Батюшка Иоанн остановился, наклонился к сыну:

– Ты что приуныл? Преосвященного жалко?.. Вася, да народ почитал его, ушедшего от пастырских дел, за всероссийского епископа. Господь же наградил величайшей наградой – святостью. К Себе на небеса взял в день отдания праздника Преображения Господня. У Иисуса Христа все мы – дети Света, но каждый из нас от вершины Фавора отстоит ровно настолько, насколько близок жизнью к Господу. Святитель Тихон на самом Фаворе. Жизнью сир, да несказанно духом богат. Сам о том говорил: «С Господом везде Рай, без Него всюду ад и безотрадное крушение духа».

Дорога все вилась, вилась, раздвигая лес.

– Посидеть бы, – возроптал Иоанн Тимофеевич, поглядывая на утомленное личико сына. – Все мокрое.

– Ничего, – успокоил батюшку Вася. – Когда сидишь, дом не приближается, а мы шажок сделаем, и Торопец ближе.

Небо снова стало хмуриться. Косяки мороси повисли над землей.

– Не озяб? – забеспокоился Иоанн Тимофеевич.

– Еще и жарко, – сказал Вася.

– Видишь, как получилось!

– Мы же путешествуем.

– Да вот, совсем как странники. Проголодался?

– Я потерплю.

В Торопец пришли в сумерках. Перед городом обулись. А по городу тоже еще идти да идти.

– Может, посидим на бревнах? – показал батюшка.

– Посидим, – согласился Вася.

Сели. Бревна еще не струганые. Кто-то привез дом перестраивать. Ноги пылали от ходьбы, болела спина.

– Ничего? – спросил батюшка.

– Ничего.

– Давай я тебя на плечи возьму.

– Я дойду, батюшка! – Вася поднялся.

– Пошли, – вздохнул Иоанн Тимофеевич. – Много терпели, а немножко как-нибудь.

Дома Вася опустился на порог, хотел снять обувку, но прислонился головой к косяку двери и заснул.

– Какой же у нас терпеливый сын! – сказал матушке Иоанн Тимофеевич, укладывая спящего в постель.

– В тебя. – Матушка улыбнулась.

– Уж такой ходочок!

Крещенских морозов даже лед не выдерживал, лопался, а в Торопце у молодых самая гульба. Избы, снятые под субботки, помечены фонарями на высоких жердях. В горницах в три ряда, один над другим, скамейки, в красном углу или под потолком светильник в ярких лентах, с шестью толстыми свечами.

Хозяйки субботок – девушки. Они садятся на скамейки, богатые – в первом ряду, и ждут парней. У двери девочка с тарелкой: вход платный, кто сколько положит. От парней девушки желают веселых прибауток, хвалебных песен. И сами поют, славят пришедших, а задирам отвечают острым словцом.

Вася с ребятней бегал заглядывать в окна. Иные хозяйки пускали мелкоту – у порога посидеть, поглядеть, послушать.

Душа ликовала: всем ведь хорошо, всем весело, луна еще не взошла, ночь темная, а не страшно.

Забрались на Емщу, где ямщики жили, вдруг край неба начал наливаться багровой зарею.

– Пожар! – смекнули ребята. – Поместье, знать, горит. Да ведь и еще одно.

Вася поспешил домой, а его уж собирались идти искать. Отец диакон всех напугал: прибежал предупредить, чтоб за домом смотрели. Мужики дурят. Давно грозились красного петуха пустить. Озлоблены. У мужиков – воля, а у помещиков – земля. Крестьянские наделы, которые еще выкупить надо, урезаны.

Отец диакон оказался прав. Уже на другой день в Торопец привезли повязанных по рукам, по ногам мужиков-бунтарей. Сгорело два поместья. Одно дотла, другое отстояли. Нашлись, однако, сердобольные. Стали носить мужикам пропитание.

Вася тоже попросился у маменьки. Анна Гавриловна позволила, дала сыну корзину яблок да пирог с рыбой.

Шел к казенному дому, замирая сердцем. Там ведь жандармы с шашками.

А жандармов двое. Усы торчком, лица грозные. Запнулся Вася шагах в десяти от крыльца – ни туда ни сюда. Назад повернуть совестно. И нет никого, чтоб вместе к мужикам пройти.

Мороз. Жандармы по крыльцу ходят друг дружке навстречу, сапогами пристукивают, а Вася торчит, как заяц, и варежку к носу жмет.

Вдруг один жандарм спустился на первую ступеньку и позвал:

– Эй, малец! Иди сюда.

Вася подошел.

– Чего принес? Яблоки, пирог… Для злодеев, и такие яблоки. Дом спалили… Проходи, а то ведь замерзнешь.

Вася поднялся на крыльцо, прошел мимо второго жандарма, а в сенях еще двое. Комната, где ждали своей участи мужики, была просторная, но совершенно без мебели. Арестанты сидели на полу. Комната темная, два окошка, но решетки в мелкую клеточку. Злодеев человек пятнадцать. Ноги в кандалах, на руках цепи. Запах тяжелый, мужицкий.

Вася, не отходя от двери, опустил корзину на пол.

– Нам вставать не больно велят, – сказал один мужик. – Поближе поднеси.

Вася исполнил просьбу. Мужик, возле которого он остановился, был молодой, моложе, наверное, Павла.

– Ишь! – сказал мужик-мальчик. – Яблоки. Пирог большой. Как матушку твою зовут?

– Анна Гавриловна.

– Помолимся об Анне. О здравии. А тебя как зовут?

– Вася.

– И за тебя помолимся.

Яблоки разобрали, пирог разделили. Вася взял пустую корзину.

– Я тоже за вас помолюсь.

– Э-эх! – сказал мужик-мальчик. – Никто нас теперь от каторги не отмолит, а Богу до нас дела нет.

Дверь отворилась.

– Малец! – позвал жандарм.

Вася взял корзину, выскочил за дверь. Жандармы что-то говорили, подтрунивая, но он не разобрал ни одного слова, бежал до дому без оглядки.

– Сделал подаяние? – спросила няня Пелагея.

– На них цепи да колоды, – сказал Вася.

– Заслужили. Злодеи.

– Они несчастные люди, – возразил батюшка Иоанн. – Их без земли оставили – все равно что без хлеба.

– О них можно молиться? – спросил Вася.

– О несчастных, о заблудших грех не молиться. А несчастных да заблудших нынче – вся Россия. Крестьянам плохо, помещикам плохо, и властям тоже не больно хорошо. Была Россия богатая, теперь нищенка.

Няня Пелагея поманила Васю в свою комнатку, дала большую дорогую свечу:

– Поди свечку за мужиков поставь!

Вася пришел в храм. Стоял, смотрел на иконы, кто из святых заступится за мужиков. Взгляд остановился на образе Чудотворца Николая. Пошел было, но увидел Иоанна Крестителя с главой на блюде. Свеча была одна. Поставил Иоанну Крестителю, мученику. Мужики ведь тоже мученики, в кандалах, в цепях. А Николая Чудотворца попросил:

– Спаси заблудших от погибели.

И вдруг вспомнил, что нынче у него день рождения – 19 января. 19-го поминают Макария Великого Египетского. День ангела, правда, 30-го, когда празднуют Собор вселенских учителей и святителей Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста.

Иконы Макария в храме не было, Вася подошел к святителям. Бог наградил всех троих молитвенным даром. Иоанн Златоуст написал литургию, ее каждый день служат, и Василий Великий написал литургию. Литургию Василия служат десять раз в году, а Павел говорил, что в Византии она была основной, что для эфиопов, сирийцев, армян литургия Василия Великого поныне заглавная.

– Пошлите мне, чтоб я мог молиться о всех, – попросил Вася и призадумался: не дерзкое ли прошение?

Поцеловал икону, побежал спросить у няни, не погрешил ли своей просьбой. А все у стола. На столе пирог.

– С днем рождения, Василий Иоаннович! – сказал батюшка, торжественно целуя сына и, взявши за плечи, показывал матушке, няне, Ване: – Вырос. Сидел-сидел, как огурчик под листом, да и вытянулся. Большак! Большак! За книжки садись.

– Да его от книг за уши не оттащишь! – сказала матушка.

– Учебные пора читать книги. Нужные. Ну, за стол, за пироги. А сей мир, по заповеди преподобного Макария Египетского, – будет с нами во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Зима мелькнула как сон, весна – как вздох. Пришло жданное лето. Батюшка поймал карпа. Не пудового, но фунтов на десять. А нянюшке Пелагее приснился сон: наловила целый воз рыбы. К болезни.

И заболела. У няни была своя уютная комнатка: кровать, комод, икона Черниговской-Гефсиманской Божией Матери, где Царица Небесная в венце, в царской одежде.