– Батюшка! – У Васи в глазах стояли слезы. – Батюшка, помолимся, чтоб Иисус Христос дал тебе многие лета.

– Помолимся о всех нас, о матушке, о Пелагее, о младенце Мишеньке.

– А про Мишеньку что-нибудь сказала? – спросил Павел.

– Нет… На вас указывала… Помолимся, дети. Сам-то я так думаю: у Господа Бога всякий человек велик, если живет он любя и не похваляясь даром любви, а главное, не судит. Знаешь ли, Павел, что говорит об осуждении других святитель Дмитрий Ростовский?.. «Бог, все сотворивший, Сам все да осудит, ты же себя смиряй!»

– Батюшка! – сказал Вася. – Помолимся на коленях о твоем здравии.

Молились до сладких слез. Улыбались друг другу, чувствуя, что омылись молитвою, как водою из родника, радуясь родству и тому, что, слава Богу, живы и все вместе.

Ваня пошептал что-то Васе, взял его за руку, и они поклонились Павлу:

– Ты – старший, пусть ты будешь великим.

Рождество было самым радостным праздником в большом доме Беллавиных. На Рождество из Пскова приезжали Павел и Ваня. Семья, дорожа редкими днями, когда все собирались под одной крышей, вечера проводила за столом. Матушка не жалела новой ослепительно-белой скатерти. Зажигали большую лампу. Выбирали книгу, читали вслух главку-другую и пускались в разговоры. Мишенькину люльку вешали на крюк, и он тоже был в кругу семьи. Слушал взрослых и лепетал свое.

Разговоров было много. Ваня и Павел рассказывали о семинарском житье-бытье, о преосвященном, в доме которого Павел бывал с племянником преосвященного, увлекались историческими беседами, экзаменовали друг друга.

Батюшка Иоанн любил озадачить старшего ученого сына вопросом из Ветхого Завета. С Павлом беда, оставляет семинарию. Собрался поступать в университет, на историко-филологический. В Петербург потянуло.

– Что такое есть возношение и потрясение пред Господом? – За отцовским вопросом надежда: может, передумаешь.

Павел морщил лоб, но не знал.

– Это не что иное, как приношение и посвящение жертвы Богу, когда жертвенные части потрясались пред Господом. Редко Библию открываешь. – Отец Иоанн брал святую книгу, зачитывал нужное место: – «И возьми от овна тук и курдюк, и тук, покрывающий внутренности, и сальник с печени, и обе почки и тук, который на них, правое плечо (потому что это овен вручения священства) и один круглый хлеб, одну лепешку на елее и один опреснок из корзины, которая пред Господом, и положи все это на руки Аарону и на руки сынам его, и принеси это, потрясая пред лицем Господа…» Ну а что такое тук?

– Жир. «Весь тук Господу». Иудеям потреблять жир воспрещалось.

– Верно. А что такое Воаз?

– Медный столб в храме Соломона. В переводе означает «сила»! – Павел ликовал. – Скажи и ты, батюшка… Вернее, назови святого родом из Торопца…

– Да у меня в храме икона этого святого. Инок. Затворник Киево-Печерского монастыря Исаакий. Великую имел схватку с бесами. Они было совсем его полонили – да Господь помог.

– И я про Исаакия знаю, – вставил словцо Ваня. – Его фамилия Черный, он из торопецких купцов. У Исаакия в келии печь прохудилась, в щели дым валил, огонь языки высовывал, а преподобный встанет босыми ногами на щели и стоит, покуда печь не истопится.

– Матвей Матвеевич рассказывал? – хлопнул Павел брата по плечу. – Самый любимый учитель в Торопце… Батюшка, у меня тоже вопросы есть. Наши сутки начинаются с ноля часов, ночью, а когда начинаются сутки у евреев?

– А зачем мне про евреев знать?

– Ну а все-таки?.. Вопрос имеет отношение к Библии.

– Должно быть, с первого часа дня, с рассвета.

– С вечера. В Библии сказано: «И был вечер, и было утро». У евреев сутки начинаются с вечера, как было в первые сутки сотворенного Богом мира.

– Ладно. Твоя взяла… А вот что такое палестра?

– Гимнастическая школа. Первосвященник Иасон, угождая римлянам, устроил ее в Иерусалиме.

