В конце концов, он решил, что бесполезно пытаться сейчас что-то предпринимать самому. Отец прав — нужно еще многое постичь, многому научиться. А когда он будет готов, он почувствует это и уйдет. Будет жить один. Впереди вечность. Мысль об одиночестве нравилась ему и нисколько не пугала. Все лучше, чем в обществе мрачного и угрюмого отца и наглого развратника дядюшки Турко с его похабными шутками.
Он надеялся одно время, что отцу и его братьям удастся вырвать из лап Моринготто дедовы камни. Уж очень хотелось взглянуть на них, чтобы понять, как деду удалось их сделать. Если бы он понял, как они были сделаны, то смог бы тоже попробовать сделать что-то великое, достойное памяти Мастера Феанаро.
Прошло уже более четырехсот лет, как они переплыли море и попали сюда, в эти дикие и холодные земли. Да, уже почти пять сотен лет, а он по-прежнему был для отца «мелким», несмышленышем, недотепой Тьелпе, которого и на охоту-то вывезти стыдно, не то что на праздник с собой взять. Ну и пусть! Не особенно-то ему и хотелось охотиться и пировать в компании с невежественными лесными дикарями из нандор или атани.
Ему нравилось оставаться в крепости одному. Когда отца и Турко носило где-то на просторах Эндоре в Оссирианде, Таргелионе или Химринге, он сидел в мастерской у отца, которую уже по праву мог называть своей мастерской, и работал часами, без перерывов на отдых, а частенько и без пищи. Работа, изучение нового, физические нагрузки — вот, что приносило радость, а пример легендарного деда вдохновлял.
Когда, по возвращении из очередной вылазки в Таргелион, к бешеному дяде Морьо, отец начал заговаривать о том, что хорошо бы ему тоже отправиться туда, посмотреть тамошние земли, разведать, какие в них есть камни, какие руды и металлы, идея поначалу показалась бредовой. Потом, поразмыслив немного, он решил, что вообще-то это будет совсем неплохо. Путешествие в Таргелион даст ему определённую степень свободы. Дядя Морьо, насколько он помнил, был даже мрачнее и злее отца, а рожей был как отец, так что разницы никакой — что здесь с отцом, что там с его старшим братцем. Одним из преимуществ поездки в Таргелион было — не видеть смазливой физиономии Турко, вечно подталкивающего его в бок и шепчущего мерзости, если мимо проходила какая-нибудь вэн*.
С девами дела обстояли так — их в его жизни не было и точка. У отца, когда они жили в Валимаре, была мать, которую он помнил тоже смутно, но все же лучше, чем деда, и у него самого тоже была мать — ласковая Вэнлинде из нолдор — это были единственные женщины, чьи руки когда-либо его касались.
Март в том году выдался необычайно прохладным. Зима, казалось, не спешила передавать весне право на господство в Таргелионе. Тем утром Мирионэль вышла во внутренний двор, зябко кутаясь в тяжелый плащ на волчьем меху, чтобы, как обычно, высыпать крошки от вчерашнего ужина уже поджидавшим ее птицам. Она не особенно хорошо разбиралась в их видах, но могла отличить синицу от малиновки. Наблюдая за тем, как птицы, скача по свежевыпавшему снегу, клюют хлебные крошки, Мирионэль вдруг услышала отрывистый и громкий стук в ворота крепости. Она осмотрелась — стража предпочитала греться где-то внутри крепостных стен. Поняв, что она одна во дворе этим утром, Мирионэль направилась к воротам и приоткрыла небольшое окошко, вырезанное в правой их створке, чтобы удостовериться, что в столь ранний час к ним пожаловал с просьбой о помощи кто-то из жителей города, а не воинственно настроенный чужак — науко или атан.
Открыв окошко, она чуть не отпрянула — на нее в упор смотрели два серо-синих глаза в длинных черных ресницах. Глаза эти были почти точь-в-точь как ее собственные, отраженные в зеркале.
— Кто ты? — спросила пораженная таким сходством Мирионэль.
— Открывай же, я совсем продрог! — послышался грубоватый голос. — Я — сын Куруфинвэ, внук Феанаро!
Мирионэль поспешно отодвинула тяжелый засов. За воротами стоял сурового вида молодой нолдо — ее кузен Тьелперинквар. Одет он был просто; одежда хорошая, добротно сшитая, но грязная и мятая. Волосы кузена были собраны сзади в простой хвост, голову опоясывал кожаный ремешок. В руке у него был небольшой узел с вещами, за поясом — короткий меч, за плечами виднелся колчан со стрелами и лук.
