Мирионэль, остановившись, завороженно смотрела на кружащуюся нолдиэ, и она казалась ей волшебно прекрасной. Дочь Финвэ танцевала, тонкий стан ее, затянутый в бархат, изгибался — она поворачивалась, прогибаясь в спине, подняв вверх красивые руки, совершавшие плавные движения, темные длинные волосы волнами обвивали ее стройную фигуру. Вот красавица окончила свой танец и чуть запыхавшаяся, но счастливая подбежала к Мирионэль,
Взяв в свои мягкие, теплые ладони ее руки, Иримэ снова заговорила с улыбкой:
— Это был танец начала осени. Хоть Нолмэ и запрещает, а я все же обращаюсь в моих молитвах к Йаванне и Сулимо, ко всем им… — быстро проговорила она, — Знаешь, здесь, в Эндорэ, я научилась владеть мечем. Нолмэ сам учил меня, — вдруг Иримэ опустила голову. — Сегодня, глядя на тебя, он улыбнулся, — она оглянулась на пристально смотрящего на нее брата, стоявшего в глубине залы, — а это редко случается… — добавила она, краснея. — Спасибо тебе…
— Госпожа моя, — ответила Мирионэль, — вам не за что благодарить меня… — смысл речей сестры Нолдарана нолдор ускользал от нее.
Иримэ еще раз взглянула в сторону брата, тот по-прежнему смотрел на нее, недвижно застыв, словно гордая статуя. С такого расстояния было трудно определить выражение его лица, но Мирионэль показалось, что оно было суровым и сосредоточенным.
Теперь взгляд прекрасной Иримэ казался печальным, виноватым и смущенным.
Тоже ощутившая тень печали, тревожившей сердце прекрасной нолдиэ, Мирионэль попросила разрешения удалиться к себе, ссылаясь на усталость. Она действительно чувствовала себя уставшей. Долгая дорога и обилие впечатлений утомили ее. К тому же, ей требовалось больше часов сна, чем прочим квенди.
— Я провожу тебя, — сказала Иримэ, беря ее под руку, и первая направилась к выходу из залы.
Очутившись перед распахнутыми дверями парадного входа, она вновь взяла Мирионэль за руки и, заглядывая ей в глаза своими светло-серыми, как у Нолдарана, глазами, произнесла:
— Я предвижу — мы не увидимся больше, дочь Морьо. У тебя будет нелегкая судьба, но в ней непременно будет место великому счастью, — ее глаза заблестели в ярком освещении залы. — У каждого оно свое. Мое я обрела только здесь, в Эндорэ, — она снова опустила голову, пряча улыбку.
— Рада была знакомству с вами, госпожа моя и благодарю за вас за подаренный всем нам танец, — отвечала ей растроганно Мирионэль. — Доброй ночи, моя Леди, мы пробудем здесь несколько дней и, я очень надеюсь, еще не раз сможем увидеться с вами, — Мирионэль склонила голову в поклоне.
Разумеется, Маэдрос приехал в Хитлум не для того, чтобы пировать по случаю праздника начала осени. В течении всего времени пребывания в Барад-Эйтель он обсуждал со своим дядей, Нолдараном Нолофинвэ, и его советниками предстоящую военную кампанию против Моринготто. Впереди были переговоры с синдарскими упрямцами Владыки Эльвэ Среброманта и повторные встречи с посланниками короля наукар Белегоста. Ничего еще не было решено, предстояло определить многое, многое обговорить и обдумать.
И все же, несмотря на все сложности предстоящих переговоров, трудности долгой подготовки и тяжесть будущих военных затрат, в эти недели начала октября Нолдаран с удивлением заметил в старшем из феанорингов необычное оживление. Уверенность и спокойствие исходили от него. Движения Нельяфинвэ были отточенные и, вместе с тем, плавные, выразительный взгляд зелено-серых глаз сиял решимостью.
Покидая Хитлум, Маэдрос, хоть и был настроен более чем решительно, настаивал на том, что для подготовки к нападению на Врага понадобится еще не один год и многие дополнительные согласования и встречи. В конце концов, было решено, что принц Финдекано, сопровождаемый верной свитой, отправится вместе с ним в Химринг, где будет говорить от имени Верховного Короля нолдор.
====== Тьелпе ======
Комментарий к Тьелпе Ven или vendё (кв.) – дева, девушка.
Otorno (кв.) – названный брат. Otornya (кв.) – Названный брат мой
Oselle (кв.) – названная сестра. Osellya (кв.) – Названная твоя сестра
Из Хитлума мы возвращались в приподнятом настроении. Майтимо условился обо всем с Нолдараном, хоть и не раз говорил потом, что предстоит еще много болтовни, подразумевая предстоящие вскоре переговоры с упрямцами Владыки народа синдар.
С нами отправился и принц Финдекано. Они с Майтимо ехали рядом, теперь неразлучные и оба счастливые. Путь их лежал в Химринг. Мы же с отцом и нашим отрядом стражи возвращались домой.
На обратном пути дядя никуда не спешил, напротив, они с принцем часто задерживались у какого-нибудь из встречавшихся по дороге серых валунов, объезжая вокруг, рассматривая его, словно диковину и отставая так от основного отряда.
Отец, замечая это, хмурился, бросал на них исподлобья острые взгляды, но молчал. Как и всегда, большую часть времени он был сосредоточен на собственных мыслях, безмолвно наблюдая за тем, что творилось вокруг.
Распрощавшись на полпути со старшим дядей и принцем Хитлума, мы с отцом благополучно вернулись в Таргелион. Потянулись безмятежные дни. Казалось, все стало даже лучше, чем было до этого. Отец уже не был таким далеким, каким виделся раньше, до моей встречи с его братьями. Теперь мы чаще виделись, больше разговаривали, но было заметно, что он сильнее прежнего грустит о чем-то. Я никогда не спрашивала о причине этой затаенной грусти, боясь разбередить и без того не дававшие забыть о себе душевные переживания.
В начале весны в наши края неожиданно пожаловал из Химлада мой кузен Тьелпе. Еще в конце лета дядя Курво вскользь упомянул о том, что хотел бы отправить Тьелпе погостить в Таргелионе и познакомиться со мной, но мы с отцом восприняли те слова, как дань вежливости.
Появления Тьелпе в наших краях ни отец, ни я не ожидали.
— Ты еще сопляк, Тьелпе, — часто говорил ему отец, — многому тебе придется научиться. И не думай, мелкий, что я и твой дядя Турко будем возиться с тобой! Иди в кузню, живо!
И он учился. Упорства и терпения ему было не занимать. Часами он мог стоять перед горном, глядя на горящее пламя, сидеть за столом в мастерской, разбирая чертежи, упражняться в стрельбе из лука и владении мечем на площадке во внутреннем дворе их нового пристанища, покрытом тонким слоем часто выпадающего здесь даже весной снега.
Клятвы он не давал — ему тогда было, если брать за исчисление годы Анара, лет восемь. И все же, он читал своим долгом следовать за суровым отцом, разделяя во всем его долю, и учиться у него. Отца он уважал. Из живых только его и уважал. А братьев отца презирал, втайне считая их кучкой праздно прожигающих вечность выродков, недостойных того, чтобы принадлежать к роду Феанаро.
Деда он помнил смутно. Да, скверная у него в детстве была память. А может быть, дед просто не так часто представал перед его детским взором, чтобы было что помнить. Имя деда было окружено для него ореолом таинственности, сопричастности к какому-то священному действу — творению прекрасного, искусству, которое только его отец смог отчасти постичь от Великого Мастера. У отца остались сделанные дедом рисунки и чертежи. Даже и того ничтожного их количества, что сохранил Куруфинвэ Атаринкэ, было достаточно, чтобы понять — дед был гениален!
Ему нравилось доставать из потайного ящика в стене мастерской отца дедовы чертежи, рисунки и записи и подолгу вечерами, а часто и всю ночь, сидеть перед ними, разложенными на столе, всматриваясь, перечитывая, представляя, как и что можно сделать. Он мечтал воплотить в жизнь идеи деда.
У отца на такое никогда бы не хватило ни духу, ни мастерства, да он и сам это знал, потому и положил все эти пергаменты кипой в потайной ящик, чтобы никогда их больше не видеть.
Он часто спрашивал себя, почему серьезный, молчаливый, умный и талантливый отец постоянно таскается везде за этим самодовольным кретином Турко, который только и делает, что смотрится в зеркало, да выпрашивает у отца делать ему безделушки, чтобы, обвешанный ими, красоваться перед своей стражей.
