Я плюхаюсь в кресло. Старые пружины даже не обращают на меня внимания – за долгое время устали выпихивать посетителей. В задницу впивается твердое ребро фотоальбома. Я заинтересованно листаю плотные страницы: черно-белые фото, где улыбающаяся молодая пара держит на руках насупленного ребенка; первые красноватые цветные фото – девочка с воздушными волосенками восседает на стуле, неизвестно на чем держится пышный бант; девочка в садике; в школе; выпускной. Альбом заканчивается на фотографиях Марины с Фёдором и еще каким-то крепким парнем на природе. Или чей-то день рождения, или обыкновенный пикник. Федор улыбается в камеру, рука по-хозяйски покоится у Марины на плечах. Девушка выглядит счастливой, даже сквозь эффект красных глаз видно безбрежное море любви, что выливается огромными волнами на Федора.

Откуда-то издалека доносится сдавленный женский крик. Или это кажется моему воспаленному воображению? Я прислушиваюсь, но криков больше не повторяется. Может, так зовут корову на вечернюю дойку?

Я перелистываю альбомные корки. Любуюсь на купальник Марины – её сфотографировали возле какого-то озера. И на этом альбом заканчивается. Я остаюсь терпеливо ждать возвращения хозяйки дома. Рука и грудь всё так же ноют, но боль терпима, а ложиться в постель не хотелось – Пушок облюбовал её себе. Пусть Марина придет с этой женщиной и постарается оправдать присутствие обнаженного и окровавленного парня в своем дому.

Пусть! Это будем моя маленькая месть.

За окном раздается собачий лай, доносится гоготание гусей, где-то кричит сумасшедший петух, перепутавший вечер с утром. Я хоть и живу в частном секторе, но у нас редко кто держит живность. Так, собаку-кошку и пару курей на яйца. Но ещё помню то время, когда на асфальте дороги встречались коровьи лепёшки, а по утрам будила звонкая перекличка петухов. Какое-то уверенное спокойствие наполняло деревенский вечер. Решено – на пенсии тоже уеду в деревню. Рука автоматически начинает перелистывать фотоальбом по второму разу. Я даже не смотрю вниз, думаю о своём.

Иногда оглядываясь назад, я размышляю – почему не сорвался в этот момент с места, почему не позвал на помощь? Почему терпеливо ждал, пока появится девушка? Ответ вырисовывается всегда один – слишком скучно и обыденно катилась жизнь, что даже эта неприятность казалась обалденным приключением.

– А вот я по твоим вещам не шарюсь! – неожиданно раздается голос от дверей.

Как она так тихо вошла? Непонятно. Хотя она и сама по себе непонятна.

– Да я только посмотреть, – отвечаю я. – Попался под руку и не смог удержаться.

Полулитровую баночку с солью она ставит на тумбочку у телевизора.

– Тебе сейчас постельный режим нужен. Поверь мне, со мной было так же! Денек полежишь, а завтра будешь почти в полном порядке. Когда меня укусил Федор, я думала, что умру и белугой ревела на всю деревню. Хорошо ещё, что рядом оказались Иваныч с Вячеславом, они смогли объяснить, что к чему и взяли под своё крыло, – говорит девушка, провожая меня до кровати.

– А где соседка, она же тоже собиралась зайти? – я аккуратно ложусь на спину и ощущаю, как вздрагивают поддерживающие руки девушки. Влажные ладони слегка дергаются.

– Она не придет, поздно уже, да и живность свою нужно кормить, – как-то неуверенно произносит Марина.

– А-а! Понятно, а я-то думал, что меня сегодня обещанными пирогами с картошкой накормят.

– Будут тебе пироги, но только завтра. Сегодня же отдыхай, Женя, – девушка подтыкает одеяло, прикрывает у горла.

Так делала мама, когда я засыпал в детстве. Но что-то мне не нравится в этом движении, вот только непонятно что. Глаза слипаются, и мысли ворочаются в черепной коробке, как гири в плотном ящике. Что-то настораживает, но это что-то решаю оставить до завтра. Где-то орет сумасшедший петух.

Ночью снится сон, что мы с Мариной у лесного озера на пологой полянке. Она в очень откровенном купальнике, я почему-то в рыцарском облачении, блестящем и испускающем зайчики. Дарю ей букетик полевых цветов, она восторженно их принимает. Когда же я улыбаюсь, то, откуда ни возьмись, появляется трехголовый змей. Вместо драконьих голов на длинных шеях покачиваются головы Федора, Иваныча и крепыша с фотографии. Ступая перепончатыми лапами по камышам, это чудище начинает приближаться. Из-за пояса сам собой выскакивает меч и, играючи, срубает все три головы. Они футбольными мячами падают в воду и плывут к другому берегу, пока туловище скребет лапами по земле. Я тянусь к девушке за заслуженным поцелуем, но Марина испуганно отпрыгивает в сторону, встает на четвереньки, протяжно и тоскливо воет на меня. На крепком заду, разделенном веревочкой купальника на два восхитительных полушария, блестят капельки воды.

Этот сумасшедший петух когда-нибудь заткнётся? Сколько же можно кричать? А ещё и других подбивает на хоровое пение, теперь семь или восемь солистов радуются восходящему солнышку.

Солнце встаёт?

Значит, петух не такой уж и сумасшедший. С кухни тянется аромат запекаемого теста и неповторимый запах картофельного пюре. Оборотень обещал – оборотень делает! Или оборотица? Кто же его знает, как правильно. До вчерашнего дня вообще не знал, что они существуют, а сегодня сам такой же. Круто, блин!

Как там моя рука?

Ух, поднимается! Ох, опускается! Боль чувствуется отдаленно, словно рука находится в ванне со льдом. Не отдельно, конечно, но тело снаружи, а рука внутри, между застывших кусков холода. Такое же ледяное ощущение и на груди. Терпимо.

– Вставай, вставай! Я видела твою зарядку! – доносится с кухни веселый девичий голос.

Встает на четвереньки и тоскливо воет…

– Ты завтрак готовишь? Умница, дочка! – вспоминается фраза из старого мультика.

– Как и обещала, готовлю пироги с картошкой. Не зря же столько соли набрала. Возможно, и мужики сегодня появятся, тоже поедят, а то питаются одной сухомяткой. Редко-редко когда нормальных щей сготовят.

Я сажусь на кровати – от вчерашней слабости остается легкое напоминание в виде головокружения. В ногах лежит кот. Сейчас он поднимает заспанную морду и провожает меня ленивым взглядом.

– Штаны отдашь, или так и буду соблазнять тебя своим великолепным телом? – я выглядываю из-за занавески.

– Да чего там великолепного-то? Тебя на месяцок на нормальный харч посадить, вот тогда и можно говорить о великолепии. А пока одни мослы, да жилы. Сейчас принесу.

Встает на четвереньки и тоскливо воет…

Через минуту я одеваюсь в свои штаны и в чужую полосатую рубашку. Похоже, что футболка восстановлению не подлежит. Аромат печева приводит на небольшую, аккуратную кухню. Вот тут я сидел, когда меня привели с улицы – знакомая скамья, на ней цветасто-синяя клеенка.

– Хлипковат твой Федор по сравнению со мной! – уверенно говорю я, когда рубашка отзывается на потягивание звонким потрескиванием.

– Так не за массу люблю-то, а за характер! Если за объем, то все бы на слонов вешались! Но я передам ему твои слова.

– Да ладно, я же шутя!

Я слегка сдаю назад – вот только ещё разборок не хватает.

Одно удовольствие наблюдать за сноровистыми движениями девушки. Как заправский кожемяка она мнет податливое тесто, под сильными руками масса становится мягче зефира. Шлепок ложки пюре и конверт быстро защипывается, пока серое тесто не вздумало расползтись. Из-под вафельного полотенца выглядывают загорелые рубцы румяных пирогов. Я сглатываю нахлынувшую волну слюны.

– Чего сглатываешь? Нравятся? – девушка кивает на объемное блюдо с печеными крепышами.

Девушка нравится больше. В своем халатике, с забранными в конский хвост волосами, с легким напылением муки на фартучке и белой полоской на гладкой ноге – валькирия кухни, воинственная амазонка дуршлага и скалки! Я завидую Федору наичернейшей завистью.

Встает на четвереньки и тоскливо воет…

– Да я больше на тебя сглатываю, если бы можно укусить за румяный бочок, – мурлыкаю я.