Мирионэль и рада была улыбнуться гостю, приветливо заговорить, но строгий взгляд ее кузена и его надменная поза отнимали всякое желание лишний раз делать это.
— Что ты стоишь как статуя? — сдвинув брови, произнес куруфинфион, — Я голоден и устал.
Мирионэль не привыкла к подобному обращению и растерянно сказала, потирая пальцами висок:
— Хорошо, пойдем со мной, я провожу тебя в комнату для гостей и тебе тотчас принесут поесть, — она развернулась и быстрым шагом, с пылающими щеками, направилась к двери во внутренние комнаты замка.
Тьелпе молча шел за ней, скрипя по снегу тяжелыми грубыми сапогами с коваными носами.
Когда Карантиру доложили, что у него в замке вот уже несколько часов как гостит его племянник Тьелпе, он раздраженно фыркнул, но смолчал. Характер у них обоих был тяжелый, но, к счастью, оба были молчаливы и не склонны проводить время в компании друг друга.
— Передай ему, что он может присоединиться к нам за ужином, — сказал Карантир слуге, пришедшему к нему с новостью о прибытии Тьелпе.
За ужином, к немалому удивлению Карантира, сын Курво появился. Он сидел смирно, как и всегда был молчалив. Карантир заметил лишь, как при виде вошедшей в залу Мирионэль, которая заняла свое место по правую руку от него, племянник напрягся, нахмурился, буркнул что-то неразборчивое в ответ на ее приветствие и уткнулся носом в свою тарелку.
Холод в те дни стоял такой, что даже выезжать с утра на конную прогулку не хотелось. Карантир сидел целыми днями у себя в покоях, в кресле рядом со стеллажами книг, и читал.
На третий день своего пребывания в их замке Тьелпе пришел к нему с вопросом пользуется ли он еще своей старой мастерской и может ли сам Тьелпе воспользоваться ей, а заодно и кузницей. Карантир показал племяннику путь в кузницу, а в качестве мастерской предложил помещение, которое раньше использовалось как хранилище съестных припасов, а теперь, когда был построен добротный погреб, пустовало. Тьелпе кивнул головой и взялся за работу. Ни холод, ни пыль, царившие в помещении бывшего склада, его не пугали.
Через неделю начало теплеть. Морозы ослабли и, проснувшись ранним утром, Карантир почувствовал особый весенний запах в воздухе, просачивавшемся в его спальню сквозь щели в оконной раме.
Решив отправиться после завтрака на конную прогулку с Мирионэль и стражей, он позвал и Тьелпе. Тот отказался, сухо поблагодарив, сославшись на занятость какой-то работой, и остался в бывшей кладовой, которую превратил за эти дни в настоящую мастерскую. Карантир не удивился отказу племянника ехать с ними и, позавтракав в обществе дочери, пошел к себе, чтобы переодеться перед прогулкой.
Открыв сундук, в котором хранилась его одежда, он быстро нашел нужный кафтан и штаны, но, роясь в ворохе рубашек, туник и прочего платья, у него возникло странное ощущение, будто чего-то недоставало. Отогнав навязчивые мысли, Карантир спешно оделся и выбежал во двор, где его уже ожидала Мирионэль в компании Тулинде и Тьяро.
Они вернулись с прогулки поздно, как раз к ужину, голодные и разгоряченные скачкой. Тулинде позаботилась захватить кое-что из съестного в дорогу, и все это было с благодарностью поглощено в обеденный час. Теперь же они спешили к столу даже не заботясь о смене платья.
Усевшись за длинный стол в просторной обеденной зале, Карантир и компания с нетерпением ждали, когда слуги принесут приготовленное мясо и овощи.
Дверь в залу распахнулась. Вместо слуги с подносом на пороге стоял Тьелперинквар.
Его длинные темные волосы были тщательно вымыты, расчесаны и уложены в красивую щегольскую прическу, какую любил носить Турко. На лбу Тьелпе сиял удивительной работы венец из белого металла, усыпанный ярко блиставшими самоцветами. Одет он был в темно-синий аксамитовый кафтан, расшитый серебром и украшенный жемчугом и драгоценными камнями, поблескивающими в свете ламп. Под кафтаном виднелась рубашка белого шелка, ворот и рукава которой по краям украшали мелкие жемчужины. На тонкой талии Тьелпе был повязан объемный и широкий алый шелковый кушак с золотой вышивкой. На стройных ногах надеты изящные сапоги из черной кожи с красивыми серебряными пряжками. Серо-синие глаза нолдо блестели ярче самоцветов в его венце, а на свежих щеках выступил красивший его легкий румянец.
