Он усмехнулся, снял очки, и все вокруг стало слегка смазанным, акварельным, отчего и луг, и поле, и стена леса как бы отслоились от реальности и, плавно покачиваясь, принялись дрейфовать в сторону медленного рассветного детского сна, когда ты слышишь мамин голос из летней кухни, звон посуды и лай собаки, но в то же самое время передвигаешься в своем собственном мире, скользишь по траве и летаешь невысоко над землей, и – море, обязательно море на каком-то участке пути. Чудо картезианского сна, знакомого Марку с детства, милосердно вернулось к нему на окраине маленького города, на границе луга и леса, утром первого июля 2013 года.

Ему уже приходилось потом много раз отвечать на вопросы «Как ты это сделал?» и «Что ты при этом чувствовал?» и на множество других, откровенно нелепых по звучанию, но необходимых для понимания вопросов. После ему придется путем нечеловеческого усилия рационализировать чудо, и это будет во сто крат сложнее, чем само действие, которое он осуществил в то лето, сделал то, на что уже не надеялся, – он построил себе мир, в который впоследствии мог уйти, чтобы не умереть. И каждый день, при желании, мог уходить, чтобы не умирать. Ибо время там было иное, и совершенно иные горизонты, и дороги, о которых ничего нельзя сказать заранее, потому что неизвестно, что там, за поворотом, – вот такие дороги ждали его.

Как ты сейчас это сделал, Марк?

А вот так.

Если есть архитектура пространства, то должна быть и архитектура времени. Где, как не в воображении архитектора, родился, например, католический храм с пилонами и вытянутыми кверху окнами и с длинной, длиною в жизнь, дорогой к алтарю? Земная вертикаль пространства, пересекающаяся с горизонталью человеческого времени, под определенным, специальным углом зрения превращается в устремленную вверх ось божественного времени, жестко противопоставленную поверхности Земли.

Если встать в ортогональ к поверхности и ощутить, как сквозь тебя движется и устремляется вверх основное время, ты получаешь весь набор инструментов для строительства – все возможные пространства и все возможные времена. Стой, создавая раскрытый на 45 градусов циркуль, крепко стой босыми ногами на земле – так ты можешь построить дугу, прочную, как китовый ус, а потом, сдвинувшись по оси на десять градусов от первоначального своего положения – еще одну дугу.

И так, двигаясь по часовой стрелке, ты способен построить купол, и это самое простое действие из всех возможных. Так ты научишься создавать вогнутое и выпуклое, закрытое и раскрытое, временное и условно бесконечное. Еще немного – и у тебя получится тоннель. А теперь ступай по этому тоннелю вперед и знай, что там, на другом его конце, тебя ждет твое море, но прежде, чем ты дойдешь до него, ты встретишь того, с кем можно разговаривать По Существу. Того, кто никогда не спросит у тебя о твоей не сложившейся личной жизни, а также о состоянии твоего банковского счета и твоей предстательной железы, потому что ему наплевать и на то, и на другое, и на третье. Он – дракон, и его волнуют совсем другие вещи, очень похожие на те, которые на самом деле волнуют тебя. Немного усилий в коммуникации, немного слегка укачивающей синхронизации смыслов и мыслеформ, логики и семантики, и вот ты уже не всегда доходишь до моря, потому что увлекся беседой, или вы доходите до моря вместе, обсуждая по дороге космос как лучшее место для строительства миров. Человек способен осваивать космос как архитектор времени и пространства, и ему для этого не нужны дополнительные ресурсы, протезы и костыли в виде фотонных звездолетов – вот о чем говорите вы по дороге к твоему теплому сине-белому морю.

А тут и в личной жизни наконец появилось приятное разнообразие – приехала провести мастер-класс в их университетской киношколе звезда украинского кино и театра Зоя Малазония, красавица и умница. Грузинский папа, светлоглазый русоволосый мегрел, и украинская мама, статная кареглазая шатенка из Мариуполя, – и вот получилась чудо-девочка, которая с детского сада начала сниматься в кино. Историю про маму и папу Марк Вегенин услышал в кофейне, куда повел гостью, которую ему поручили как человеку, который всегда готов показывать город гостям, друзьям друзей и совсем незнакомым людям, не жалея собственного времени, всегда подробно и с удовольствием. Зоя была высокой, тонкой и ослепительно-рыжей. Она была такой же рыжей, как Марта. В кафе, где они договорились встретиться, чтобы оттуда взять старт на экскурсию по Черновцам, она, как назло, пришла в длинном зеленом льняном платье, а рыжие волосы заплела в две косы каким-то удивительным плетением. Она смотрела на него своими слегка выпуклыми, как у Сьюзан Сарандон, медовыми глазами и красиво опускала светлые ресницы, когда задумывалась. Марк сразу вспомнил «Зеленые рукава» и подумал, что уж кого играть Зое, так это чистопородного ирландского эльфа.

В тот вечер прогулка закончилась у нее в номере, причем по ее инициативе. Вечер с бокалом чилийского белого с видом на костел увенчался недлинным прохладным сексом – она не любила, чтобы к ней прикасались, «когда уже все», ее это раздражало, но, впрочем, Марка как раз это устраивало вполне, поскольку не требовало от него дополнительных усилий. Все складывалось как нельзя лучше. Зоя полюбила сидеть у него дома на ковре, обложившись со всех сторон альбомами по искусству, она грызла соленый миндаль и бесконечно пила кофе.

Приезжала она примерно раз в два месяца, далеко не сразу рассказала, что в первом браке у нее было три выкидыша из-за какого-то сложного генетического конфликта с мужем, и она уже ничего не хочет, а только покоя, кофе и книжек вокруг. И чтобы он, Марк, был рядом. Он уже было решил показать ей дракона, и даже открыл рот, чтобы… Но она – так странно совпало – почему-то ровно в этот момент сказала:

– Я развелась с мужем не потому, что у нас не получались дети, а потому, что он идеалист и выдумщик. Художник, понимаешь. Выдуманные миры заменяют ему реальность.

– Но ведь и ты играешь выдуманных людей, – возразил Марк и почувствовал горечь под языком.

Зоя, взмахнув ресницами цвета крыла бледной ночной бабочки, сказала сухо:

– Я исполняю волю режиссера и являюсь частью его замысла. И никогда не забываю, какая сумма прописана в моем контракте. А мой муж писал картины, которые не мог продать. До поры до времени это мило, а потом, знаешь, начинает бесить.

«Ничего, ничего, – подумал Марк тогда, – люди и должны быть разными. Главное, что у нас с ней все получается, мы не ссоримся и у меня уже целый год не болит сердце».

Однажды, забравшись на колени к Марку и погладив его по щеке длинными молочно-белыми пальцами – дело было на укромной парковой скамейке, – она сказала:

– Давай родим ребенка.

– Можем попробовать, – согласился Марк со сложным чувством – ему нужно было время, чтобы осознать весь объем предшествий и последствий этого предприятия. Но желание Зои показалось ему в целом замечательным, и она была в целом замечательная, вот только не нужно ставить телегу впереди лошади.

– Сначала давай поженимся, – сказал Марк.

Зоя недоверчиво слезла с колен и пристроилась в некотором отдалении.

– Ты шутишь? – спросила она, и он впервые почувствовал в ее голосе неуверенность.

Марк в глубине души терпеть не мог вот этого лицемерного «Ты шутишь?», «Да неужели?», «Да ладно!» и подобных неискренних конструкций, которые якобы помогают сохранить лицо и выиграть время, а на самом деле ставят человека, их применяющего, в дурацкое положение. Марк всегда считал, что простота и прямодушие заслуживают ответного прямодушия. И ответной простоты. Мы любим друг друга? Отлично. Давай поженимся. Я не шучу в этом вопросе и тебе не советую.

Это было в конце февраля, за три месяца до того, как у Надежды Максимовой, семьдесят пятого года рождения, проживающей по адресу: Киев, Чеховский переулок эт сетера, полетело сцепление в километре от въезда в его город. У нее полетело сцепление, у него – тормоза. Он вообще-то сначала ничего не понял. Просто поймал ее в падении на крыльце библиотеки и почувствовал запах ее кожи. А потом поцеловал в ухо и почувствовал вкус ее кожи. Оказывается, с ожиданием этого запаха и вкуса он родился и пятьдесят семь лет жил, испытывая непонятную, необъяснимую жажду. И не головой, а осязанием, обонянием и прочими своими рецепторами, всеми своими сенсорными настройками ощутил, что раньше у него просто не было ничего, а теперь у него есть все. Ну как ничего… Была Женя, и это было в прошлой жизни. Была Марта, которая так и не смогла привыкнуть к нему, когда он вернулся оттуда, и только говорила: «Ты другой». И маялась, и плакала, и все-таки уехала от него, и сейчас живет в штате Коннектикут с каким-то учителем биологии, играет в теннис, пишет картины маслом и довольна вполне. И слава богу, думал Марк, слава богу, ничего уже давно не нужно, и не вернуться туда, она превратилась в отшлифованное памятью воспоминание, да и вспоминается, надо сказать, все реже и реже…