- Серьёзно? Ты знаешь, он и меня сегодня так отходил солдатским ремнём, откуда только взял его, что всё тело в синяках и кровоподтёках. Я считала его хлюпиком, слизняком, а у него, оказывается, есть характер.

   - Оставь этот трёп. Скажи, откуда он узнал про наши отношения?

   - Я хотела его позлить и сама рассказала, с твоего разрешения. Ты же сам в последний раз в постели обмолвился, что теперь тебе всё равно, узнает он о нас или нет.

   - Впрочем, что я задаю глупые вопросы? Кто ещё мог дать ему мой адрес, если не ты?

   - Да, и адрес твой ему дала.

   - Но зачем?

   - Ну, как же? Он сказал, что в противном случае убьёт меня. Он был страшен и убедителен во гневе. И потом, припугнул немедленным разводом. Что для меня страшнее смерти. Кому "разведёнка" нужна? Без жилья, без статуса замужней женщины в Москве пропадёшь. Пришлось сказать.

   Заметив, что Бедин ушёл, Александр Николаевич прервал разговор с Екатериной и, выйдя из укрытия, пошёл домой.

   Супруга, как правило, равнодушная ко всему, что не касалось ее работы, неумело играя роль обманутой жены, визгливо крикнула:

   - Мерзавец, убирайся вон!

   И дети встали на её сторону. Смотрели на него, как на врага.

   Преподавателем физики овладело чувство отчаяния и безысходности.

   "И зачем я с этой дурой Катькой связался?", - с горечью думал он.

   С Фокиной они друг другу понравились и принимали свои отношения, как невинную шалость, как приятную авантюру. Ему она казалась серьёзной и осмотрительной, умудрённой в амурных делах, молодой женщиной. А оказалась сопливой девчонкой, дурой набитой.

   Сказанное Раисой: "Убирайся вон" означало: "Езжай к матери". При этом, Фрычков это точно знал, жена непременно позвонит свекрови и наябедничает. А матушка будет всю ночь пилить ему шею "деревянной пилой", "полоскать мозги", вспоминать измены отца, "в которого он весь пошёл".

   Александру Николаевичу вспомнились похороны родителя, который целый год перед смертью, всеми брошенный и отовсюду изгнанный, жил у них с женой в квартире.

   На похоронах он шёл за гробом отца, поражённый ужасом его смерти и слушал приглушённую речь отцовского друга детства, шагавшего рядом.

   - Я работал судьёй, свои обязанности исполнял добросовестно, - говорил ему Мстислав Орестович Бойко, - С приходом нового времени стал подвергаться давлению. Сначала это были дружеские намёки, затем меня попытались отстранить от рассмотрения дел запугиваниями и шантажом. Дело в том, что юриспруденция - это моя судьба, мой воздух, моя жизнь.

   - Выгнали из судей? - бесцеремонно спросил Фрычков, надеясь на то, что закончив с этой темой, Бойко прекратит своё бормотание.

   - Не из судей меня выгнали, а из жизни. С тех пор от меня осталась только тень того, кем я был. Я уже не живу, а только присутствую на этом свете. Мне всё безразлично.

   - Так уж и всё? Сапожки-то зимние смотрю, новые, модные.

   - Я о жизни души говорю, а не о теле. Покойный Николай Прокопьевич, в гробу тоже нарядный лежит, но это не делает его живым.

   Следом за ними, в похоронной процессии, шагала жена с соседкой Инной Игнатьевной. Женщины беседовали о нём, о преподавателе физики. Фрычков невольно стал прислушиваться к их разговору.

   - Как муж твой себя ведёт? Процесс оперения продолжается? Не расхотел ещё стать "духовным учителем"? - смеясь, интересовалась соседка, вспомнившая о религиозных его исканиях той поры.

   - Нет, - сдержанно отвечала Раиса.

   - Постелью, значит, пренебрегает? Как это? "Грех - это выход из чувства единства со Святым Духом"? Так, что ли?

   - Так.

   - Говорить так все умеют. Ты давай ему, Рая, перья-то повыщипывай. Ультиматум поставь, скажи: "Все пернатые своих баб топчут, а иначе пошёл вон. Хочешь, через форточку прямо в небо синее, а хочешь, через дверь входную в подъезд, кошками загаженный". Может, тогда задумается, скажет: "Бог далеко, а изгнание из Рая совсем рядом". Глядишь, и прижмётся к тебе небритой щекой.

   - Спасибо, Инна Игнатьевна, что так заботитесь обо мне, - сдержанно поблагодарила жена, понимавшая, что муж всё слышит.

   "Покойный отец любил баб, они его и сгубили, - думал Фрычков. - Бабы, да спирт дармовой. Был главврачом "самой плохой Московской больницы", если верить отцовским словам. В его больнице я с женой и познакомился. Рекомендовал мне её, как перспективного, молодого специалиста! Может, и с ней у него что-то было? Неужели и мне на роду написано волочиться за каждой юбкой? Сколько сил, сколько нервов на это уходит. Не удивительно, что я ничем и никем не стал. Ничтожество! Размазня! Нет во мне стержня, а бабам только того и надо. Пропаду я через них, как отец пропал. Спрятаться бы куда-нибудь! Зарыться зверем в нору или отшельником уйти в монастырь! И всё же где-то надо ночевать".

   Преподаватель физики позвонил матери.

   - А я ждала твоего звонка, Сашенька, - сразу же взяла инициативу в свои руки мама, - Сегодня готовила рагу, морковку с луком тушила. Звонок. Думала, ты звонишь, а это родительница ученицы. В-общем, она мне мозги заморочила, а потом я уже смотрю, - морковь с луком подгорели.

   - Плохо, - вяло поддерживал разговор Александр Николаевич, не зная, как перейти к просьбе приехать переночевать.

   - Я по новой нарезала лук, натёрла моркови, всё это в масло и давай тушить.

   - С родительницей хоть с пользой поговорила?