– Настоящая любовь безусловна, – говорил Алексей. – Она не диктует, не просит, не укоряет «я-то думала, а ты оказывается»...
– Просить и требовать вообще бесполезно, – вспо-минала Марина свои отношения с матушкой. – Если чело-век хочет, он и без просьб понимает, хотя бы старается. А не хочет, не любит – только раздражаться будет, что от него ждут чего-то. Хорошо, если в ненависть не ударится.
– От любви до ненависти... – вздыхал Алексей, снова и снова замечая, как мысли уносят девушку в неиз-вестный ему мир.
– Опять же, если ненавидеть умеешь, – витала Мари-на в своих философиях. – А если любовь бессмысленна, а ты все равно любишь? Через горечь, боль, а любишь?
– Через горечь-то зачем? Клин клином вышибают, – как можно теплее отвечал Алексей. – Любовь не меньше и не хуже страданий облагораживает. Просто некоторые по-страдать любят. Вот и получается: кому ненависть, кому помучиться, а мне вот радостно жить нравится. Нравится, что мы встретились, что лето вокруг, что ты меня как умно-го слушаешь. Думаешь, я старше и знаю больше... А я, может, притворяюсь! голову тебе морочу!
– Ну да! Это кто кого морочит! – благодарно смея-лась в ответ Марина, слишком бесхитростно и простодуш-но, чтобы переходить на романтический тон.
Глава 15. День рожденья
Сентябрь пришел мягкой долгожданной прохладой, тяжелыми темно-сизыми тучами, расплывчатым, во влаж-ной ретуши зябких ветров, многоцветием плащей, зонтов и реклам. Горожане, отогревшись у жарких морей и на дачных просторах, соскучившись по привычной суете, спешили окунуться в жизнь мегаполиса. Площади дыбились митин-гами, СМИ исходились хохотом, пошлостью и негодовани-ем. Робкие души восставляли себя на кровожадную борьбу за блажные идейки; торговцы торопились закрепиться в по-литике; политики, маргиналы и уличные актеры, ради зри-телей, казалось, готовы были стать на уши – только б обес-печить себе прекрасное «завтра». Марине хватало своих «сегодня».
Это только кажется, что прочитав десять газет вместо одной, узнаешь в десять раз больше. На самом деле, отложи ты их в сторону, прогуляйся по городу, посмотри, чем он дышит, о чем молчит, – куда больше узнаешь. Марине каждый день по работе «гулять» приходилось. Тут хочешь не хочешь к большой жизни приобщишься, шума и толчеи до отвала наешься, домой как за спасением бежишь. Только здесь, в безмолвии собственного убежища, в неподпадении под власть времени, она ощущала дыхание настоящей жизни, своевольной и неугомонной, и это ощущение придавало дерзости теории и практике ее существования. Ремонтно-строительные настроения все чаще устрем-лялись к потолку. Весь в черно-бурых пятнах протечек, с бетонными неровностями, он по-прежнему походил на челюсть много- и гнилозубого монстра. Но слишком поднаторела Марина в своей борьбе за выживание, в рабо-те мастерком и зубилом, чтоб пугаться этого чудища. Наоборот, в упрямом стремлении насытить собой, своей живучестью каждый сантиметр собственного жилища было особое вдохновение – вдохновение жизни, незримо побеждающей дух запустения.
Даже Алексей со временем будто проникся этим тайным знанием и стал находить свою эстетику в убогости Марининой комнатушки, свой возвышенно-художествен-ный стиль. Так руины древности и сегодня очаровывают историков, художников, ученых и туристов.
***
Дощатый пол в комнате был вымыт по-настоящему, как учила бабушка, ошпарен крутым кипятком и отдраен с песком и мыльным раствором, отчего древесина, светлея на глазах, скрывалась в волютах поднимающегося пара, а по квартире разливался горьковатый аромат свежего де-рева. Оставалось себя в порядок привести (заодно и пол вы-сохнет), – но не успела. В квартиру позвонили, так в «рабо-чем» и пошла открывать.
– Ох ты! – выдохнул Алексей, увидев Марину в крас-ной косынке, из-под которой темными змейками выбива-лись влажные блестящие пряди, во взмокшей мужской ру-башке, завязанной под грудь, и в черных обтягивающих то ли лосинах, то ли леггинсах, как их там женщины назы-вают. И надоела ему эта дружба с Мариной! со всем ее «ду-ховным» и «платоническим»! вмиг надоела.
– Алеша? Мы же не договаривались, – жестом пото-ропила Марина будто остолбеневшего гостя, чтобы самой не простыть на сквозняке.
– Сегодня день такой. Мне можно! – опомнившись, шагнул он в коридор.
– Что за день?
– День моего рожденья!
– Ну вот, а я в таком виде! Ты проходи, я сейчас, – хотела она оставить Алексея. Но он придержал ее, как-то вдруг окутав собой, своим солнечным сиянием, и Марина словно ослабла:
– Я грязная, Алеш...
– Ты? – он приподнял ее лицо за подбородок.
И словно Энское солнце озарило сумрачное Василе-островское лукоморье, и легкое тепло разлилось по ее телу, щекоча смешными мурашками. И он целовал их, едва при-касаясь, словно боясь смутить их веселье
...а в глазах его – синее небо, на губах – откровение чуда, привкус солнца и трепет свободы, драгоцен- ной и жаркой как кровь…
***
Ее лицо, обрамленное свободно разлившимися ручья-ми волос, перламутрово сияло сквозь синеватую тьму. Ниспа-дающие темно-фиолетовые тени старого покрывала сво-бодно обтекали женский силуэт. Будто не доверяя призрач-ному видению, Алексей скользил пальцами по грани света и тени, по тому отсвету, который художники называют рефлексом. Неожиданно для себя оказавшись первым мужчиной в ее жизни, он вслушивался в ее настроение:
– Жалеешь?
– Нет, – прикрываясь красным шелком, села Мари-на, порываясь встать.
– Куда? – придержал он.
– Одеться.
– Зачем? – притянул он Марину к себе на грудь, чтоб видеть ее лицо, но оно спряталось у него под мышкой.
– Не знаю, Алеш, – Марина ни о чем не жалела, и даже была рада, даже до трепета, до дрожи, но стыдилась... бог знает чего стыдилась. – Совсем не знаю... не умею я...
– Да это я понял... – добродушно ответил он, гладя шелковистые длинные волосы и целуя Марину в макушку. – Я вот чего понять не могу, любая девушка рано или позд-но мужчину встречает, женщиной становится. А ты будто в монастыре родилась и дальше монастырских стен жизни не видела. Хотя в монастыре, боюсь, о любви и мужчинах побольше твоего знают. Ты ж вроде с мамой и бабушкой жила. Вы что, никогда не секретничали по-женски?
– Не случалось. – Еще бы они секретничали! Ба-бушка до конца своих дней любила деда и уважала муж-чин, матушка ненавидела Мрыськиного отца, а мужчин презирала. Не сходясь в своем отношении к мужскому по-лу, они попросту закрыли столь щекотливую тему для лю-бого рода обсуждений, предоставив Марине самой во всем разбираться, когда придет время.
– А с подружками?
– Не-а, – в той школе, где у Марины были подруж-ки, интересы были совсем детские. А в другой – с подруж-ками не сложилось. Да и секретничать поводов не было, если не считать первой встречи с Алексеем. В общем, живя в чисто женской семье, Марина никакой необходимости в мужчинах не видела, себя ущерб-ной безотцовщиной не считала, об отце, как другие дети из неполных семей, не мечтала и не грустила. В остальном смутно полагалась на природу. В конце концов, ее никто ничему не учит, но все цветет, растет, плодоносит.
