Он замолчал, всхлипывая, согнулся на стуле, обхватив руками голову, словно скрученный какой-то внутренней болью, а Карантир так и остался сидеть неподвижно, крепко вцепившись в подлокотники кресла и постепенно бледнея. Потрясенный рассказом кузена, он сверлил его фигуру с разметавшимися по плечам и падающими на пригожее лицо длинными золотыми кудрями, взглядом своих глубоких серо-синих глаз.
Переведя дыхание, выпрямившись, Аэгнор сказал, отводя со лба длинные локоны:
— Ты — отчаянный храбрец, Морьо. Ради любимой и вашей любви ты переступил через Клятву, наши обычаи и законы, узы брака, оставшиеся в другой жизни, не побоялся никого и ничего. А я — жалкий трус, который ради приличий и из уважения к обычаям и авторитету старшего брата, предал свою любовь и любимую женщину! А ведь я не давал Клятвы и не был женат, я просто струсил! — глаза его были полны слез.
Карантир растерялся, он не ожидал таких признаний, а тем более одобрения своих поступков со стороны представителей Третьего Дома. А еще Карантир не умел утешать. Он и сам сейчас был в плену болезненных воспоминаний о его Халет. Да и как утешать его, если этот дурень сам отверг то малое, что послала ему судьба? Да если бы Халет только захотела остаться с ним, он бы носил ее на руках, каждому дню рядом с ней радовался бы как благословению Валар, окружил бы ее почетом, до последней минуты был бы рядом с ней. До самой последней…
— Выпей еще вина, Айканаро, — наконец произнес он, — Вино поможет тебе успокоиться.
Аэгнор жадно припал к кубку с вином и выпил его почти залпом.
— Я налью еще, — сказал Карантир, беря из рук кузена кубок и снова наполняя его вином заодно со своим, — Расскажи мне все, что хотел рассказать, и тебе станет легче.
— Прошу тебя, расскажи мне о Халет, Владычице халадинов, — прозвучало из уст Аэгнора.
Он смотрел на грозного, известного взрывным нравом, кузена Морифинвэ мокрыми от слез глазами. Бледный, со сжатыми в струну губами, он торопливо отпил из поданного ему кубка, волосы его отливали слабым золотым светом в отблесках догорающих свечей.
Тут пришла очередь Карантира сделать несколько больших глотков вина. Опустив взор, Морьо с силой сжал в руке свой кубок. Заговорил он не столько для своего слушателя, сколько для самого себя, ему хотелось высказать вслух то, что он годами копил в себе, будучи вдали от нее.
— Халет была нам ровней! Нет! Она превосходила нас во многом… Такая ниссэ, как Халет, была достойна не только принца крови из квенди, но и любого короля! Не о себе она думала, проживая отведенное ей время… Она была бесстрашна, непокорна… Эта дева мудро владычествовала над своими подданными и достойна восхищения, — он резанул Аэгнора острым, болезненным взглядом, — Она выбрала свой путь — уйти со своими людьми далеко на запад. Халет покинула меня, увезя с собой нашу новорожденную дочь, чтобы жить в лесах Бретиля под покровительством Тингола и Финдарато. Мы не прожили вместе и двух лет. Когда ее феа отправилась в небытие, я обрел Мирионэль — редчайшую драгоценность, в сравнении с которой меркнет любой сильмарил. Теперь я живу, теша себя надеждой, что после моей смерти в погоне за проклятыми камнями отца, моя душа, раз уж Намо проклял и ее, растворится в том самом небытие, в которое канула душа Халет, — Карантир помолчал, постепенно погружаясь в некое подобие транса, и продолжил, сам толком не понимая, почему он это говорит:
— Ты сможешь встретить свою возлюбленную в Возрожденной Арде. Когда предстанешь перед Намо, проси за нее и, я убежден, ты воссоединишься с ней. У тебя есть еще надежда… А сейчас скачи к ней — какою б ни была… Ведь ждет, и не мудрых речей твоего братца, не посланий в стихах, а тебя, златовласку, живого из плоти и крови, чтобы прижал к себе, был рядом…
Морьо говорил, а перед глазами у него стояла картина его воссоединения с Халет. Ее лицо было таким, каким он его помнил, объятия тоже — крепкие и сильные, а тепло ее тела манящим и родным.
Айканаро больными глазами раненного животного смотрел на Карантира. Слезы медленно и беззвучно текли из его больших раскрытых глаз по горящим ярким румянцем щекам.
Феаноринг прикрыл глаза, давая волю воображению. Айканаро прошептал по осанве: «Спасибо, Морьо», и, стараясь не производить шума, покинул его комнату.
Лорд Таргелиона сидел в кресле, в полутьме одной из гостевых комнат замка Барад-Эйтель, прикрыв глаза, приложив ладонь к горячему лбу и полностью погрузившись в собственные воспоминания. Халет осталась где-то там, словно вырезанная в стене его души из благородного черного мрамора, рельефная скульптура.
====== Волны памяти ======
Белег скрестил руки на груди, взглянув на меня сверху вниз:
— Лисенок, ты только что поставил крест на своей карьере! — веским тоном заявил он, — Воображаю, что мне скажет Таур Элу, когда я доложу ему о твоей помолвке с дочерью одного из убийц-изгнанников… — он закатил глаза.
— Ты серьезно? — спросил я.
Иногда я не понимал, когда Белег шутит, а когда говорит серьезные вещи.
— Более чем! — отвечал мой учитель, — Ему для полной гармонии сейчас не хватает только породниться с Владыкой Таргелиона!
Выехав из владений Лорда Карантира, мы целый день были в пути, и теперь устроили стоянку на ночь посреди открытого всем ветрам поля. Места вокруг были пустынные — степи и редколесье.
— Так и быть, придется пойти на риск и ради всеобщего спокойствия упустить эту деталь в моем отчете, — продолжал Куталион, — Но обещай мне, что в Химринге будешь смотреть в оба!
— Я служу нашему Владыке, но его не должны интересовать мои личные дела! — пытался парировать я.
— Ты — его внучатый племянник, конечно, его касаются твои дела! — нахмурился Белег, — А сейчас сосредоточься на нашем задании. И не вздумай еще и в Химринге обручиться с какой-нибудь девой голодрим!
Я тоже взглянул на него сердито.
— А чтобы ты не заскучал по милой, вот, держи! — наставник положил передо мной толстый фолиант в истрепанной кожаной обложке. Я взглянул на название.
— Что это? Язык изгнанников запрещен к употреблению, разве нет?
— Разумеется, ты прав, — подтвердил мой учитель, — Но для хорошего советника и дипломата ты не слишком проницателен… Ничего, это приходит с опытом, — и он весело подмигнул мне.
Только тогда мне стало ясно, что Белег отлично понимает наречие голодрим. Таур Элу строжайше запрещал пользоваться языком изгнанников из-за моря, но, оказывалось, этот запрет не распространялся на тех, кто, как Белег Куталион, являлся посланником Тингола. Эти избранные в совершенстве изучали язык аманьяр, чтобы понимать все, что говорилось и быть в состоянии прочесть любой документ.
У Маэдроса в Химринге мы пробыли ровно две недели. Примерно на третий день переговоры зашли в тупик, несмотря на значительные усилия в целях достижения договоренностей с обеих сторон.
В какой-то момент Белег предложил Маэдросу следующее: он со своим гарнизоном присоединится к коалиции против Всеобщего Врага, также к ней присоединятся ополченцы, возглавляемые представителями поместного дворянства из нандор — мой отец со своей свитой и воинами, а также Лорд Амдир и его дружина. Кроме того, мы гарантировали поставки военного продовольствия к месту боевых действий и обеспечение нужд тыла. В обмен на все это Дориат, по предложению моего наставника, которое было в итоге принято, получал определенную долю из того ценного, что удастся захватить в случае успеха, и право на беспрепятственное пересечение его гражданами земель, принадлежащих князьям-изгнанникам, а так же некоторые другие послабления в торговле.
Возвращаясь в столицу, а Белег должен был ехать прямиком в Менегрот для доклада Тауру Тинголу, мы непрестанно обсуждали исход переговоров.
Белег был доволен тем, что удалось согласовать общие условия. Детали относительно точного размера причитающейся нам добычи в войне с Морготом, по его мнению, были уже не столь важны. Результат был достигнут, и Таур Элу мог быть спокоен за свою регулярную армию.
