«Собачье дерьмо! Свиньи! Вам, сидя в Берлине в теплых кабинетах, легко командовать!» – проклинал в душе Штайн своих начальников.
И было за что. Натиск большевиков оказался настолько стремительным и брутальным, что всего за несколько дней линия фронта откатилась от Армавира и Белой Глины к Краснодару. Оставаться в городе, продолжая испытывать судьбу в тихих, хорошо оборудованных, уютных особняках по улицам Седина и Комсомольской, было равносильно банальному самоубийству. Поэтому, не дожидаясь команды сверху, он на свой страх и риск принял решение эвакуировать группу. Эвакуация из Краснодара скорее напоминала паническое бегство. Впопыхах забыли даже про трех лазутчиков-партизан, оставленных в камерах. Кто-то из штабных идиотов попытался встать в позу великого стратега и обвинить абверовцев в трусости, но Штайну было плевать на это. А через двое суток город пал. После этого целая неделя ушла на то, чтобы более или менее разобраться, кого и где разместить, как наиболее разумно организовать дальнейшую работу. Его заместитель, немногословный и исполнительный обер-лейтенант Краузе, с архивом и картотекой на агентуру, заброшенную в тыл Красной Армии, осел в приморском городке Темрюк, подальше от фронта, а главное – ненасытных спецгрупп военной контрразведки русских, которые готовы были истребить самих себя, но достать все, что можно, из документации или «живого товара» противника. Сам он обосновался в предгорной станице и уже вторую неделю с заместителем по контрразведке лейтенантом Райхдихтом, лейтенантом Рейхером, фельдфебелем Бокком, радистом Куном и русскими инструкторами подполковником Самутиным и старшим лейтенантом Петренко в пожарном порядке занимался подготовкой к переброске разведывательно-диверсионных групп в тыл Сорок шестой русской армии под Геленджик и Новороссийск.
Обойдя застывшего шифровальщика, Штайн снова вернулся к столу, склонился над шифровкой и, словно увидев ее впервые, еще раз перечитал последний абзац. Канарис не оставлял ему ни малейшей лазейки и требовал любой ценой выполнить приказ, обещая за это неслыханные награды и почти неслыханное штурмовое повышение по службе.
«Награды! Новая должность в штабе отдела “Вилли-2”. Какой, к черту, штаб?! Какая еще должность?! Когда ни сегодня, так завтра нас всех попросту сметут в море!» В груди Штайна начал вскипать гнев фронтового офицера, ненавидящего штабную психологию. Он вскинул голову и яростным взглядом прошелся по шифровальщику. Губы обер-лейтенанта скривились в угрожающей гримасе, глаза недобро блеснули серо-стальным блеском. Ото сна не осталось и следа.
Ефрейтор вскинулся по стойке «смирно», на его сером от хронической бессонницы лице промелькнула болезненная гримаса, а в глазах проступило сочувствие.
– Лучше бы ты ее не приносил! – в сердцах бросил Штайн и отшвырнул от себя шифровку.
– Что поделать, господин обер-лейтенант, служба, – уныло ответил ефрейтор, забрал проклятую шифровку со стола, положил в красную папку и, тихо щелкнув каблуками давно не чищенных сапог, повернулся кругом и скрылся за дверью.
Штайн какое-то время бездумно смотрел ему вслед. Львиный рык дежурного, поднявшего на зарядку курсантов группы, вывел обер-лейтенанта из оцепенения. Он вскочил со стула, рванул пуговицы на кителе и, отшвырнув его на диван, прошел в заднюю комнату. В ней комендант на скорую руку организовал нечто похожее на ванну. Вода в баке за ночь успела остыть, от нее отвратительно пахло рекой и еще чем-то сладковато-удушливым, от чего к горлу подкатывала тошнота. Рабочие брали воду в самых дальних от реки колодцах, но этот отвратительный запах разложившихся человеческих тел, десятки, а и иногда и сотни которых ежедневно приносила река, казалось, пропитал не только воду, но и сам воздух. Каждый вечер проклятую эту воду кипятили его ординарцы, а дотошный доктор, проверяя ее, доказывал, что антисептические препараты, добавляемые при кипячении, практически полностью исключают риск заражения, но отделаться от этого тошнотворного привкуса, равно как и от въедливого запаха, витавшего в воздухе, было невозможно.
Резиденция Абвера – дом на набережной Тирпица
Штайн торопливо поставил на колченогий табурет эмалированный медицинский таз, открыл кран и, не дожидаясь, когда таз наполнится, плеснул в него флакон крепкого спиртового одеколона. Затем торопливо почистил зубы, сполоснул лицо и принялся сбривать обильно проступившую жесткую, как проволока, щетину. Покончив с туалетом, он, как обычно перед обходом, тщательно протер руки и лицо смесью русской водки и одеколона, надел китель, а сверху набросил утепленный кожаный плащ.
В комнате дежурного по «Абвергруппе 102» обер-лейтенант Бруно Штайн появился строго-подтянутый, благоухающий и внешне невозмутимый. Фельдфебель Бокк даже при всем желании не заметил бы на лице своего начальника даже тени той бури, что еще недавно бушевала в его душе. Выслушав доклад, Штайн на этот раз не сделал дежурных замечаний и, воздержавшись от распоряжений, сразу прошел во двор. Бокк, предупреждая его появление, проскочил вперед, чтобы дать команду инструкторам и курсантам, но обер-лейтенант раздраженно махнул рукой и остался стоять на крыльце.
Перед ним находился почти весь личный состав диверсионных групп, а точнее, то, что от них осталось. Десятки серых, в мундирах мышиного цвета бесформенных фигур, подобно червякам, извивались на примитивном подобии перекладин, наспех сделанных из водопроводных труб. В глубине двора бегали, срываясь с гимнастических бревен, курсанты другой группы. Третья, самая малочисленная группа сгрудилась вокруг инструктора и, повторяя его движения, метала ножи в уродливо намалеванных на дверях склада красноармейцев. Будущие диверсанты, террористы и разведчики, которых Райхдихт и Самутин «нагребли» в лагере для военнопленных в Краснодаре и отобрали из числа полицейских, бежавших из захваченных большевиками казацких станиц правобережной Кубани, – это все, что осталось от некогда одной из самых боеспособных и удачливых разведывательно-диверсионных групп Абвера.
Штайн с презрением смотрел на снующих по двору курсантов. Их неумелые и угловатые, резавшие глаз профессионала движения напоминали выступление третьесортных комедиантов в дешевом деревенском балагане какого-нибудь средневекового городишка вроде Гюззингена или Зульцфельда с населением в несколько сотен человек. Да и там бы таких закидали тухлыми овощами и прогнали за городские стены, подумал Штайн, брезгливо поежившись. Все они – русские, украинцы, грузины, армяне, черкесы – казались ему на одно лицо. Это было лицо дикого, коварного и мстительного азиата. За полтора года работы на Восточном фронте можно было по пальцам перечесть те редкие случаи, когда из подобного скотского контингента получалось что-то дельное. А после оглушительного поражения и унизительной капитуляции фельдмаршала Паулюса подходящие экземпляры настоящих агентов-диверсантов стали попадаться все реже и реже.
Отрывистая команда лейтенанта Рейхера, ответственного за утренние занятия, смела курсантов с «гимнастических снарядов», ножи перестали барабанить по дверям склада, гудящая толпа сбилась в три кучки и, подчиняясь выкрикам инструкторов, начала раздражающе-суетливо строиться в неровные шеренги. Штайн не стал дожидаться рапорта Рейхера и от досады заскрипел зубами, почти готовый выругаться – с таким сырым, как этот полубандитский сброд из бывших полицейских и красноармейцев, материалом ему предстоит выполнять сверхзадачу Канариса по поручению самого фюрера!
На плацу продолжали звучать отрывистые команды, лейтенант Рейхер, не стесняясь в выражениях, распекал кого-то из инструкторов, а Штайна вдруг охватило странное, скользко-брезгливое безразличие ко всему происходящему. Дежурный неловко топтался на месте, ожидая распоряжений, но Штайн, ничего не сказав, презрительно сжал губы, резко развернулся и направился в свой кабинет, уже в дверях коротко обронив:
