МакКой как будто посерел ещё сильнее.

– Снять пояса, – скомандовала Кристин по интеркому, когда трибблы были разнесены, двери закрыты и силовое поле активировано. Джим смотрел, как плачущая девушка перекладывает триббла себе на колени и пытается непослушными пальцами деактивировать пояс. Она бы и не смогла, если бы мужчина-научник, справившись со своим, не помог ей.

– И сколько контрольный срок? – Джим ловит через стекло палаты заплаканный взгляд девчонки. Девчонка, действительно. Совсем молоденькая, лет двадцать.

– По беглому опросу я так понял, что от заражения до смерти проходит от получаса до… – МакКой замялся, – нескольких секунд. Мы ставим контрольное время два часа.

– Два часа я тут не выстою…

Девчонка, прижимающая триббла, подходит к стеклу, смотря на него. Джим тоже делает шаг вперёд, а она, эта малышка, кривит старательную улыбку и показывает ему большой палец.

– Боунс, мать твою…

У Джима голос срывается. Он улыбается ей в ответ и показывает знак «ок», а у самого ком к горлу подкатывает.

– Ну так иди, раз не выстоишь, – МакКой кивает Кристине, которая указывает на какой-то датчик, и она уходит. Сам доктор тыкает что-то на голопанели у себя за столом, потом включает встроенный интерком. – Внимания всем, ребята. С вами говорит старший офицер медицины корабля «Энтерпрайз» Леонард МакКой. Я и мои коллеги на восемьдесят процентов уверены, что вы не заражены, но убедиться всё же не помешает. Считайте это простой перестраховкой. Сейчас вам надо отдохнуть и постараться не думать о плохом. Гладьте трибблов, пейте побольше воды. Особенно это касается народа с ветрянкой – это не рекомендация, а приказ. Не волнуйтесь, всё плохое позади. Через два часа вас ждёт осмотр. Конец связи.

Он вырубает интерком и откидывается в кресле.

– Чёрт знает что, Джим.

– Через пару часов дай мне знать, как они.

Джим подмигивает девчушке, которая снова плачет – видимо, теперь от того, что сказал МакКой. От облегчения. И уходит.

Хан лично стабилизировал поле в хранилище проб с планетоида. Остальных лаборантов он отпустил по своим делам – нечего штаны просиживать. Убедившись в стабильности поля, задал ему срок действия «до отмены» и пошёл в медотсек. По корабельным часам (2413) выходило, что Леонард в лучшем случае не спит уже 16 часов. А судя по его состоянию, не спит он куда дольше, при этом работая на износ.

Доктор обнаружился в медотсеке. Это было ожидаемо.

Он до сих пор был в поясе жизнеобеспечения (что радовало). Выходил из двери, ведущей в коридор с палатами-изоляторами, и попутно наговаривал ассистенту, невысокой блондинке с перекинутой через плечо косой и светло-сизыми крыльями. Как понял Хан, она оставалась за старшую на гамма-смену.

– Мать вашу, не хватало нам ещё ветрянки на корабле, – ворчал доктор, – где они её взяли, спрашивается? Они бы ещё в наш век потливую горячку откуда-нибудь припёрли. В общем, на ночь их закроешь на всякий случай, а тех, которые не конопатые, не запирай, но подержи до утра. Как-нибудь мягко наври, почему мы их до сих пор не выпускаем – и раздай снотворное. Пусть отдохнут, и так натерпелись. Дозы все рассчитаны, в их личных делах. Вопросы?

– Нет, сэр, – отозвалась девушка. – Вы тоже отдохните.

Доктор что-то буркнул, хлопнул её по плечу, и женщина, качая головой, скрылась за дверью изолятора.

– Я так понимаю, ты отказался? – подал голос Хан, подходя к нему ближе. Сказать, что Леонард плохо выглядит – ничего не сказать, Хан видывал и трупы посвежее.

Доктор поднял на него взгляд, потирая висок указательным пальцем.

– Я так понимаю, у тебя есть идеи, как мне заснуть с этой болью, кроме лошадиной дозы седативных или пол-литра спирта.

– Есть. – Хан мягко приобнял его, но тут же отпустил. Вряд ли доктору поднимет настроение его настойчивость. – Тебе нужен отдых. Психологически, физически и даже профессионально. И… Леонард, – он сделал голос тише, – если ты будешь спорить, я прибегну к нечестным методам убеждения.

– Прибегай, – он тяжело вздохнул и сунул падд в поясной чехол. – Хотя я предпочёл бы добрую фею, которая бы позволила без душа стать чистым и мгновенно перенесла в кровать с грелкой и стаканом виски на тумбочке.

– Пойдём. – Хан берёт его за руку и тянет за собой. Доктор, слава богам, не сопротивляется. – Грелку я тебе организую.

В каюте Леонард сразу, скинув поясную сумку на кресло, идёт в душ. Хан реплицирует ему грелку и горячий чай. Виски у доктора точно есть и без того.

В каюте душно, пахнет алкоголем и, при отсутствии мусора, есть жуткое ощущение неуютности. Сингх, задавая параметры на проветривание, думает, что в следующий раз нужно пригласить доктора к себе. Когда обустроится после погрома.

– Ты всё ещё не веришь в мой рассказ о крыльях? – этой фразой Хан встречает доктора, вышедшего из ванной.

Он бросает мокрое полотенце на стул и с выдохом падает на кровать, прямо поверх скомканного покрывала.

– Я похож на того, у кого есть время верить?.. – бормочет невнятно.

– Ты похож на того, кто не оставляет себе времени жить и дышать.

Хан усаживается на кровать, укладывает грелку у него в ногах и протягивает ему чай.

– Пей. Тебе нужно расслабиться. Я знаю, при твоей боли это сложно. Но нужно.

Доктор поворачивается на бок, потом садится – с закрытыми глазами. Принимает чашку. Баюкает её в ладонях, бормоча:

– Они принимают решение по планетоиду. Очень надеюсь, что после четырёхсот с лишним жертв приказ будет один – отправить чёртову каменюку в ад. Я сегодня нагляделся, в каком состоянии выжившие…

– Я думаю, так и будет. Особенно если будет риск огласки.

Хан встаёт, чтобы не мешать крыльям, и разворачивает его полубоком от себя. Садится, кладёт ладонь между крыльев.

Они, несчастные, подрагивают от прикосновения. Хан может только догадываться, какую боль испытывает доктор, если это настолько на нём отражается.

– Теперь мне действительно нужно, чтобы ты успокоился и расслабился. Это не значит, что ты должен замолчать.

– О да, заткнуть меня, может, не так сложно, как Чехова, но всё же проблематично…

Доктор хрипловато смеётся каким-то своим мыслям, потом умолкает и принимается за чай.

– Не думаю, что это проблема, – Хан улыбается, начиная поглаживать его между крыльев. – Нужно, чтобы ты был в спокойном состоянии. И чтобы ты вспомнил момент, когда крылья не болели. Какой-нибудь из последних, если они были.

Кожа под его пальцами ещё не высохла, перья влажно блестят в освещении. Хан зарывается пальцами в перьевую опушь у правого крыла. Сейчас главное – расслабить Леонарда, массаж – потом.

– Совсем не болели… это до… – он обрывает сам себя. – Это сложно. Шамань как-нибудь попроще. Или просто оставь меня спать.

– Нет, не совсем не болели, – Хан продолжает гладить. – Просто момент, когда ты не ощущал боли от них. Не могут же они болеть последние несколько лет без перерывов.

Доктор ничего не говорит, и Сингх, надеясь, что тот всё же начал вспоминать, добавляет вторую руку – зарывается ей в опушь левого крыла.

– Вспомни это состояние, – говорит негромко, бархатно, медленно, – вспомни, как чувствовал себя во время него. Что происходило. Где ты находился. Предметы. Мебель, или, может быть, даже посуду. Людей. Вспоминай, что ты делал. Что делали люди вокруг тебя. Что предшествовало этому состоянию.

Хан начинает разминать основания крыльев – человек, который учил его, рассказывал, что душа, живущая в крыльях, связана с телом подобием кровеносных сосудов. Разминая крылья, улучшаешь «кровоток» души. Но разминает осторожно, чтобы не отвлекать Леонарда ощущениями.

– Вспоминай, – начинает говорить ещё тише. – Тебе нужно погрузиться в это состояние как можно глубже. Тебе нужно почувствовать того себя.

Он бормочет что-то вроде «не кормить трибблов, надо было сказать» и чуть громче добавляет:

– Во время работы крылья не болят.

– Тогда вспоминай работу. – Становится понятно, почему он так отчаянно не желает уходить со смен. – Свой медотсек. Персонал. Можно даже освещение – оно у вас там совершенно особенное, мистер доктор…