Нолдаран стоял у высокого узкого окна своих покоев, вглядываясь в дым, который уже неделю валил из-за вершин Эред-Ветрина.
Его комнаты располагались в одной из самых высоких башен замка Барад-Эйтель. Из стрельчатых узких окон, похожих на бойницы, было видно, как там, за острыми пиками вершин, скрывалось от мира сияние Анар, окрашивая в пурпурный тонкую полосу неба за острыми вершинами.
С юга, тем временем, надвигалась гроза. Темно-синие и фиолетовые тучи клубились над сводами резиденции Верховного Короля нолдор в изгнании. В отдалении были слышны громовые раскаты. Финголфин прислушивался к звукам грома.
«Мертвы, мертвы, Айканаро и Ангарато. Пали от внезапного пламени дракона и валараукар, — подумав это, он сощурил свои светло-серые глаза, их жгло, будто тем страшным пламенем. — Опустошен, разрушен, сожжен дотла Дортонион. Нападение было таким внезапным, что они даже не успели привести в готовность гарнизон крепости. Многие сгорели заживо в том аду, в который силы тьмы превратили Дортонион и равнину Ард-Галена, а мы ничего не могли сделать, не смогли помочь им ничем. Нам оставалось лишь наблюдать за столбами пламени и облаками ядовитых газов, поднимавшимися из-за гор Эред-Ветрина.»
Бессильный гнев овладевал им теперь, когда он думал об их положении: «Он уничтожит нас всех, одного за другим. Сколько уже погибло и сколько погибнет еще! Нет, он не остановится, пока все мы — и атани и наукар, и любой, кто способен поднять против него меч, не будем сожжены, зарублены, отравлены, втоптаны в грязь, в ил, в песок, замучены в его леденящих душу застенках! Мой народ, который я привел сюда, последовав за впавшим в безумие братом, обречен на мучительную гибель. Вот, для какой участи мы прибыли сюда, вот она — судьба народа нолдор на просторах Эндоре, о которой говорил безумец, убеждая всех последовать за ним!» — мурашки волнами пробегали по коже, внутри он чувствовал пугающие холод и гнев.
В этот миг раздался страшный гром, но Владыка нолдор в изгнании продолжал неподвижно стоять, только сильнее ощутил озноб сродни тому, что чувствуешь перед самым началом атаки, когда вот-вот столкнешься с противником, и от предвкушения что-то обрывается внутри и стремительно летит вниз, в бездну. Дождь хлынул потоками, тьма сгустилась почти мгновенно, превратив сумерки в ночь. В мыслях финвиона сейчас бушевала буря гораздо более свирепая:
«На ком лежит ответственность за все эти бессмысленные, жестокие страдания, за лютые смерти моих подданных, если не на мне, их Владыке? Проклятие!!! Моя привязанность к безумному Феанаро погубила нас! Данное мною слово о верности ему стоило мне, моим детям и моему народу спокойствия, процветания, богатства, благоволения Валар и привела последовавших за мной к лишениям, страданиям, мучениям, которым не видно конца, боли и душевным ранам, которые не заживут! Эти распроклятые слова верности стоили жизни Аракано, самому сильному, самому высокому и статному, самому младшему! Он погибал под ударами тесаков нависавших на нем со всех сторон десятков тварей, а я видел это и не смог прийти на помощь. А когда прорвался к нему, было поздно — все было кончено. Что бы мне сказала Анайрэ тогда? А теперь? Что бы сказали остальные, кто остался дожидаться нас в Амане, надеясь на наше возвращение? А что бы сказали Эленве, Ангрод и Аэгнор и тысячи других, сгинувших там, во льдах, и потом, здесь в бесполезных и бессмысленных сражениях с порождениями тьмы? А что мне скажут все те, кому еще предстоит в самом ближайшем будущем проститься с жизнью в муках, в плену, пасть от ран, от драконьего огня, от бича огненного демона?»
Он дышал глубоко, напряженно, его била дрожь, глаза застилала туманная пелена. Хотелось ругаться последними, недостойными его мыслей и языка словами, крушить все подряд, разнося в щепки мебель и сминая руками попадающиеся предметы. Сглотнув горький ком слез, подступивший к горлу, он вспомнил как сразу же после резни в Альквалонде, Арафинвэ пришел к нему в его походный шатер, чтобы умолять остаться в Валимаре, повернуть назад:
— Торонья, мой единственный брат! — срывался на крик Финарфин. — Я прошу тебя, как никогда не просил прежде — вернемся обратно! Валар простят нас! Мы покаемся в содеянных против них преступлениях, и они в их бесконечной милости простят! Ты слышал, что говорил Вала Намо, о каких невзгодах и бедствиях, что падут на головы нашего народа, если мы покинем Аман, предупреждал он нас?! Прошу, внемли голосу твоего разума, прикажи твоему народу повернуть обратно!
Тогда светло-зеленые широко распахнутые глаза Арафинвэ смотрели на него и взгляд их был диким. Сколько же в них было ужаса перед словами вестника Валар о грозящей нолдор гибели.
— Поздно, торонья, — только и смог он выдавить из себя и отвернулся.
— Нет, брат, не поздно!
Финарфин обошел вокруг него, схватил за плечи, снова пытаясь заглянуть ему в глаза.
— Ты слышал?! Намо сказал, что можно вернуться, повиниться перед Валар, попросить прощения. Не скрою, я объят ужасом и гневом! Тем, что содеял наш безумец брат в Альквалонде, он и его отпрыски запятнали себя навеки! Они обесчестили имя народа нолдор! Феанаро недостоин наследовать корону нашего отца! Брат мой Аракано, мой король, не обрекай твоих детей и вверенных тебе квенди на страдания и смерть! Прошу, возврати нас к свету элени, что сосредоточен в чертогах Тириона! Прошу тебя, брат… — его слова были столь горячи, столько страсти он вкладывал в свою мольбу, что сердце и решимость Финголфина дрогнули.
Но как бы он того не желал, повернуть назад было для него невозможно. Еще тогда, во время примирения, он сам дал Феанаро слово, поклялся, что он, Нолофинвэ, поддержит его в любом его решении, что последует за ним в любой участи и не оставит в невзгодах. «Ты поведешь, и я последую…», — предательски тихо отзывалось в ушах. Он сам уверял брата в том, что только его, Куруфинвэ Феанаро, второй сын Финвэ признаёт истинным наследником короны нолдор, и что никогда не будет оспаривать ее у него.
— Возвращайся, торонья, спасай наш народ, уводи с собой всех, кто захочет и найдет силы следовать за тобой. Валар в своем милосердии простят тебя и твоих подданных. Ты будешь королем, достойным памяти Финвэ. Я дал Феанаро слово — я сдержу его… Намариэ, брат, — с этими словами он крепко обнял младшего брата.
Это был последний раз, когда он видел Инголдо…
Гроза бушевала, а Нолофинвэ все стоял, не двигаясь у подобия бойницы, погруженный в свои мысли и воспоминания, созерцая происходящее за пределами замка невидящим взором.
В его памяти, словно вспышка молнии, промелькнуло бледное личико Итарильдэ, когда он нашел ее вцепившейся в окоченевший труп Эленве — схватил на руки, крепко прижал к себе, кутая в свой плащ, чтобы согрелась, чтобы жила. Он тогда впервые запаниковал, не знал толком, что нужно делать, бежал, не разбирая дороги, к своей палатке, все крепче прижимая к себе теплый комочек, делясь своим теплом, своей жизненной силой.
А сейчас паниковать было поздно. Сейчас для всего было поздно. Нолдаран закрыл глаза и сделал глубокий вдох.
Внезапно Верховный Король резко отвернулся от окна и уверенными шагами подошел к двери. Одним быстрым, полным силы движением растворив тяжелые створки настежь, так, что их грохот слился с раскатами грома, он в мгновение нашел взглядом своего оруженосца, ожидавшего за дверью в его покои:
— Элеммир — доспехи! — приказал он.
Бархатный голос его звучал торжественно и необычно жестко.
Оруженосец мгновение глядел на него, но затем, кивнув головой, ринулся за требуемым. Это были доспехи, подаренные молодому принцу Нолофинвэ одним из лучших учеников Ауле. Тонкая и легкая кольчужная рубашка чуть выше колена, поверх которой надевалась богато украшенная самоцветами, жемчугом и серебряным шитьем шелковая туника ярко-синего цвета. Наручи и наголенники из серебра были в виде стилизованного орлиного оперения. Наплечники и нагрудник сверкали в свете ламп, стоявших в комнате, и молний за окнами, украшенные растительными орнаментами из золота и самоцветов и гербом Второго Дома. Голову Финголфина украшал теперь венец белого золота в виде резных, острых лучей, покрывающий виски, словно шлем.
