Не успел Ванька, как следует удивиться, появляется дед; кряхтя, он влез на лежанку и, пошарив на запечке, достал длинный нож-финку:
– Ну, я пошёл, мать, – озабоченно посмотрел на бабушку и ушёл.
Ванька встревожился, вскочил и бросился к бабушке:
– Куда дед пошёл, Борьку колоть?
– Пойдём-ка милок, – бабушка увела его в спальню и, усадив на сундук, присела рядом: – што поделаешь, судьба его такая…
Ванька подозрительно часто зашмыгал носом и отвернулся.
– Ты уши-то заткни, так легше будет.
Он закрыл уши руками и настороженно прислушался: вроде тихо.
– Привыкли, чай, к нему, – сквозь слёзы бормотала бабушка, – из поросёнка малого, вон какого здоровущего борова, взрастили…
И вдруг даже сквозь заткнутые уши прорезался истошный, пронзительный Борькин визг и оборвался, а Ванька заплакал, уже не прячась.
– Помогать пойду, – вздохнула бабушка и нехотя побрела на улицу.
– Борька, зачем они тебя так, Борька, – шептал Ванька, сидя в одиночестве и дав волю слезам, затем встал и робко вышел, всё ещё не веря в случившееся несчастье.
То, что он увидел, заставило его содрогнуться от ужаса и отвращения; страшная картина распяленной туши потрясла его и он замер, не в силах отвести глаз от того, что ещё недавно было живым и весёлым боровом.
Туша висела в сарае вниз головой и покачивалась, когда дед поворачивал её, а сосед палил шерсть, водя пламенем горелки по шкуре.
В сторонке бабушка проворно разделывала на дощатом столе внутренности, от вида и запаха которых Ваньку замутило, и он бросился бежать в сад…
Красные языки пламени жадно лижут ботву, трещат стебли и сучья, разгораясь в костёр, и вот уже во всю гудит пламя, освещая лица очарованных необыкновенным чудом мальчишек и ещё более сгущая сумерки.
У Паньки в руках котелок с картошкой, и он преисполнен важности.
– Пора в поход отправляться, а то холодно будет, грязь, – Ванька смотрит на развалившихся вокруг костра друзей, ожидая поддержки.
– В следующее воскресенье отправимся, – решает Сашка, – да, Симак?
Симак молча соглашается, оглядывая огороды:
– Здесь сети с утра как раскинем, и все щеглы наши будут, – мечтает он вслух с блаженной улыбкой.
– Мне синицы нравятся, – возражает Ванька и тяжело вздыхает.
– Щеглы умнее синиц, – авторитетно заявляет Васька; он разворошил прутиком прогоревшую ботву и, взяв услужливо поданный Панькой котелок, вывалил картошку в тлеющие угли, закидав её горячим пеплом.
– Борьку жалко? – глянул он на расстроенного друга, тот кивнул.
– Што, борова закололи? Поедим теперь сальца! – оживился Симак.
Ванька оглядел друзей и содрогнулся, вспоминая:
– Я его зимой из соски молоком поил. Если бы вы слышали, как он страшно кричал перед смертью.
Мальчишки замолчали, наблюдая, как Васька разгребает золу.
– Налетай! – он первым подхватил картофелину, и вот уже все мечут огненные картошки в руках, упрямо отдирая чёрную, обуглившуюся кожицу вместе с картофельным мясом, и с аппетитом жуют их.
– Соль забыли, – сокрушается Панька, хватая очередную картошку.
– Ты и без соли всю слопаешь, – отталкивает его Симак, тщетно шаря в золе палкой. – Так и есть, слопал, ну и дошкольник! – восхищается он с досадой, и друзья неистово хохочут, позабыв обо всём на свете.
Ванька смеётся вместе со всеми, загораясь ещё одной идеей:
– Вот найдём в тех пещерах саблю или ружьё, а может пистоль, в музей сдадим. Дед рассказывал…
– Слыхали мы. Братан говорит, если клад и был, давно растащили.
– Говорят же тебе, не нашли, – накинулся на Симака Васька.
– Фома неверующий! – засмеялся Сашка, и мальчишки в наступающей темноте горячо заспорили о будущем походе.
Вокруг них раскинулось родное подгорье, сады, огороды, источая ароматы зрелой осени…
Панька с молчаливым восхищением смотрел на возвращающихся из школы друзей. Кивнув ему, они остановились у калитки.
