Занятия в институте закончились. В лаборантской, тесной комнате, больше похожей на пенал, Екатерина Фокина, лаборантка, неспешно скручивала электрические провода и прятала их в шкаф. Преподаватель физики Александр Николаевич Фрычков сидел на стуле у окна и спокойно курил. Вдруг, вспомнив что-то важное, он вскрикнул:

   - Мне же декан звонил!

   - Чего Михал Борисович от вас хотел? - поинтересовалась Фокина.

   - К себе вызывал для "серьёзного разговора", - лениво, после короткого раздумья, ответил Александр Николаевич. - Да ну его! Басов из тех людей, которые любят говорить одни гадости. Когда он был учителем физики, а я студентом, то очень злился на него. А сейчас воспринимаю Михаила Борисовича легко и даже с юмором.

   - А почему он вам гадости говорит?

   - Если человек не найдёт, к чему придраться... Я, ещё будучи студентом, понял, что когда сдаёшь экзамен или лабораторки, преподаватель должен у тебя найти ошибку. Лучше три.

   - Будучи ещё студентом, уже в душу учительскую проникли?

   - Это у всех преподавателей без исключения. Они счастливы, когда находят ошибку.

   - А вы её специально допускали?

   - Я её специально допускал. Но такую ошибку, которую можно было бы сразу исправить. Поставить точку, либо запятую. Но преподаватели же нашли, они же молодцы, им приятно. Они каждому студенту говорили: "Найди у себя ошибку". Я находил, другие нет. Бедные студенты, однокурсники мои, всё делали искренно, не знали, где допустили промах. А я знал. "Ну, вот! Молодец! Нашёл. Исправил. Вот тебе - "пять"".

   - В каком году Басов к вам придирался?

   - Семьдесят девятый год. Я поступил в институт, и это была моя первая сессия.

   - Может, восемьдесят девятый?

   - Семьдесят девятый. В шестьдесят девятом я пошёл в школу. В семьдесят девятом школу окончил. И в том же году поступил в институт. И группа у меня была "ноль семьдесят девять".

   - Вас не собьёшь.

   - Память у меня плохая, но одновременно столько крючков. К тому же меня не взяли в семьдесят девятую школу и это тоже я запомнил. Поэтому ошибки быть не может. Как же Басов меня "душил"! Я тебе об этом когда-нибудь расскажу, не сегодня.

   - Почему не сегодня?

   - Михал Борисович ждёт для "серьёзного разговора". Хотя могу и сегодня. Ничего не случится, если подождёт.

   - Давайте.

   - Суть дела заключается вот в чём. Как я тебе уже говорил, абсолютно неправильно преподавали у нас в школе. И всё, что я знал, я знал из учебников и пытался выучиться самостоятельно. Фактически я самоучка. Я читал учебники и пользовался наставлением Эмилии Михайловны - "Учите формулы". Это моя школьная учительница по математике. И соответственно, я формулы учил, запоминал, зазубривал. И поэтому, когда Басов велел мне написать формулу...

   - Михал Борисович был вашим учителем?

   - Он не был моим учителем. Он у нас вёл лабораторные работы. Он даже лекции у нас не читал. Перед лабораторкой Басов попросил меня написать первый закон Ньютона. Я пишу формулу. Эф равняется масса на ускорение. Он говорит: "Неправильно. Два". Сразу - "два"! Ты понимаешь, в чём его отличие от других преподавателей? Он не объяснял, почему - "два". Другим преподавателям, если я не понимал, за что мне "два", я говорил: "Два. Всё замечательно. В чём? В чём моя ошибка? Скажите и хоть кол после этого ставьте". И мне рассказывали. Подчас я выкручивался: "Как вы правы! Абсолютно верно!". И начинал расписывать. Те слушали и умиляясь, меняли своё решение и ставили мне "пять".

   - Михал Борисович по делу к вам придирался?

   - У меня сейчас есть только предположение. Формулу-то я правильно писал, так, как в учебнике. Но ведь сила и ускорение - векторные величины, и мне надо было бы над ними поставить стрелочки. А я их не рисовал. В учебниках не было стрелочек, а я копировал ту формулу, что была в учебниках. Так что "Два, Фрычков, и к лабораторной ты не допускаешься. Приходи завтра или в другой раз". Одним словом, за четыре месяца, до декабря, я из семи лабораторных работ получил доступ только к двум.

   - Он что же, пять раз вам двойки ставил?

   - Сколько я приходил, столько раз он меня и прогонял. Задавал один и тот же вопрос и - всё. Я не мог найти причины его придирок. Я пересмотрел все учебники. Так вот. Лабораторки заканчиваются, и две недели даются на то, чтобы "хвосты" подтянуть. И я в эти две недели приходил ежедневно и пытался защитить лабораторки. Беда заключалась вот в чём. В течение двух недель я допустился и сделал лабораторки у других преподавателей, это не возбранялось. Но защищать их нужно было только у Басова. Поэтому я и пришёл к нему. Всё показал. А ему плевать. Он мне говорит: "Забирай документы, уходи из института! Я у тебя не буду принимать лабораторки". Сейчас я уже взрослый человек и научился держать удар, стоять на своём, стоять над душой до победного. Например, декан или ректор не хотят подписывать документ, что-то буровят обидное в мою сторону, я смиренно рядышком стою, ничего не отвечаю на оскорбления. На нервы действую своим присутствием. Не тороплюсь никуда.

   - А тогда у вас такого опыта не было. Но что значит: "Бери документы и уходи!". Разве так можно? Ведь над ним был и деканат, и ректорат, и директор института, в конце концов. Или Михал Борисович вас просто пугал?

   - Да нет. Он искренно хотел, чтобы я ушёл. Но у меня всегда на такие вещи в душе разгорается протест. Я себя спрашиваю: "А с какой стати? А с чего бы это? А почему?". Потом он мне говорит: "Иди, сдавай своему лектору".

   - А лектором у вас кто был?

   - Женщина. Считалась злой. Якобы мучила всех. Про её злость легенды ходили.

   - А сразу нельзя было к ней напроситься?