Крестинский. Могу.

Вышинский. Обвиняемый Розенгольц, какие у вас данные, что Крестинский троцкист, и, следовательно, он говорит здесь неправду?

Розенгольц. Это подтверждается теми переговорами, которые были у меня с ним как с троцкистом.

Вышинский. Когда были эти переговоры?

Розенгольц. Эти переговоры были начиная с 1929 года.

Вышинский. До какого года?

Розенгольц. До последнего периода.

Вышинский. То есть?

Розенгольц. До 1937 года.

Вышинский. Значит, переговоры велись с 1929-го до 1937 года, 8 лет вы «переговаривались» с ним как с троцкистом? Правильно я вас понимаю?

Розенгольц. Да.

Вслед за наркомвнешторгом А. П. Розенгольцем Крестинского «изобличает» наркомфин Г. Ф. Гринько.

Забегая вперед скажу, что в тот день против Крестинского дали показания многие. Все уже были сломлены и даже раздавлены. Он стоял один.

Нет, я не думаю, что он оказался самым мужественным и стойким. Ему повезло больше, чем другим. Ему удалось обмануть своих палачей. Тот, кто отвечал за «подготовку» Крестинского, возможно, поплатился.

Задача стояла в том, чтобы полностью сломить волю предназначенных к процессу. Ломать и гнуть, ломать и гнуть, убедить в бесполезности сопротивления, в полной бессмысленности всей прошлой жизни и жизни теперешней.

Люди стояли насмерть, а их ломали. Месяц, два, три, четыре, пять — год. И когда они были полностью сломлены, они шли на этот процесс. Просчет обреченных состоял в том, что они сопротивлялись, не имея в виду открытый суд, не веря в процесс. Отсюда и слова Крестинского: «что до судебного заседания, если таковое будет…».

Николай Николаевич Крестинский притворялся сломленным очень давно. То, что самооговорные показания он дал в июне, а потом, во время следствия, этих показаний держался, подтверждает мою версию.

Мой отец, как я уже писал, до конца февраля не давал показаний против Бухарина, и их вырвали у него за несколько дней до процесса. Не знаю, как это случилось, может быть, они угрожали моим арестом (мне было десять лет), или пытками матери, или делали отцу какие-то фантастические инъекции. Так или иначе, мой отец, как и все остальные участники процесса, вышел на него полностью сломленным.

Они все боролись на предварительном следствии, один на один с палачами, в подвалах, застенках, без времени и без надежды. Только Крестинскому удалось дать бой на людях. И все остальные, все должны быть благодарны ему. Он рассказал об их муках. Но следует помнить: то, что удалось одному, могло удасться только одному из всех. Только потому, что все были сломлены, одному удалось обмануть палачей. Так среди многих расстрелянных может оказаться один живой. Он жив потому, что другие мертвы.

Но вернемся к стенограмме. После показаний Розенгольца и Гринько Крестинского опять «изобличает» Бессонов. Он говорит о свидании Крестинского с Троцким на итальянском курорте в Меране.

— Николай Николаевич предполагал, что я должен приехать в это время, но приехать я не мог, и поэтому, — говорит Бессонов, — я в этой встрече не участвовал и знаю из рассказов самого Николая Николаевича и Иогансона, который организовал эту встречу.

Вышинский. Подсудимый Крестинский, в Меране вы были?

Крестинский. Да, был.

Вышинский. В каком году?

Крестинский. В 1933 году, в октябре месяце.

Вышинский. Значит, вы были тогда, как об этом говорит Бессонов?

Крестинский. Это правильно.

Вышинский. Правильно? Место сходится?

Крестинский. Сходится.

Вышинский. День сходится?

Крестинский. Сходится. Я был для проведения лечения и никого из троцкистов не видел.

Вышинский. Значит, Бессонов неправ, а вы говорите правду?

Крестинский. Да, он неправ. Он повторяет мои показания, которые являются неправильными.

Тут вскрыта механика допроса. «Он повторяет мои показания». Это характерно. Заключенный под пытками оговаривает себя, а тот, кто предназначается ему в свидетели, повторяет его же слова. Нравственный барьер, который должны преодолеть в себе лжесвидетели, в таких случаях легче преодолеть. Здесь же и заключается полная нравственная реабилитация Сергея Алексеевича Бессонова. Он повторял показания Крестинского. Повторял то, что Николай Николаевич показал и на него, на самого Бессонова «до судебного разбирательства, если таковое будет».

Еще раз прошу обратить внимание на четкость формулировок в показаниях Крестинского и то достоинство, с которым он держался. Для него очень важно не выходить из себя, не дать повода прибегнуть к санкциям «за оскорбление правосудия», не поддаться на провокации.

Сейчас, по прошествии многих поучительных лет, трудно представить себе, как можно было лучше выполнить эту задачу.

Вышинский. Когда мы на предварительном следствии спрашивали у вас, как вы говорили по этому поводу?

Крестинский. Давая показания, я не опровергал ни одного из своих прежних показаний, которые я сознательно подтверждал.

Вышинский. Сознательно подтверждали. Вы вводили прокуратуру в заблуждение. Так ли это?

Крестинский. Нет.

Вышинский. Зачем вам нужно было вводить меня в заблуждение?

Крестинский. (Чтобы не тратить слов, я позволю себе прибегать к разрядке. — К. И.). Я просто считал, что если я расскажу то, что я сегодня говорю, что это не соответствует действительности, то мое заявление не дойдет до руководителей партии и правительства.

Вышинский. Но ведь протокол вы подписывали?

Крестинский. Подписывал.

Вышинский. Вы помните, что я вам прямо поставил вопрос, нет ли у вас какого-либо заявления или претензии к следствию. Было так?

Крестинский. Да, было.

Вышинский. Вы мне ответили?

Крестинский. Да.

Вышинский. Я спрашивал, есть ли у вас претензии или нет?

Крестинский. Да, и я ответил, что претензий нет.

Вышинский. Если спрашивают, есть ли претензии, то вам надо было бы сказать, что есть.

Крестинский. Есть в том смысле, что я не добровольно говорил.

Вышинский. Я зачитаю ответ, который вы дали следователю Шейнину на заданный вам вопрос. Ответ Крестинского: «никаких претензий к следствию я не имею» (т. 3, л. д. 103).

А между тем существует точка зрения, что Л. Р. Шейнин совершенно непричастен ко всему этому.

Со Львом Романовичем я был знаком. Мы даже встречались за праздничным столом на даче Владимира Тендрякова. Ели раков. Лев Романович очень хорошо ел раков. Одни скорлупочки оставлял. Как яйца всмятку. Ложкой. Тендряков специально устроил эту встречу, раков не пожалел: «Давай мы его допросим. Не вывернется».

Шейнин вывернулся. Ел раков, изредка вытирая губы крахмальной салфеткой.

— Нас к этому не допускали, — говорил он о тридцать седьмом.

И мне все как-то стыдно было, как-то неловко подойти к нему и спросить: «Вы допрашивали моего отца, как это было? Почему так получилось, что они все оговаривали себя, почему Крестинский…»

И еще мне хочется узнать, по какой причине именно мой отец производил впечатление человека тяжело больного, находящегося в забытьи? И на всех ли заседаниях был отец? И кто писал им последние слова, кто их произносил, потому что со ссылкой на Керженцева утверждают, что двенадцатого марта, вовремя оглашения приговора, на скамье подсудимых сидели только дублеры.

Никто никогда не узнает, что думали двадцать подсудимых, когда двадцать первый шел на свою Голгофу.

Интересно отметить еще один обмен репликами. Установив, что между Крестинским, с одной стороны, и Бессоновым, Розенгольцем и Гринько — с другой были до сих пор вполне хорошие отношения, Вышинский спрашивает: