– А раньше, не по-настоящему было? – в ее глазах мелькнула тревога.

– И раньше по-настоящему, – не сразу ответил Алый. Только сейчас он, кажется, ощутил всю глубину своего чувства, пожалуй, более утвердившегося в его душе, чем это нужно для простой помолвки, но, испугавшись соб-ственных ощущений, быстро оправился. – Но теперь почти официально. При свидетелях! Помолвка как бы!

– Я вон даже подарок принес. Вам обоим, – указал Толян на магнитолу в углу комнаты. – Подарок принес, а ра-дости не вижу. И самому невесело. Ну, со мной понятно, как-никак друга пропиваю. Да и тебя, – обратился Толян    к Марине, и разлив по бокалам вино, взяв свой, спокойно, как у себя дома, прилег на локоть свободной руки, и продол-жил, не спуская глаз с Марины. – И горько мне. Ох, горько! – и вдруг подмигнул.

Марина, как ошпаренная, подскочила на месте и буквально вдавилась в Алексея, прячась от Толиных глаз и силы традиций:

– Не свадьба же!

– А с каких пор нам повод нужен? – погладил Алый ее руку. Всю дорогу он представлял, как она обрадуется этой помолвке, счастливая, ласковая, благодарная. И вдруг  дерганья, нервные интонации! Кому как не ему знать: уж если женщина жаждет любви, скрывать этого не будет!  Вон Татьяна! жаждала так жаждала! весь город знал, весь зал любовался! А Марина? Ну как ей объяснить, что муж-ское самолюбие – дело обычное, ну хочется иногда, чтоб весь мир видел, как ты любим и желанен! Эгоизм? Разве чуть-чуть, вполне допустимо, вполне понятно. Ему ли      не знать, не восхищаться полнотой и накалом Марининой любви! О! Он первый и единственный посвящен в эту тайну! И никаких вторых, третьих – единственный! И готов служить этой тайне как жрец, как избранный. Но жрецу Богиня нужна! чтобы все глаза на нее, а Марина... – Мариш, скажи что-нибудь... – почти расстроился Алый.

– Я скажу! – вмешался Толян, вернувшись в сидячее положение. – За любовь!

К вину и алкоголю вообще Марина относилась спо-койно, точнее, никак не относилась. Сок – и тот вкуснее. Но слишком уж не заладилось с этой помолвкой, а ребята старались, готовились: цветы, угощения, подарок даже. И повод вроде серьезный, прямо к ней относящийся. И Алый посмурнел, из-за нее между прочим. Марина зажмурилась и бр-р-р... – выпила красное, искрящееся вино.

– Внимание! Традиция раньше была: невеста гостю чарочку подносит, а он ее в уста сахарные целует. А? – довольно кряхтнул Толян.

– Пусть он уйдет, – испуганно прошептала Алому Марина. – Пусть уйдет.

– Да брось ты! Ну, обалдел мужик. Ты вон какая! Как не сдуреть!

– Товарищи жених и невеста! Вы целоваться соби-раетесь? Или помолвка отменяется? Невеста, похоже,       не готова. На свадьбе перед честны́м народом как будете?

– Пред честны́м народом как раз легче, – буркнула Марина.

– А какая разница? – подбадривал ее Алый. – Нам-то что? Ты ж моя...

– Не хорошая я, не хорошая! – оборвала его Марина, чуть не плача. Ей хотелось убежать, пропасть, провалиться: что-то дурное, пугающее носилось в воздухе, но что, поче-му, ни понять, ни объяснить она не могла.

– Не хорошая... Замечательная! Чудная! Восхити-тельная... – нашептывал Алый. – Просто разволновалась, не ожидала, устала... – ворожил он, осыпая солнечными бликами лучистых полуулыбок, обволакивая сиянием небес  и волнами нежности. Воля оставляла разум Марины, покоря-ясь горячему шепоту. «Не бойся любить и быть любимой», – заклинал голос Алого, шелестели цветы, глухим эхом вто-рили стены, утопавшие в зарослях заделанных трещин... «Не бойся» сплеталось с «Маришей», «не бойся» сплеталось с «Манон»... и нежные пальцы Алого скользили по ее пле-чам и шее, отводя длинные локоны и расстегивая пугович-ки... и еще чьи-то пальцы. Хмель окутывал сознание, мысли туманились. «Радоваться надо...» – прикасались к ней губы Алого и еще чьи-то губы....

