А вот письмо от сына Бату из Ташкента, хирурга, доктора медицинских наук Эркли Ходиева. Я читал его с чувством стыда за себя и вдруг вспомнил, что среди лекарств, которыми пичкал меня тогда дедушка Лев Захарович, большую дозу составлял бром. А Эркли брома никто не давал. Он рассказывает, что к ним в третий класс школы им. Шумилова вошла учительница Мунавар Ахмеджановна, преподававшая узбекский язык, и сказала: «Дети, в нашем правительстве — враги народа. — И начала перечислять: — А. Икрамов, Ф. Ходжаев, Манжара… Вот и у нас есть Эрик, он хороший мальчик, но его папа тоже хотел, чтобы вернулись буржуи, капиталисты, баи и басмачи».

Эркли вспоминает, что сидел на третьей парте в среднем ряду, но не помнит, как вырвал из парты доску, кинулся к Мунавар Ахмеджановне и изо всей силы ударил ее этой доской. Учительница упала, Эркли убежал, а ночью хотел поджечь школу. Облил кирпичные ступени керосином, поджег, но… сгорел только керосин. Потом были у сына Бату скитания, беспризорность, потом он стал студентом и встретил Мунавар Ахмеджановну на одной из главных улиц Ташкента, около кондитерской. Он узнал ее по огромному шраму на лбу справа.

Добрый человек Эркли, детский хирург… А мне горько, что со мной такого взрыва не было.

Бедная Мунавар Ахмеджановна! Конечно, ты пострадала зря. Но так будет всегда, если главные виновники остаются безнаказанными.

Помню, в 1935 году или в начале 1936 года мы жили в Москве в гостинице. Делегация Таджикистана размещалась в другой, но моя мать, вернувшись оттуда, попросила отца позвонить кому-то из таджикских руководителей.

— Ты понимаешь, иду по коридору, а мне навстречу едет на трехколесном велосипеде Мамлакат. На кофте у нее орден Ленина. Говорит, что велосипед — подарок Сталина. Скажи, что так нельзя.

Кто тогда не знал об одиннадцатилетней девочке Мамлакат Наханговой из Сталинабадского района. Она была сфотографирована со Сталиным после вручения ей самой высокой награды Родины. Она «изобрела», как писала журналистская братия, новый способ сбора хлопка — сразу двумя руками, по 100 кг в день. Цифра эта сама по себе вызывает большие сомнения, но если в ней и была доля правды, то представить себе такое страшно. Это тысячи и тысячи движений руками, это — 12 часов работы. А непомерную цифру в 100 кг должна дать маленькая, худенькая девочка, ученица четвертого класса. И чему мы удивляемся, когда узбекские дети в течение десятилетий всю длинную среднеазиатскую осень собирают хлопок вместо того, чтобы сидеть за школьными партами. Правда, собирают они не по сто, а по десять, в последние месяцы по пять килограммов в день. Где им до Мамлакат! И ордена за них получают другие.

Тогда вот и начались первые приписки и первая показуха с хлопком.

Это было, повторяю, только самое начало. Потом под руководством Усмана Юсупова создавались показатели и вовсе фантастические — многие колхозы отчитывались за стоцентнеровые урожаи.

Наглая ложь, скрытые десятки гектаров посевов и — ордена, ордена, ордена… А кто бы посмел сказать правду? Кому не памятен был 37-й? А «рекорды» тоже, как и все, «планировались от достигнутого». Инерция всеми создаваемой лжи приобретала все большую скорость, апогея же достигла при верном ученике и выкормыше У. Юсупова Ш. Рашидове. Это уже был «рекорд» республиканский.

О преступлениях Рашидова я писал несколько раз, писали и другие, но это было после его смерти. Писали мы много, но далеко не обо всем. Да, состоялось-таки перенесение его трупа из центра города Ташкента на почетное кладбище «Фараби», но ведь в семье Рашидова до сих пор хранятся Золотые Звезды Героя Социалистического Труда, знак лауреата Ленинской премии и десяток орденов Ленина. Других орденов не считал.

Мы толкуем о гипнозе сильной личности, а не стоит ли говорить о вещах более простых. Об утере нами собственного достоинства, о нежелании думать и о невозможности говорить то, что думаешь. Все это вбивалось в нас десятилетиями, и я сейчас не могу избавиться от страха, от вполне осознанного страха: не слишком ли я?

Вопрос о Рашидове нельзя рассматривать в отрыве от истории и даже конкретно от того же 1937 года.

Да, кадры решают все. Все они и решают, если они подбираются только сверху, только единолично, без всякого намека на демократию и даже на демократизацию. Все мы, писатели, служащие, рабочие, знаем, как организовывались выборы, как ловко составлялись списки у каждого из нас по месту работы. Не только директора или секретаря парткома, но даже председателя местного комитета профсоюза мы фактически не выбирали. О профсоюзных выборах надо бы говорить отдельно, ибо по замыслу В. И. Ленина именно профсоюзы должны были стать школой демократии, школой коммунизма.

А 37-й? Он не только в памяти, он с нами, над нами, а мы все еще под ним.

Вот история из середины семидесятых. Ташкент.

Заместителя министра вызвали в ЦК Компартии Узбекистана, намекнули, что возможна встреча на шестом этаже. Шестой этаж — эвфемизм, чтобы не произносить всуе имя самого Шарафа Рашидовича.

В назначенный час замминистра вышел из машины у подъезда и тут же был встречен двумя незнакомцами, которые без лишнего шума предложили ему пересесть в другую, стоявшую рядом.

Я не хочу называть имени этого человека и сферу его деятельности, потому что все дальнейшее — трагедия, о которой он вряд ли рассказал даже самым близким. Но сфера его деятельности была очень значительной. И если где-то случилась авария, если были, к примеру, человеческие жертвы… Да и к самым секретным делам он тоже имел прямое отношение. Именно об этом подумал замминистра, пересаживаясь в легковой автомобиль той же марки и того же цвета, что и его «персоналка».

Встретившие усадили замминистра на заднее сиденье, сели сами по бокам и тут же защелкнули наручники на его запястьях.

Не знаю, глянул ли арестованный на оставшееся позади здание ЦК, на шестой этаж. Не знаю, увидел ли он за стеклами Рашидова.

Везли его недолго и высадили почему-то в Линейном отделе железнодорожной милиции — ЛОМе. Обыск был короткий, протокола не составляли, и вскоре заместитель министра оказался в грязной камере, где на нарах сидели три полуголых, но зато обильно татуированных человека.

— Эй, батя! — ухмыльнулся один. — По тебе видать, что ты еще недавно при галстуке был?

— Да, в галстуке, — сказал замминистра. — Но галстук сняли, ремень и подтяжки.

— Ты небось и на машине служебной ездил?

— Да, на машине.

— Тебя, случаем, не возле самого ЦК забрали?

Тогда, как позже признался этот несчастный, он не обратил внимания на то, что случайные сокамерники и про это «угадали».

— Ты ведь коммунист? — спросил его один из разрисованных.

Растерявшийся арестант ответил, что коммунист и даже назвал свой немалый партийный стаж, а вопрошавший крикнул:

— Бей его, он красный!

Били его все трое, били по лицу, свалили на пол, били ногами и приговаривали:

— Если вы, красные, в семнадцатом году власть бы не захватили, мы бы сейчас не в тюрьме сидели, а королями были, мы бы капитал имели…

— Хватит, хлопцы. Погодите! Что вы делаете? — остановил приятелей третий, который до сих пор говорил меньше других. — Зачем так сильно бьем его? Пусть он и красный, но ведь человек все-таки! Может, он в войне участвовал? Может, он с немцами воевал? Ты воевал, батя?

Лежавший на заплеванном полу сел и с надеждой сказал, что действительно воевал, что от Сталинграда до Берлина дошел.

— У тебя и ордена есть?

— Есть и ордена, и медали есть.

И тут этот третий ударил его изо всей силы.

— Давай добьем этого шакала. Если б не такие, как он, Гитлер бы до Ташкента дошел. Вот бы у нас жизнь была!

И опять его били все трое.

Издевательства, избиения и унижения продолжались два дня, а на третий мучители вроде бы сжалились.

Теперь совершенно ясно, что действовали эти люди по четкому сценарию, в котором они были не только исполнителями, но и соавторами. Это были отпетые уголовники-рецидивисты, которых тогдашнее руководство МВД Узбекистана использовало для экзекуций. (Это слово было у них в официальном лексиконе. А еще это называется пресс-камерой.) Бедный замминистра, исчезнувший бесследно для семьи и сослуживцев, догадался об этом только тогда, когда разрисованные положили перед ним пачку чистой бумаги, шариковую ручку и приказали писать.