В конечном итоге, все сошлось к тому, что я была рада сталкиваться как можно чаще с Келегормом, все было настолько пресно. Именно он все еще непонятно каким образом заставлял поверить в то, что я жива, хотя бы тем, что, увидев его, холодок опускался вниз живота, и сердце билось чаще, пока хватило этого энергетика, чтобы я окончательно не опустила руки, и хотя бы каждое утро вставала. Видимо, этот эльф чувствовал мое внутреннее состояние, и поэтому не отходил от меня, и наверное, дальнейшие его шаги были продиктованы моим отношением.

— Завтра до рассвета будь готова, — как обычно, я изначально не поняла, что он обращается ко мне, — ты меня слышала?

— Что?

— Какой дурой была, такой и осталась. Завтра выезжаешь с нами, приготовь себя.

— Что приготовить?

— Я тебя сейчас ударю. Ты никогда не бывала в походах? — чуть ли не с пеной у рта проговорил Келегорм, явно собираясь осуществить задуманное и ударить меня, его несколько шагов в мою сторону и сжатая челюсть говорили о многом.

— Я никогда не была в походах, и даже если и так, мне нечего готовить, у меня нет ни рюкзака, ни теплых вещей, — спросить у него зачем именно я им понадобилась, не могла, хоть и была явно заинтересована, лучше потом спрошу его брата.

— Неужели за время пребывания ты не сшила себе ни одного одеяния? А если бы не одежда моего брата и не украденные тобой штаны? — я, кажется, покраснела, ведь до сих пор носила эти штаны, и никто и не думал обвинить меня в их краже, я и забыла, что они не мои, а он напомнил каким образом они мне достались.

— Я не умею шить.

— Неумеха.

— Я знаю, лорд Келегорм, не нужно говорить очевидное, — на мои слова тот усмехнулся, но затем вдруг немного расслабился и улыбнулся, был бы у меня телефон, точно бы его сфоткала, невероятное отличие от его напряженного, усмехающегося лица, было выражение, представшее передо мной. Его и правду хотелось запечатлеть, хотя бы в памяти, я невольно засмотрелась на него, хотя ранее не позволяла себе такой вольности.

— Зайдешь к швеям, может, у них есть что-нибудь, скажешь, что от меня. Потом отработаешь, поняла? — я кивнула, но направилась не к ним, а к Куруфину.

В это время он обычно сидит в своем кабинете, или как у него эта комната называется, и совещается. Так оно и случилось, но эльф не выставил меня, как в прошлые разы, когда он еще проводил на мне свои эксперименты, а усадил в углу комнаты, велел сидеть тихо, я же, имея возможность беспрепятственно рассматривать его рабочее пространство, не упустила ее. В этот раз комната была светлой, окна не были занавешены плотными тканями, комната была довольно просторной, но из-за обилия мусора и эльфов, она казалась очень маленькой. Кроме книг, занимавших почти всю стену напротив камина, все остальное было в хаосе, книги, как памятники былого уюта и порядка, невольно привлекали свое внимание, но я не знала эльфийского, и большинство из них было без надписей. Его чертежи валялись то тут, то там на полу, и я задумалась, а настолько ли они важны, что он позволил бросить их на пол? Видно нет. В центре комнаты стоял массивный четырехугольный стол с немногим количеством стульев, многие просто стояли, на столе же была разложена карта, вещь, к которой я стремилась, но увидев ее, полностью разочаровалась — она была полностью на эльфийском, и, что самое плохое — я не могла понять, что это за место, даже не могла найти своего местоположения. Стол меня мало интересовал — чуть больше — диван, или что-то похожее на него, он выглядел так мягко, что я хотела прилечь на нем, но я не видела даже, чтобы сам хозяин садился на него, видно, диван был очень дорогим и эльф боялся его испортить. Обитый красным бархатом диван вовсе не смотрелся вульгарно, даже с золотыми подлокотниками и ножками, украшенными непонятными камнями, наоборот, он очень гармонично вписывался в интерьер, кажись, поставь его в любую зачуханную комнату, он и там будет гармонично смотреться.

— Во-первых, — привлек к себе внимание Куруфин, а я заметила, как мы вдруг остались одни, чудеса. — Эти книги тебе будут явно неинтересны, я не хочу учить тебя языку, но могу тебе почитать. Во-вторых, чертежи всегда важны, иногда мне удобней работать на полу, там они и остаются, в-третьих, можешь не стараться, я понял, что твои возможности читать карту — ничтожны. И, наконец, ты права, этот предмет мне очень дорог. Надеюсь, я ответил на все твои вопросы?

— Вместо того, чтобы слушать своих советников, ты опять залез в мою голову? — я встала, но даже стоя не доставала до его плеча, обидно, а так хотелось стереть его властный взгляд своим, — и, нет, ты не ответил на мой главный вопрос.

— Одно другому не мешает, а что касается Келегорма, это его личное решение, я не могу ничего поделать.

— Пожалуйста, Куруфин.

— Тебе кажется, что у меня других забот кроме как помогать тебе нет? Ты забыла, что я — лорд замка, а ты, ровным счетом, никто, я позволяю тебе достаточно для безродной женщины, но это вовсе не означает, чтобы ты начала наглеть и вести себя словно я обязан выполнять все твои прихоти, — каждое слово было произнесено тихо, четко, медленно, но ощущения были другими — словно со всей дури вонзили кинжал в сердце, но жертва осталась живой, и чтобы ее сильней помучить, начали медленно вытягивать оружие, продолжая и продлевая пытку.

— Как странно, стоило мне только умереть там, ты перестал видеть картины моего мира, и я оказалась ненужной. Как котенок, которого родители купили ребенку, думая, что он навсегда останется маленьким, но стоило котенку подрасти, как его выкинули, как детская кукла, которая ребенка оберегала от кошмаров, но потом его просто выкинули за ненадобностью.

— Твои слова — бесполезная трата времени, ты и сама поняла, что ты уже не интересна и не нужна мне. Что еще ты можешь предложить? Ничего. Я уже почерпал все, что мне нужно было знать.

— А как же я? — понимая, что он во всем прав, я все же не могла сдаться, если и он отвернется, то что же со мной будет?

— А что ты? — разве принадлежу этому миру? Разве мне не должны помогать вернуться обратно, Куруфин улыбнулся. — Никто тебе ничем не обязан, пора бы перестать верить в это, а теперь — выйди, у меня много дел.

Я чувствовала себя разбитой, разбитой и обманутой, использованной и никчемной. Вот так просто он опять указал мне на мое место, дал понять, что я глупая женщина, раз думаю о себе как об особенной, думаю, что мне все должны. Я дала себя использовать и перестала быть интересной для него, и, вправду, а что я ему еще могу дать? Ничего, в отличие от него — он может дать мне многое, в его руках заключена власть и он богат, а что я? Я просто лежу в своей каморке, задыхаясь слезами, и понимая, что тепло, которое меня грело, рассыпалось. Ночью меня растолкал стражник, но я, находясь в прострации, не понимала что от меня требуют.

— Вставай уже.

— Куда?

— Что значит куда? Вставай, прошу тебя, лорд будет зол.

— Наплевать, — стражник то ли взревел, то ли что, но по его виду было ясно, что он не рад, эльф схватил меня за руки, рывком поставил на пол, я и пискнуть не успела.

— Это твоя котомка?

— У меня его нет, оставьте меня.

— Пожалуйста, оденься.

— Нет.

— Я сам это сделаю.

— Не посмеете, вы — эльфы, настолько чураетесь людей, что и касаться их не хотите, воротите носы, словно мы чума, — я говорила и говорила, пока эльф натягивал на меня одежду, — мы интересны вам только тогда, когда вам от нас что-то нужно, а когда получите, то бросайте как ненужную вещь.

Эльф кое-как напялил на меня штаны, запахнул верхнюю одежду, и только когда я почти приняла нормальный человеческий вид, эльф посмотрел на меня, мне настолько все было без разницы, что я и не старалась скрыться от его взгляда, просто смотрела сквозь него, научилась у братьев. Хоть чему-то я могу научиться, даже если это мне нигде не поможет.

— Вы плакали?

— Разве вам не наплевать?

— Мне очень жаль, что вы встретили нас в такое неблагоприятное время. К сожалению, вы создали образ эльфа, который отличается от действительности. Мне очень жаль, Анна, — я и не поняла, что плачу, пока эльф не убрал скатившуюся слезу, закинул рюкзак за свое плечо и вывел меня из комнаты. Думала, что выплакала все слезы, но столько влаги из меня еще никогда не выходило, и зачем я снова плачу? У меня дел больше других нет, стала размазней. Я растерла глаза, не плачь, разве трудно не плакать? Оказалось, что трудно. Трудно жить в окружении людей, которые не удостоят тебя добрым словом, оказалось, что мне это дается очень трудно. Я с детства привыкла получать огромную, необъятную любовь от мамы, и сейчас, при любом проявлении доброты и участия, я бросаюсь в слезы. Так не должно быть. Нужно хотя бы попытаться немного укрепить свой характер, но мои слова разительно отличались от моего желания.