И свет угасал, и пахло свечами... С потолка на стены, на покрывало, на чайную розу шелковистого платья, ползла, разрастаясь и оживая, многолапая жадная тень. Что-то ше-лестело, шуршало, слетаясь на покрывало, что-то похожее на стаю, на скопище хищных конечностей, на серые тени   с рыбьими взглядами. И нужно было бежать, но ужас пара-лизовал тело. И нужно было кричать, но, как ни пыталась Марина, как ни выталкивала воздух, – только и вырвалось хрипом: «Алеша, Аленький, Алый...» Но и этого, видно, хватило. Свет вернулся, стая исчез-ла, не успев никого растерзать, негромкая музыка смени-лась шипением, в коридоре топтались, ругались, уходили и возвращались. Знакомые голоса, знакомые звуки, но все уже было не то, – не то время, не то пространство, куда запросто, как к себе домой, приезжал на Васильевский Алый. Ночью у Марины поднялся жар, к утру добавились бред и метания. Все выходные Алексей, как заботливая нянька, поил ее сладким чаем и пичкал оставшимися яства-ми и беспомощными то ли утешениями, то ли оправдани-ями: ничего ж не случилось, Мариш! ничего, чтобы стоило твоих нервов. Пошутить, дураки, решили. А оно вон как вышло. И шутка не удалась, и сами опозорились. Ну, идиоты, ну да! Плюнь да забудь. Но легче не становилось. Ни ему, ни ей.

                                              ***

Выздоровление шло тяжело. «По-моему, вы сами   не хотите поправляться», – замечал врач. Марина хотела, но для этого нужно было забыть ту помолвку, тот мерзя-щий душу кошмар, извести, изгнать его. Меж тем Алексей будто этого и боялся, не хотел оставлять ее одну, хлопотал, суетился, а Марина даже благодарности не чувствовала, – только холод однажды разверзнувшейся бездны. Но разве виновато солнце, что греет, разве виновато небо, что манит? Разве виноват был Алеша, что все сложилось как сложилось?

Глава 19. Деревня

Близость и глубина бездны могут так заворожить человека, что он уже не заметит, как тело подастся вперед, а рука оставит спасительную зацепку, и что-то в нем даже обрадуется плавному соскальзыванию вниз. Потому  и разница между приближением к бездне и самим падением невелика. И если уж повезло удержаться на самом краю, – впейся пальцами в камни, в трещинки, ямки и ползи прочь! Не оборачиваясь, не размышляя, цепляясь, хватаясь, царапаясь, изворачиваясь, как слепой червь, – ползи! Пласта-ясь мхом и плесенью, – прочь! Ползи прочь от бездны!

                                                ***

Как наркоман или алкоголик, измученный собствен-ной слабостью, стремится попасть в ту жизнь, где нет поги-бельных соблазнов, так и Марина решила бежать туда, где никто, и конечно же, Алексей, не станет ее искать, – в де-ревню Ровеньки Глушинского района, где, по сведениям справочного бюро, жила Варвара Владимировна. В другой раз побоялась бы и комнату оставлять, и на новой работе гнев на себя навлечь, но ужас прошедшего не отпускал. Однажды заполонив убогую комнатку, он про-питал собой потолок, стены, матрасик, по вечерам холодно поблескивал в оконных стеклах, прятался в тенях, витал    в воздухе. Разверзнувшаяся было пучина не скрылась под вол-нами суеты, – она затаилась, выжидая мгновения, чтоб однаж-ды снова поглотить Марину и уже не выпустить никогда. Жить в постоянном ожидании гибели, ничего не делая, не по-нимая, как и от чего защищаться, было свыше ее сил. Тут природа требует драться или бежать. Но с кем драться?    Да и Марина – тот еще боец. А вот побег... Опять без дома остаться страшно, но если дома как в капкане? Чего ждать? И как выбираться? В любом случае, сначала голову охладить надо, мысли в порядок привести, – потом что-нибудь дельное придумается. На работе в отпуск раньше времени попро-силась, думала уволиться предложат, попрощаться готови-лась, но в издательстве, как ни странно, навстречу пошли, – слишком ко двору пришлась новенькая. И однажды темным зимним утром Марина, еще не совсем здоровая, исчезла     с Васильевского.