– После завтрака вызвать ко мне лейтенанта Райхдихта, лейтенанта Рейхера, Самутина, Коляду и Петренко.

– Есть, мой обер-лейтенант! – ответил Бокк и не стал задавать лишних вопросов.

За долгие годы совместной службы он хорошо изучил нрав начальника. Сегодня тот явно пребывал не в духе, поэтому услужливый ефрейтор поспешил ретироваться.

Штайн попытался сосредоточиться, но так и не смог собраться с мыслями – в голове была настоящая каша. Осторожный стук в дверь прервал его уединение. На пороге возник дежурный повар с подносом в руках, Штайн раздраженно кивнул ему. Тот просеменил к столу, аккуратно расставил тарелки, тщательно протер полотенцем приборы и затем тихо удалился. Аппетитный запах, доносившийся из-под салфеток, на какое-то время отвлек обер-лейтенанта. Его желудок глухим утробным урчанием откликнулся на эти гастрономические изыски. Он тяжело опустился на стул, расстегнул верхнюю пуговицу на кителе и смахнул рукой салфетки с блюд.

Да! Это был завтрак для истинного гурмана. Бульон из домашней курицы повар приготовил по всем правилам. Лишним подтверждением тому служили крупные капельки золотистого жира, плававшие на поверхности, и предварительно обжаренные потрошка, столь любимые им. Ну, просто настоящий куриный бульон, какой можно отведать в любом франкском локале или в приличной деревенской гостинице в Оберпфальце! В глиняном горшочке дымилось жаркое по-мюнхенски. Кухонная команда на этот раз проявила чудеса изобретательности. В наполовину разрушенной и сожженной станице, которую в течение полугода нещадно грабили горе-союзники, эти мамалыжники-румыны, где, казалось, не осталось и живого воробья, она ухитрились приготовить великолепный завтрак.

За едой то отвратительное чувство гадливой досады, появившееся после шифровки Канариса, постепенно начало сглаживаться. Раздражение и злость уступили место жесткому расчету, помноженному на профессиональную злость самоутверждения, и к началу совещания к Штайну возвратилось бодрое, прагматично-баварское состояние – он уже загорелся сложным делом. Масштабная и ответственная задача тешила самолюбие, будила азарт и делала все остальное мелким и незначительным.

Ровно в семь тридцать, ни минутой позже, ни минутой раньше, в его кабинет вошли лейтенант Райхдихт, лейтенант Рейхер и инструкторы Самутин, Коляда, Петренко. Опытные разведчики, они каким-то особым чутьем уловили, что предстоящее совещание не будет дежурным, и, скользя по Штайну взглядами, пытались прочесть, что их ожидает. Тот не стал толочь воду в ступе и сразу приступил к делу. Коротко изложил содержание шифровки адмирала Канариса и по лицам подчиненных прочитал реакцию на нее. Она оказалась более чем красноречива. Люди не хуже его понимали, что значит при нынешней обстановке на фронте выполнить подобный приказ.

Самоубийц среди них не находилось, и эмоции прорвались наружу.

– Крест, повышение и отпуск в фатерлянд?! – саркастически приподняв брови, заметил Райхдихт.

– Отпуск?! И повышение прямиком на тот свет! – желчно вставил Самутин.

– А с кем его выполнять, когда остались практически полные идиоты?! – в сердцах произнес Рейхер.

Петренко нервно заелозил на стуле, но сдержался и промолчал. Коляда сурово насупился и принялся носком сапога растирать невидимый окурок.

– Господа, я вас сюда пригласил не обсуждать приказы, а выполнять! – резко оборвал ропот подчиненных Штайн. Офицеры моментально смолкли и подтянулись, и он продолжил: – Задача действительно не из легких. Мы потеряли под Туапсе и Поти пять групп, но наши потери не напрасны: теперь нам известна обстановка в районе предстоящей операции, а это почти половина успеха.

– В этом вы абсолютно правы, господин обер-лейтенант, но вопрос заключается в том, с кем выполнять задачу адмирала, – уныло произнес Райхдихт.

– Им, конечно, в Берлине виднее. Лучше бы парочку хороших подрывников прислали, – с сарказмом заметил Рейхер.

– А к ним в придачу «волкодавов» из батальона «Бергман». Им только дай красным глотки погрызть. Почти месяц целая рота торчит в Керчи и изнывает от безделья! – поддержал его Петренко.

