Но в тот же день, уходя с работы, Марина заметила Алексея на проходной, и, от греха подальше, присоединив-шись к стайке щебечущих девчонок, дошла с ними до ясене-вой аллейки. Тут уж пришлось разойтись: им в метро, ей – на своих двоих до института топать.

– Спешишь? – наплыл голос Алексей, едва она ныр-нула в тень аллеи. – Я с тобой пройдусь.

Марина молча кивнула. Разговаривать по-светски она не умела, а не по-светски боялась: «язык мой – враг мой». Алексей тоже с разговорами не спешил. Итак дождался, счи-тай, встретил, – что непонятного? Обычно, определять направление разговора он предоставлял самим женщинам. Так они становились раскованней, откровеннее, а случись милым беседам зайти дальше душевных излияний, – смелей предавались естественному ходу событий. Брак был частью его биографии, любовь – состоянием сознания, открытого для вдохновений и вдохновительниц. Правда, Марина в музы, как говорится, – ни складом, ни ладом. Да ведь музы – это по части божественного, а душа иногда простого, человечес-кого просит, а чего именно не сразу поймешь, вот и решил разобраться:

– Куда направляешься?

– В институт, – прохладно ответила Марина. Оно б интересно узнать, чем Алексей живет, чем дышит, но оста-ваться с женатым мужчиной вот так, в стороне от людей, как будто нарочно укрывшись в листве густых деревьев, – нехорошо это. Другое дело, если б он родственником был, дядей или кузеном, – послушала б, о чем мужчины думают, как у них мысль устроена. Но это – если бы родственником...

– А я вот женился, оброс... Как тебе?

– Главное, чтоб вам нравилось, – Марина взглянула ему прямо в глаза, и ничто не дрогнуло в ее душе. Даже странно. Видно, этот мужчина и вправду не имел ничего общего с тем драгоценным, сияющим образом, который жил в ее прошлом, наполняя душу теплом и светом.

Алексею в этом неожиданно ровном «вам» послы-шалось не столько воспитание, сколько желание дистанци-роваться, – почти осознанное, почти женское. Он внима-тельно пригляделся к Марине. Ее лицо, как и раньше, дышало естественностью, странно сочетавший прозрач-ность и насыщенность тонов, высокая фигурка, исполнен-ная гибкой силы, двигалась мягко и плавно, пестрое пла-тьишко свободно обтекало линии тела, ничего не подчер-кивая и ни на что не указывая. Девушка только вступала    в пору перемен и преображений, которая для Алексея была уже позади. Все что ему оставалось – присматриваться       к другим, разгадывая, как это получается, что чистые, вол-нующие помыслы юности неприметно теряют свое очарова-ние, свое окрыляющее вдохновение и прижимают, придав-ливают человека. Во всяком случае, с ним произошло что-то подобное.

Обреченный на счастливые детство и юность, он одно время почти стыдился своей безмятежности: ни тебе страданий, ни безответной любви, ни сложностей с родите-лями или сверстниками. Невнятными жалобами на лег-кость жизни даже друга Толяна достал. Тот однажды и вы-дал: «Родился счастливчиком, – имей мужество быть им! Наслаждайся своими садами эпикурейскими, а в чужие огороды не лезь!» Алексей подосадовал-подосадовал: что ж ему в этих садах как в клетке торчать? А потом успокоил-ся: друг-то, пожалуй, и прав. Счастливым быть – тоже сме-лость нужна, завистники и злопыхатели всегда найдутся.  Помнится, даже Эпикура почитал и согласился, что един-ственная истина – в ощущении счастья; два-три великих имени запомнил, но скоро рассудил, что с книгами осторож-нее надо быть. Одни (писатели) из своего опыта исходят, другие (читатели) – из своего, и где гарантии, что они вообще понимают друг друга? Нестыковочка получается! А вот собственное сердце всегда точно знает, чего ему хочется, – к нему и надо прислушиваться. Мысль эта была так понятна, так приятна его уму, что вдохновила на пару сентенций собственного сочинения, к тому же, вкупе с рас-суждениями о тонких материях, производила неотразимое впечатление на представительниц прекрасного пола. Охотно соглашаясь со столь интеллигентным, обая-тельным собеседником, что «мир материален до глубины души» и «люди слишком много говорят о любви, потому что боятся любить», они украдкой стирали помаду, пре-лестно приоткрывали губки, расправляли волосы и блузки и, теряя интерес к отвлеченным идеям, мечтали о торжест-ве материи. Алексей, в свою очередь, умел оценить отзыв-чивость и самоотверженность женской натуры, одарить незабываемыми ощущениями, деликатно преобразовать романтический флер в человеческую признательность и вовремя, пока не дошло до разочарованного «я-то думала,  а ты оказывается», расстаться.

