Решетников ни стал пререкаться с машиной, смекнув, что эта искусственная «морда» не сколько помощник, сколько надзиратель и доносчик. Каждое его действие в этом модуле наверняка записывается и посылается, куда следует для дальнейшего разбирательства. Он вдруг отчётливо понял, что, прибывая в модуле, находится под постоянным видеонаблюдением. От осознания этого стало мерзко.

Костя тут же открыл гардероб, взял полный комплект белья и отправился в санузел, где не только переоделся, но и предварительно принял душ с сушилкой. После чего одел берцы. Посмотрелся в зеркало, находившееся за скрытой панелью слева от туалетной двери, и холодно вызвал модуль:

– Дом. Я готов к выходу.

Модуль не отвечал секунд пять, не меньше, после чего появилась дверь прямо по центру там, где был монитор и только после этого машина ответила:

– Константин. Ваш выход санкционирован.

Костя: Вот мрак. У кого это он запрашивал санкцию? Ах, да. Я же заключённый и получается серьёзно ограничен в свободе передвижения. Ладно. Помирать так с музыкой, как дед любит говорить.

И с этой мыслью решительно шагнул к двери…

Москва. Нескучный сад. Дача начальницы службы порядка столицы генеральшы Романовой.

Маша была не удивлена вызовом к столь большой шишке на ровном месте. Она по ходу службы с завидной регулярностью имела «счастье» лицезреть эту в высшей степени неординарную женщину, державшую, по её генеральскому мнению, в кулаке всю открытую и скрытую от глаз московскую жизнь. Но, как ни странно, виделись они больше не в служебной, а приватной обстановке.

Генеральша Романова, она же Елизавет Елизаветовна, она же баба Лиза, она же Мать командирша всех ЖП столицы, на службе очень не любила уставную казармщину, всякий раз подчёркивая, что вся «ЕЁ» служба порядка – это одна большая семья, а она для них мамка с титькой. Кого покормит, кого приложит поплакаться.

Зато домашние бриносы у Романовой ходили исключительно строевым шагом, бурча под нос бравурные марши. Притом были одеты двадцать четыре часа в парадно выходную форму, регулярно меняя её разновидность. Да. Парадно выходных форм в службе было восемь штук, а что вы хотели? Одна для торжественных построений, другая для торжественных заседаний, третья для торжественных фуршетов и ещё для кучи торжественных и очень необходимых мероприятий. Последняя «парадка», предназначалась для выхода на патрулирование, так сказать повседневная.

Маша частенько бывала на даче у генеральши, но вот сколько там «служило» бриносов, не знала. Она их просто не могла посчитать, потому что все эти особи были практически одинаковые и для Маши, как на одно лицо. Как их Романова различала? А то, что различала, Маша ни раз собственноручно удостоверилась.

Дача располагалась на краю Нескучного сада на месте некогда здесь существовавшего Центра детского конного спорта. Сейчас, естественно, никаких детей здесь не было, спортом и не пахло, а вот конями с их навозом благоухало на всю округу.

Лошади – это единственное, что осталось от былого. Баба Лиза очень любила эту скотину. Хотя по словам женщин с ней хорошо знакомых, никогда на них ни ездила верхом и не только ни умела этого делать, но похоже и ни знала о подобной опции. Она относилась к ним как заядлая кошатница, ну или в её случае «конятница».

Маша зашла в приёмную, где за дежурным столом по стойке смирно сидел бринос с голографическим бейджиком с большой буквой «А». Этого она знала. Хозяйка звала его по-разному. То Андрюша, то Арчибальд, то просто «А ну иди сюда», но все позывные были на букву «А».

– Привет, «А». Как там обстановка на фронтах?

А вот так к нему по-дружески обращалась сама Маша.

– Генеральша не в духе, – заговорщицки сквозь зубы выдавил дежурный.

Маша: Вот только этого мне не хватало.

Это был код-пароль местного дачного этикета. Если бы дежурный бринос сказал, что Елизавет Елизаветовна Вас ожидает или что-то в этом роде, то это бы означало, что хозяйка находится в возвышенных чувствах и в данный момент переполнена лиричностью и благосклонностью ко всему живому. Такое обычно было с ней после того, как плотно поест.

Если бы он по-старчески прокряхтел, мол баба Лиза заждалась уж тебя девонька, то этикет требовал соответствующего «внучкоподобного» поведения при хозяйке. Если бы в его словах прозвучало «мать», «мама», «мамочка» и так далее, тут тоже всё понятно, как следует себя вести. А вот когда бринос называл её генеральша, тут туши свет, сливай воду. Только устав со всеми вытекающими из него сутками ареста.

Маша подобралась, оправила портупею. Сделала три коротких стука в массивную деревянную дверь и шумно выдохнув, переступила порог.

– Разрешите войти, госпожа генеральша! – звонко, по-уставному осведомилась она и замерла вытянувшись, изображая из себя лазерный уровень.

– А-а, Машенька? – старчески проскрипело из-за огромного Т-образного стола и из трона-кресла поднялась баба Лиза в замызганном домашнем халате и шаркая старыми тапками, двинулась в направлении гостьи.

Маша стушевалась. С одной стороны код был «генеральша», с другой по манере поведения хозяйки, перед ней вырисовывалась явно баба Лиза. Как ей себя вести в этой ситуации? Но решив, что стойка «смирно» не навредит в обоих случаях, продолжила тянуться к звёздам на погонах.

Генеральша Романова, меняя маски-ипостаси, к её великому огорчению, не могла поменять своих внешних анатомических атрибутов, а баба по комплекции была здоровая. Ни жирная, ни откормленная, кроме задницы и ни перекаченная, как бодибилдерша, а просто крупная. Массивная такая, фундаментальная гром баба.

И вот эта громила, на голову выше гостьи, мерзко шаркая тапками с «прихлопыванием» по пяткам, дошлёпала до вытянувшейся в струнку подчинённой, обняла за плечи и усталым голосом ласково проговорила, заглядывая Маше в глаза:

– Да расслабься, Машунь. Я на "А-ну-его-в-пим-дырявый" просто зла с утра. Этот "Ах-ты-ж-сучий-сын" запротестовал, видите ли, против моей кашки. Побрезговал за мной доесть.

Бриносы, как биороботы конечно же нуждались в энергетическом подкреплении, но они питались исключительно из тюбиков со строго определённой дрянью, а человеческая пища им была крайне противопоказана. Не было у них дополнительного искусственного интеллекта в системе пищеварения. Поэтому накормив их молочной кашкой, те до умопомрачения исходили на рвоту, понос и прочие непотребности ни за столом сказанные.

Конечно же Романова знала об этом. Тогда зачем пичкала «А» кашей? Чтоб усадить на горшок? Или с утра искала повод, вместо зарядки выпороть мужеподобного бриноса за то, что обделался после её кашки? Кто её знает. Чужая душа – это всегда неродные тараканы.

Маша перешла в режим «вольно» и позволила бабе Лизе буквально утащить себя к столу для посетителей, где её почти силой усадили, придавили в кресло и потрясли за могучие плечи чтоб расслабилась. Сама же хозяйка обошла вокруг и уселась напротив, наклонившись и выудив из-под стола огромный старинный термос.

Пока она проделывала эту операцию, без стука и абсолютно неслышно со спины Маши подошёл дежурный бринос, вызвав у неё лёгкий «вздрыг» и поставил на стол большой разнос с двумя фарфоровыми чашками и кучей прибамбасом для чайной церемонии по русскому протоколу: «чё там только не было».

– Пшёл вон, – тихо, устало и без капли озлобленности поблагодарила хозяйка своего слугу, принимаясь отвинчивать крышку термоса, и с хитрым прищуром посмотрев на гостью, сделала предложение, от которого та была просто не в состоянии отказаться по рангу подчинённости, – ну что, Машунь, дерябнем по чашечке моего заварного?

Дерябнули. Ну если только можно применить это слово к процессу прихлёбывания кипятка из чашки, непонятно на чём заваренного. Маша особо не принюхивалась, но почему-то сразу подумала о конском навозе. Хотя могла и ошибаться. Им тут кругом воняло.