Нельо — бледный, изможденный до крайности трехдневными поисками оставленных в лесу детей Владыки синдар, которых ему так и не удалось найти, стоял, сутулясь, за спинами своих младших братьев. Утром Менелион осмотрел его, напоил успокаивающим отваром из трав и просил остаться в постели на ближайшие пару дней, чтобы восстановить силы, как физические, так и силы феа, но дядя настоял на том, чтобы присутствовать вместе с нами на прощании со своими братьями. Я не сердилась на него за слова, сказанные накануне, понимая, что он истерзал себя за учиненную им и его братьями резню в столице синдар и не выдерживал гнетущего чувства вины.
На дядю Кано, по традиции, легли все заботы по организации похорон погибших, оказания помощи тем, кто был ранен и ухода за мной и Нельо. Все еще не в силах осознать до конца гибель отца и его братьев, я старалась ради него, чтобы не доставлять ему больше хлопот, чем у него итак было, не показывать своего отчаяния.
Когда я увидела их, привезенных в нашу крепость оттуда, с родины Лиса, я думала — сердце разорвется в моей груди, не перенеся этого зрелища. Видеть бездыханное, израненное и обезображенное схваткой и смертью тело отца, лежащее на столе, словно туша убитого на охоте зверя, было страшно и невыносимо больно. Думаю, я не на много пережила бы отца, если бы не дядя Кано и моя верная Тулинде, которые заботились обо мне. Терпеливый, кроткий, спокойный и часто бывающий задумчив, Кано мог быть решительным и твердым, когда дело касалось того, в чем он был полностью уверен. Я не помнила, когда в последний раз он брал в руки свою лютню, из которой умел извлекать звуки волшебной музыки, и когда пел баллады о далеких землях Запада собственного сочинения.
После всего, что случилось в Менегроте, дядя не мог больше воспевать Валимар или Эндорэ. Я слышала — в бою он был отрешенным, хладнокровным, чрезвычайно ловким убийцей, обладавшим молниеносной реакцией и безжалостно разившим своих противников, не оставляя тем ни единого шанса. Это описание так разительно контрастировало с тем дядей Кано, которого я привыкла видеть сидящим с книгой, или отдающим распоряжения на кухне относительно ужина, или тихим голосом отчитывающим близнецов за очередную вылазку в дикие леса, где жили лаиквенди и нандор, или просто задумчиво бродящим по высоким стенам крепости. Кано имел обыкновение подниматься на стены и долго стоять наверху, прикрыв глаза и подставив лицо ветру.
По окончании ужина я, взяв переносной светильник — изобретение Феанаро, пошла на конюшню, где рядом с моим Лапсэ стоял осиротевший Морнемир. Обнимая отцовского коня, оглаживая гладкую иссиня-черную шею, я рыдала, шепча ему ласковые слова, в уверенности, что никто из несчастных братьев отца не может меня слышать.
Внезапно какой-то шорох снаружи, во внутреннем дворе, заставил меня вздрогнуть. Выйдя из конюшни со светившей холодноватым сине-белым светом лампой в руках, я осмотрелась. Двор покрывала тьма, казалось, все в нем спало — ни скрипа, ни единого шороха. Эта тишина, я чувствовала, была обманчивой — что-то скрывалось в темноте. Закрыв дверь конюшни на засов, я хотела отправиться к себе, как вдруг прямо передо мной выросла высокая стройная мужская фигура. Не успела я сделать и шага, как незнакомец протянул ко мне руки, в свете феаноровой лампы я увидела его лицо и выронила светильник…
Лис крепко прижал ее к себе, не веря своему счастью. Он был поражен не меньше его нареченной — к ночи он добрался до крепости, оставил коня привязанным снаружи и, открыв силой феа, с помощью магии, засов на маленькой дверце одного из черных ходов, использовавшихся прислугой, проник внутрь, словно какой-нибудь грабитель из эдайн.
Тэран-Дуиль так желал видеть возлюбленную, что был не в состоянии дождаться утра. Кроме того, сейчас он был уверен, что найдет ее одну, а утром она, разумеется, будет в окружении служанок и родичей, и они не смогут говорить наедине.
Когда Лис оказался во внутреннем дворе крепости князей-изгнанников, все там казалось мирно спящим. Только справа, в невысоком строении, по виду напоминавшем конюшню, мерцал слабый синеватый свет. Все чувства и магические способности его обострились. Никогда ранее его чувствительность не была такой острой. Лис чувствовал ее — Мирионэль была там, в конюшне, свет, который он видел, исходил от ее светильника. Сердце юного синда колотилось о ребра, кровь отхлынула от лица, руки занемели. Он прекрасно видел в темноте и не столько зрением, сколько тем шестым чувством, что привело его сюда. Спрятавшись за углом конюшни, Лис ждал ее, каждый миг готовый потерять сознание от переполнявшего его напряжения.
Вот она показалась на пороге, замерла на несколько мгновений, потом осторожно закрыла за собой дверь. «Сейчас!» — подумал Тэран-Дуиль, и выскочил из своего укрытия ей навстречу, протянул руки…
Светильник упал на землю, но не погас, и в его голубовато-белом свете можно было видеть стоявших посреди двора крепости Лиса и его нареченную. Она бы упала, не удержи ее в объятиях Тэран-Дуиль. Мирионэль глубоко и часто дышала, зажмурившись и обмякнув в его руках, не в состоянии выговорить ни слова. Ее нареченный и сам был близок к тому, чтобы лишиться чувств.
— Это я, это я, — шептал он, — открой глаза, посмотри на меня…
— Лис… — едва слышно проговорила, наконец, Мирионэль, поднимая голову и медленно открывая глаза и постепенно отстраняясь.
Тэран-Дуиль поднял феанорову лампу.
— Пойдем, — позвала она, — Эру, я не верю… — она качала головой, вглядываясь в него безумным взглядом.
Вместе они преодолели двор, оказавшись под колоннадой, и вошли в одну из дверей, за которой была винтовая лестница, ведущая в верхние этажи, где находились покои князей голодрим и их племянницы. Лис поддерживал Мирионэль на всем пути. Как только они вошли к ней в комнаты, он силой феа наложил на дверь чары, закрыв вход для любого, кто мог попытаться войти. Трудно было сказать, сделал ли он это осознанно, или это был бессознательный жест, руководившего им желания. Сила феа Лиса росла с каждым мгновением теперь, когда Мирионэль была рядом. Эта сила воздвигла над покоями, где они находились, подобие купола, за пределы которого не могли проникать производимые внутри него звуки.
Мирионэль, тем временем, зажгла несколько свечей и еще одну лампу, чтобы лучше разглядеть стоящего перед ней Лиса.
— Ты жив… — дочь князя голодрим подошла к нему и огладила любимого по щеке и мягким серебряным волосам, убеждаясь, что перед ней не тень, пришедшая из Мандоса, а живой, из плоти и крови, Тэран-Дуиль. Это казалось ей невероятным.
— Прости меня, — полный отчаяния взгляд синда скользил по ее лицу, — я не мог, поверь мне, прийти раньше… Я хотел сказать тебе… — его голос дрогнул. Лис опустил голову и сглотнул. Нужно было пересилить страх — то был страх потерять ее. Набрав в грудь воздуха, он заговорил о той ночи в коридорах дворца Таура Элу, когда погибли ее отец и дяди.
Закончив свой горький рассказ, Тэран-Дуиль опустился перед Мирионэль на колени, низко склонил голову и прошептал:
— Это я привел его туда, я виновен в его гибели, Мирионэль… — он поднял на нее умоляющий взор.
Она качала головой:
— Нет, нет, это Клятва, это проклятие Высших Сил погубило отца и его братьев. Ты вернулся ко мне, не вини себя, — плача говорила она, — А сейчас уходи, уходи сын Орофера, тебя не должны здесь увидеть.
Проблеск надежды на прощение в душе Лиса был затушен ее нежеланием длить их встречу. «Она не хочет меня видеть… Мы никогда не увидимся больше…» — в отчаянии подумал Тэран-Дуиль.
— Прости, прости, — шептал Лис, задыхаясь от горечи раскаяния, сожаления и острого, пьянящего вожделения, проснувшегося сейчас в нем так некстати. Стоя перед Мирионэль на коленях, он дотронулся дрожащей рукой до края ее простого шерстяного платья, чувствуя исходящее от нее тепло.
— Уходи, уходи, прошу, — умоляюще шептала она, всхлипывая и закрыв лицо руками, — Если дяди увидят тебя здесь…