– Тебе, Павел, в рот палец не клади. Но теперь помолчи, пусть отвечают младшие.

– О патриархах спросишь? – догадался Вася.

– О патриархах. Дворянское сословие пусть князьям да царям счет ведет, а нам, колокольным, своих великих начальников тоже не грех знать. А ну-ка, Ваня, назови святейших.

Не сбиться в именах было мало. Иоанн Тимофеевич требовал помнить и о деяниях патриарших.

– Иоасаф Второй.

Ваня рапортовал:

– При святейшем был собор о старообрядцах. Все статьи о них при Иоасафе Втором были приняты.

– Питирим.

– Уж очень хотел удостоиться патриаршеского места, но в патриархах был десять месяцев. Умер. Ни худого, ни великого совершить не успел.

– Ну а тебе, Вася, такой вопрос. Какими словами начинается Евангелие от Иоанна?

– «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»! – отвечал Вася и немножко завидовал братьям: им вопросы батюшка задает сложные. Они – ученые! Скорее бы девять лет исполнилось, скорее бы в духовное училище.

Ждал и дождался. Торжественный день все не наступал, не наступал да и пришел.

Матушка, няня Пелагея, сторож Мокей провожали Васю до конца Спасского переулка. Дальше идти одному, дальше своя жизнь.

Город казался огромным. Миллионная улица, которую надо пересечь, бесконечно широкая. Подождал, пока проедет коляска, перешел, как батюшка наставлял, не бегом, покойным шагом, не глазея на дома и людей.

А хотелось знать: видит ли народ, что это не какой-нибудь мальчик без дела, без забот торчащий на улице, – это ученик приготовительного класса.

Здание духовного училища двухэтажное, огромное. Каменное! Окон сразу и не сосчитать.

Его обогнали старшеклассники, и он вместе с ними вошел под своды здания. Как звучит-то – здание! В воздухе запах книг и древности.

Первый в жизни урок. Высокая тяжелая дверь медленно распахивается. В черном проеме – учитель. Красивая волна темных волос над могучим лбом. Брови от переносицы далеко, глаза небольшие, карие. Учитель стоит в дверях и словно бы ждет чего-то.

Приготовишки, опамятовавшись, грохая крышками парт, вскакивают.

Учитель медленно закрывает дверь, проходит к столу. Стоит долго, переводя приветливые глаза с лица на лицо. Наконец, чуть поклонившись, разрешает:

– Садитесь.

Снова грохают крышки, но через мгновение над классом повисает благоговейная тишина.

– Вот еще одно поколение пришло отведать премудрости отцов. – Учитель говорит негромко, и класс перестает дышать. – Я верю: гранит науки снова не устоит перед умом молодых, но жить вы будете по-своему, невзирая на истины минувших времен. Совершите те же самые трагические ошибки, какие пришлись на долю родившихся раньше вас, познаете те же самые радости, а жизни проживете иные, пока что никому, кроме Бога, не ведомые… Зовут меня Матвей Матвеевич. Я буду преподавать вам азы церковной истории. Но сегодня в долгой вашей учебе день первый и урок первый – стало быть, весьма памятный. Что же вы должны знать прежде всего? – Учитель долго обводил класс серьезными внимательными глазами. – За океанами, за высокими горами, среди иных рас, в торжестве и в ничтожестве никогда не забывайте: вы – русские. Вы знаете, что вы – русские?

– Знаем, – ответили с первой парты.

– А есть ли такие, кто не знал, что он русский?

– Я не знал! – радостно закричал толстый кудрявый мальчик.

– Когда хочешь дать ответ – подними руку, – сказал учитель. – Может, ты не русский?

– Я русский, – возразил увалень. – Только я не знал.

– Как же ты о себе думал?

– А я не думал.

– Зато теперь будешь думать, ибо ты ученик духовного училища. Духовного!

«А я знал, что я русский? – с тревогой подумал Вася. – Нет, я знал».

– А что это такое – быть русским? – спросил учитель, и вдруг его медленные глаза остановились на Васе. – Встань. Подумай. Ответь.

Вася вспыхнул, но встал, опустил глаза и тотчас поднял:

– Быть русским – быть православным.

– Ответ замечательный! Садись. Как фамилия?

– Беллавин.