...У здания института все кипело: входили, выходи-ли, спорили, смеялись. Марину кто-то окликнул, она бы-стро попрощалась со своим провожатым и растворилась    в толпе жаждущих знаний. А он направился назад, к метро.

Одни от нечего делать делят и умножают, другие вспоминают стихи, Алексей думал о знаках судьбы. К чему эта встреча? Случайность? Совпадение? К чему ему этот знак? Жена, подруги, – и так все есть. А Марина... Сейчас ровная, спокойная, а вобьет себе в голову невесть что, – разбирайся потом. Упаси бог от нервных юниц! Зачем тогда появилась? Вновь появилась! Со своими раскосыми глазами, нежными, чистыми губами, теперь, когда он женат, образумился, остепенился и не станет выскакивать из трамвая вслед за незнакомой девчонкой?  Не станет, и все! С тем и зашел в метро.

***

На следующий день он заметил Марину еще на под-ходе к заводу. Вид у нее был такой измученный, удручен-ный и подавленный, что доброе сердце его не выдержало: развеселить бы девчонку, глядишь, и самому радости при-бавилось бы. С тем и подошел. Марина, ответив рассеянным «привет-привет», всю дорогу молчала, оставаясь безучаст-ной к его речам, и еле кивнула на прощание перед входом  в свой цех.

...Какое уж тут веселье! Ночью Анне Ивановне «скорую» вызывали. Варвара Владимировна от вида белых халатов и медицинской суеты в исступление впала, на кух-не закрылась и сидела там, пока врачи не уехали. Потом     на Мрыське душу отводила: ну что, опять суетилась? смо-трите, какая я хорошая – бабушке помогаю. А я, значит, пло-хая? Голос у матушки сильный, драматичный. Анне Ива-новне хоть и дали снотворного, а пришлось следить, чтоб буря материнского раздражения за пределы кухни не выплес-нулась и бабушку не разбудила. А говорить Варвара Владимировна привыкла основательно, подолгу, пока всю душу из человека не вытянет. В этот раз только под утро утихомирилась, – устала.

Целый день Марина спасалась кофе, а позже, по до-роге в институт, радовалась, что не одна идет, а то бы не зна-ла, на каком свете находится, – может, уже спит, а снится, что идет. Алексей, всю дорогу пытавшийся взбодрить, рас-шевелить бесчувственную спутницу, так ничего и не добил-ся, и не из коварных соображений, а по любви к легкости и безмятежности, настроился по-своему приглядывать за ста-рой знакомой. Кто знает, может, затем и встретились.

Глава 7. Забота о ближнем

...Встречая Марину по утрам на полдороге к заводу, сопровождая в обеденных походах по магазинам, провожая до института, с заботливостью любящего родственника он вовлекал девушку в легкомысленные беседы, заставляя забывать о «плохом». Что о нем думать? Оно само о себе напомнит, а сумеешь переждать, – само по себе пройдет, и     у Марины все наладится. Просто человечек она несуразный, конфузный какой-то: болтает-болтает, да вдруг замолчит, глаза невидящими, сле-пыми сделаются, словно не в себе девчонка; взгляд то ве-сельем искрится, то словно туча найдет, – потемнеет, нахму-рится; и все время извиняется, за мелочь, ерунду, и когда   не за что, все равно извиняется. Собьется на «ты», заденет его случайно, рукой ли, плечом, – и чуть ни преступницей себя чувствует. Зато смеется как! От всей души смеется: и глаза, и губы, и упрямые прядки волос, подрагивая, – смеются. А слушает вдумчиво, серьезно и... наивно, как ребенок, с которым взрослые об «умном» поговорить сподобились. Законы физики как сказку воспринимает: – Для меня физика – говорит, – чудо, непостижимое в принципе.