– Исключено! И в Берлине, и у капитана Оберлендера своих дел по горло, надо рассчитывать только на себя, – положил конец разговорам Штайн. – Поэтому, господа, требую немедленно просеять все группы курсантов, особенно ту, что готовит господин Петренко – у них за плечами почти месяц подготовки, – и отобрать восемь – десять самых надежных кандидатов…

– Предположим, мы найдем подходящих. А где взять командира группы? По крайней мере, среди курсантов я такого не вижу, – мрачно обронил Самутин.

Его дружно поддержали остальные. Штайн промолчал, встал из-за стола, несколько раз прошелся по комнате и, внезапно остановившись, объявил:

– Все, господа, пора действовать! Исходя из важности задачи и крайне жесткого срока, установленного для ее выполнения, я полагаю, что группу возглавит… – Он сделал долгую паузу и задумался.

Пауза большинству присутствующих показалась вечностью. Все они хорошо понимали, что значит выполнить задание адмирала Канариса в нынешних условиях – это равносильно самоубийству. Будущему руководителю группы предстоит стать шестым в очередном «черном» списке тех, кто ушел с заданием под Туапсе и назад не вернулся. Подобно гигантской воронке, тихая туапсинская бухта втягивала в себя все группы диверсантов, включая две группы аквалангистов, назад она уже никого не выпускала.

«Самутин… – Штайн остановил на нем свой взгляд. Тот дернулся, в его глазах промелькнула неясная тень. – Люто ненавидит Советы. И есть за что. Лишили всего – обширного поместья в Полтавской области, чинов и званий. В девятнадцатом прибился к Петлюре – решил отыграться на большевиках. Прославился тем, что в Екатеринославе и Запорожье вешал на фонарных столбах без разбору и правых, и левых. Затем служил в контрразведке барона Врангеля, с особым садизмом пытал в севастопольских казематах красных лазутчиков. После разгрома войсками “красного Наполеона” – Фрунзе “черного барона” – Врангеля бежал с остатками Белой гвардии в Турцию, потом перебрался в Югославию, оттуда в Гамбург, где перебивался случайными заработками. Там его и приметили сотрудники Абвера. Став шпионом, свой хлеб Самутин отрабатывал на все сто. Но для предстоящей операции одной ненависти и опыта недостаточно. Ты слишком стар, чтобы козлом скакать по горам, и чересчур расчетлив, чтобы подставлять свою голову под пули большевиков», – пришел к такому выводу Штайн и перевел взгляд на Петренко.

Бывший старший лейтенант Красной Армии подался вперед, его глаза загорелись лихорадочным блеском.

«Красный командир… В твоем послужном списке дерьма с головой хватает. Виселица у большевиков тебя давно заждалась, – размышлял обер-лейтенант. – В январе сорок второго добровольно сдался в плен. На сотрудничество пошел по своей воле. После вербовки и спецподготовки совершил две командировки в тыл врага. Один раз руководителем разведгруппы. Отработал прекрасно, добыл серьезную тактическую информацию. Получил награду от самого Пиккенброка, правой руки Канариса. Достаточно сносно говорит по-немецки, но это сейчас к делу не относится. Добился неплохих результатов в работе с курсантами, некоторые из них до сих пор работают в тылу у русских. Сейчас готовит спецгруппу для заброски на «глубокое оседание» в Грузии. Материал неплохой, не то что последние отбросы, пять-шесть вменяемых из этих азиатских недоумков всегда можно набрать, а Грузия пока подождет. Своих курсантов ты за месяц, надеюсь, хорошо изучил, а раз так, то, как говорится, тебе и карты в руки. Вижу, из кожи лезешь, чтобы выслужиться, вот и шанс подвернулся. В случае успеха – звание лейтенанта, Железный крест, а то и с дубовыми листьями, и служба в центральном аппарате. Какому русскому Ивану такое могло присниться?!»

Пронзительный скрип нарушил затянувшееся молчание. Подвижный, как ртуть, Коляда истомился от ожидания и нетерпеливо заерзал на стуле. Один из самых результативных инструкторов-вербовщиков мог позволить себе многое. На его счету более десятка удачных забросок разведгрупп в тыл к русским. Две последние, осевшие под Кутаиси и Орджоникидзе, вот уже три месяца выдавали серьезную информацию, и это говорило само за себя. Надежность бывшего капитана Красной Армии тоже не вызывала сомнений, ее проверил не только лейтенант Райхдихт через своих тайных агентов, но и НКВД, отправив родителей на расстрел, а самого Коляду в Воркутинские лагеря. Затем была недолгая служба в штрафбате, где он не захотел искупить ни свою вину, ни вину родителей и при первом удобном случае дезертировал.