— Я пришел к тебе, чтобы отметить вместе с нашими славными родичами начало осени и представить тебе, твоему двору, — Майтимо сделал небольшую паузу, оглядев залу, — и нашим родичам из Третьего Дома, дочь Морифинвэ. Подойди, Мирионэль! — позвал он.

Для меня это стало полной неожиданностью. Помедлив мгновение, я двинулась вперед, страшась того, что могло случиться в следующий миг.

Стоя перед Нолофинвэ я опустила взор, рассматривая плиты пола, и, подобно тому, как это часто случалось с отцом, щеки мои загорелись. Я ощущала, что на меня устремлены десятки пар глаз. Стоявший совсем рядом Владыка нолдор был добр, но горд, излучая спокойную уверенность и достоинство.

— Я рад узнать, что у Первого Дома появилась госпожа, — сказал Нолдаран.

Я взглянула на него — он улыбался мне с приятной мягкостью. Я не могла не улыбнуться в ответ.

— Воистину, она прекрасна, Морифинвэ! — продолжал Владыка нолдор, — Ты представишь нам и твою супругу, что подарила тебе это дитя?

После этих слов все взгляды в зале обратились к моему отцу, стоявшему за плечом Майтимо.

Отец высоко поднял подбородок, прикрыл глаза и ответил:

— Мирионэль — дочь Халет, Владычицы народа халадинов, — по зале прошел удивленный ропот.

Щеки отца, как и мои, заалели ярче обычного.

Нолофинвэ слегка приподнял свои красиво изогнутые черные брови, но, оглядев подданных, скоро нашелся:

— Добро пожаловать, дочь Карнистиро и Халет! Прошу вас, родичи, разделите с нами этот праздничный ужин…

Почти тут же к нам приблизился один из приближенных слуг, показывая Майтимо жестом, что проводит всех к отведенным для нас местам за длинным столом Нолофинвэ по правую руку от центра, где восседал сам Нолдаран с сестрами.

====== Две атанет ======

Карантир намеревался покинуть пиршество, как только принятые при дворе дяди Нолмэ приличия ему это позволят. Мирионэль, которая, как он заметил, вела беседу с подсевшим к ней кузеном Финьо, он оставит на попечение Майтимо — они прекрасно ладят, а ему самому, как он думал, необходимо скрыться ото всех.

Четвертый сын Феанаро сидел, не притрагиваясь к еде, сердце стучало бешено, распространяя гул своих ударов по всей грудной клетке, потому что несколькими мгновениями ранее он перед всеми объявил, что его драгоценная Мирионэль — дочь атанет, смертной, однодневки, как презрительно называли атани в крепости Врага. Стыд за свою спесивую гордыню и сказанные прежде, давно, родичам и подданным неосторожные и вздорные слова, жег его изнутри немилосердным пламенем. Пунцовая краска заливала лицо Морьо до корней волос, распространяясь на шею. Теперь они будут презирать его еще больше. Будут даже жалеть. Еще чего доброго, придут к нему с сочувственными словами, эти святоши из Третьего Дома. Подумав об этом, Морифинвэ большими глотками осушил стоявший перед ним кубок с молодым вином.

Лишь только время, кое-церемониал предписывал провести за пиршественным столом Владыки нолдор, истекло, Карантир поднялся и, отвесив короткий поклон Финголфину, покинул залу, стараясь не привлекать внимания к своей персоне.

Он шел по ярко освещенным факелами коридорам крепости Барад-Эйтель в отведенные ему покои. Дорогу Морьо помнил и про себя отметил, что, несмотря на все выпитое им вино, прекрасно ориентируется в чужой, почти незнакомой крепости. Дойдя до нужной двери, он ощутил себя, наконец, в безопасности от любопытных взглядов родни, придворных и крепостной челяди. Вспомнив, что отпустил своего оруженосца на сегодняшний вечер повидаться с его приятелями, что жили здесь, в Барад-Эйтель, Карантир подумал, что так даже лучше — он будет совершенно один сейчас, и толкнул дверь.

Он ожидал найти свою полутемную комнату с тлеющим камином, но за распахнутой дверью горел яркий свет. Вмиг сбросивший с себя хмельной дурман, Карантир, стоя на пороге, с изумлением увидел сидящую в широком кресле, у ярко горящего камина, согнутую фигуру. Незваный гость поднял золотоволосую кудрявую голову на звук открывающейся двери.

Карантир чуть было не потянулся рукой к клинку за поясом. В его покоях при свете десятка горящих свечей, у стола, уставленного мисками с кушаньями и бутылками легкого летнего вина, сидел кузен Айканаро, самый младший из сыновей дяди Арьо.

— Что ты здесь делаешь? — уставившись на арафинвиона, грозно спросил Карантир.

— Я ждал тебя, хотел поговорить… — тихо сказал юный Аэгнор, вставая с кресла.

Рослый и статный, он слегка склонил красивую, золотящуюся в отблесках свечей голову, вздохнул и медленно поднял исполненный тоски и страдания взгляд на Морьо.

Растерявшись от неожиданности и странности поведения кузена, которого про себя называл «Острая Колючка» вместо общепринятого «Ярое Пламя», Карантир тоже коротко вздохнул и, закрыв за собой дверь, прошел к столику с закусками и вином. Наполняя один за другим два кубка, он пытался решить, что означает тайный приход к нему юного кузена из тэлери и как ему следует себя вести.

Один из кубков он протянул Аэгнору, указав на стул, стоящий поодаль от кровати, а сам опустился в удобное кресло.

— Ну что ж, родич, говори, — сказал он устало, когда Аэгнор, придвинув стул, сел напротив него за небольшой столик.

Вид у кузена был печальный и беспомощный. Хоть между ними и пролегла, навсегда разделив их роды, ночь резни в Альквалонде, Карантиру не хотелось сейчас, один на один с юным арфингом, лишний раз воскрешать ту ночь в своей памяти.

Айканаро поднял на него затравленный взгляд, красивое лицо его исказила гримаса жестокой боли. Карантир недоуменно вглядывался в это страдальческое выражение лица своего незваного гостя.

— Я завидую тебе, Морьо, — начал Аэгнор, — Когда-то я был уверен, что мне никогда не познать подобных низменных чувств, а теперь я завидую. Ты смог осуществить желание всех, кто пошел в Эндоре за твоим отцом. Ты нашел в себе мужество… и мудрость — быть с возлюбленной, связать себя узами вопреки всем препятствиям. Ты послушал свое сердце и показал всем здесь пример того, как можно и нужно бороться за свои чувства…

В который уж раз за вечер кровь бросилась в лицо Карантиру. Этот мальчишка тэлеро говорил о Халет, тревожа самые болезненные воспоминания и бередя те раны, которые она нанесла ему своим отказом разделить с ним свою жизнь и уходом в леса Бретиля. Феанарион готов был вскочить с кресла и вышвырнуть осмелившегося прийти сюда, чтобы рассуждать о Халет и об их отношениях, молокососа, когда Аэгнор произнес:

— Я встретил в Дортонионе деву, атанет из рода Беора. Прекраснее ее я не встречал никого. Ни одна дева из нашего народа, ни из синдар, ни из ваниар, ни даже из тэлери не смогла бы сравниться с Андрет в красе и мудрости. Мы с ней обручились, но Финдарато убедил меня разорвать ту помолвку. Он говорил о наших обычаях, о долге, о чести, о разной судьбе наших народов, о войне, — на последних словах Аэгнор готов был сорваться на крик и закрыл лицо руками, но продолжил, — И она ушла. Сказала, что кольцо мне не вернет, и что пока длится ее жизнь, будет почитать себя моей невестой, а меня своим женихом…

После этого Карантир услышал сдавленные рыдания, от чего его передернуло. Внутри разливалась горькая злоба. Он молчал, сжав челюсти.

Через некоторое время кузен снова смог говорить:

— Недавно Финдарато был в тех краях, где Андрет прожила в одиночестве долгие годы после нашего разрыва. Он рассказал мне, что время не пощадило ее, что ее прекрасные русые волосы теперь побелели, красота померкла, молодость ушла — так он пытался утвердить меня в правильности принятого мною тогда решения, — кузен ломал руки, с безумной тоской и отчаянием глядя на Карантира. — Я убаюкивал себя теми словами брата все эти годы! Мне казалось — я похоронил в себе любовь к Андрет… Но сегодня, Морьо, когда я увидел твою красавицу дочь и услышал, что ее мать — отважная атанет, которая повелевала халадинами, я не нахожу себе места от горечи и раскаяния в том, что пренебрег несколькими годами счастья рядом с любимой, которую выбрала моя феа, и сердце которой до сих пор хранит любовь и верность мне.