– Вечером погуляем? – Ванька покосился в сторону своего сарая.
– А то как же, – с готовностью ответил Симак.
– Уроки учить надо, – неопределенно возразил Васька.
– Пацаны! Тсс… – Симак интригующе округлил глаза и показал пальцем в сторону забора, напротив; из едва приоткрытой калитки подглядывала за ними, прячась, соседская девчонка.
Симак на цыпочках подкрадывается к калитке и, выудив откуда-то из карманов прищепку для белья, ловко защемляет любопытной нос.
Сквозь хохот пацанов слышен тихий плач обиженной девочки, так мечтающей дружить с мальчишками.
– Ладно вам, пусть она выходит, – милостиво разрешил Васька. – Натаха, иди сюда, не бойся. Только не приставай к нам. И не шпионь больше. Тебе всё понятно?
Он сделал строгое лицо, и вышедшая из калитки соседка согласно закивала, обрадовавшись сбывшейся, наконец, мечте.
Панька на всякий случай показал ей язык и скорчил страшную рожу, но соседка не обратила на него никакого внимания. Глупый малыш.
– Ну, пока, – решился, наконец, Васька, и пошёл домой. В один миг пацаны разбежались, оставив в одиночестве девчонку-соседку и Паньку, который тут же помчался прочь, не желая оставаться в её обществе.
Вбежав на своё крыльцо, он столкнулся со старшим братом, собравшимся в город: в отличие от Паньки, это был высокий худой парень с довольно приятной внешностью. Пропустив младшего брата в дом, старший брат спорым шагом вышел в переулок и резво попёр в гору…
Ванька опасливо прошёл мимо безмолвного сарая и в нерешительности остановился: в саду гулял ветер, срывая с деревьев жёлтые листья, сиротливо лежали убранные огороды, и он вздохнул; пора домой …
Отодвинув букварь, он уныло заглянул в тетрадь, где под его кляксами красовалась жирная двойка, похожая на лебедя, и нахмурился, искоса глянув на деда: вдруг дедушка узнает?
– Што, внук, много двоек нахватал? – как в воду глядя, спросил дед.
Ванька отрицательно покачал головой и задумался. Хлопнув дверью, вышел дед, и он оживился: схватил новую тетрадь и, ухмыляясь, стал писать. Затем красным карандашом старательно вывел под написанными строками пятёрку, снова торопливо накарябал чернилами, и снова поставил себе отличную отметку…
Вошла бабушка, и Ванька сделал вид, что учит уроки.
– Учи-учи, – она ласково улыбнулась ему и захлопотала на кухне…
– Бабань, я сегодня десять пятёрок получил! – наконец хвалится Ванька и протягивает ей тетрадь: – Иди, смотри, вот.
– Умница ты моя разумница, – восхищённая бабушка рассматривает пятёрки и бросается к пришедшему деду: – Глянь, отец, десять пятёрок наш отличник-то получил!
Дед удивлённо и недоверчиво смотрит в тетрадь, затем на смутившегося под его взглядом внука и усмехается:
– Многовато што-то, – но его гложет другое и, сунув тетрадь бабушке, он сердито заходил по кухне: – Такие налоги, а за што, спрашивается? Даже дикарку посчитали, язви их в душу! Война давно кончилась, пора бы и передышку народу дать. Так нет, на тебе, тудыттвою растуды!
– Откуда столь денег-то взять, рази напасёшься, – поддакнула она.
– Зато пенсию прибавили, ети их мать! – снова загремел дед, оглядываясь: – Где топор? Порублю всё к чёртовой матери.
Ванька выскочил из-за стола, и не замеченным прошмыгнул в дверь…
Разгневанный дед с топором в руках решительно подходит к яблоням и первой жертвой избирает дикарку; примерив, где рубить, поднимает голову, прикидывая, куда упадёт дерево, и на самой верхушке видит внука, вцепившегося в ствол среди ветвей:
– Слезай, рубить буду!
– Не слезу, – упрямо доносится сверху.
Дед сердито выпрямляется: – Ишь, тоже мне защитник выискался, слезай, говорю!
– Если срубишь, я упаду и разобьюсь!..
Дед озадаченно смотрит на ослушника и, рассердившись вконец, начал было рубить, плюнул в сердцах и, бросив топор, полез за кисетом.
Ванька соскользнул вниз и, прижимая ладонями глубокие раны на дереве, горько заплакал, не в силах сдержаться:
