– Будет, тётя Света, всё будет. С Федей пока не разговаривали, но к этому всё движется, – звенит весёлый голос Марины.

Я через стены ощущаю, как её щеки зарделись.

– Давай, давай, Марина, а то пропадёт мальчишка-то без женского ухода. А он и работящий, и руки на месте, сама видела, какую мотоциклетку они вместе со Славой сварганили.

Вот как, оказывается, сватают. Интересно, а меня также кому-нибудь сватали? Да вроде бы родители ничего такого не говорили.

Родители!

Алой молнией мелькает росчерк мысли. Теперь придется расстаться с ними? Или их тоже укусить, и заживем все вместе одной большой дружной семьей оборотней? Горькая усмешка кривит губы, я стираю её здоровой рукой.

Ого! Тело становится послушным? Я пытаюсь сесть на кровати. Получается! Сначала швыряет на спину, но успеваю упереться рукой и выпрямляюсь.

Я в трусах! Уже хорошо.

Женский разговор журчит за стенкой. Обсуждают Фёдора, за компанию ещё и Вячеслава с Иванычем. Женщина говорит по большому секрету, что давно приглядывается к «салидному мущщине». Марина обещает намекнуть Иванычу о таких «приглядках».

Потом они снижают голоса, словно боятся, что их кто-то услышит. Недолгий шепот и дружный смех двух женских голосов прорезает вечернее небо. О чем же еще могут смеяться две сплетницы, разговаривающие о мужчинах, как не о размерах мужского … интеллекта?

Я наклоняюсь к печке.

Раз, два, три и встану!

Ноги – тяжеленные тумбы, но пальцы вроде бы шевелятся. Вот сейчас.

И раз, и два, и три!

Шершавая побелка печи колет ладони. Я упираюсь в печной бок и пытаюсь удержаться.

Ноги сгибаются в дрожащих коленях. Крупная дрожь трясет тело, я чувствую, что сползаю вниз. Пальцы напрасно хватаются за стенку, я скольжу к деревянному полу.

 Разноцветный половичок смягчает звук падения, но стекла звякают в замазанных рамах. Крашеный суриком плинтус оказывается перед моим носом. Падаю неудачно – срывается повязка с груди. Она стягивает за собой не успевшую основательно запечься корку на ране, и кровь капает на синюю поверхность дорожки. Я стискиваю зубы, чтобы не застонать.

– Марин, что-то у тебя там грохнуло? – озабоченный голос.

Я тут грохнул, кто же ещё? Придите и проверьте.

Блин, как же больно! Будто упал на догорающий костер. Тело горит и сотрясает судорогами.

Нет, не приходите, ведь я могу укусить, и тетка станет такой же? Или пройдет инкубационный период, и я сначала окуклюсь? Что угодно, какие-нибудь мысли, но только уводящие прочь от резких толчков. Кажется, что сквозь большие дыры в животе вытаскивают кишки и наматывают их на ножку кровати…

Думать о небе! О синем небе, о плывущих облаках. Вон то, в форме лошадки, с большим хвостом, с вытянутой мордой, с огромными зубами оборотня…

– Пушок, наверное, уронил ковёр. Приставила к двери, а он же любитель когти поточить. И так два раза подшивала. Сейчас я ему задам! – звучит в ответ.

Пушок! Так вот как зовут это полосатое создание, что с интересом смотрит на меня из-за занавесок. Иди сюда, Пушок, помоги встать! Чего рыло воротишь, чувырла хвостатая?

– Пушуня моя! Он к нам ходить повадился, с моей Муркой трется на лавочке. Так что смотри, приплод тебе принесу, Марин.

– Хорошо, тётя Света! Справляюсь с Пушком и с приплодом тоже справлюсь.

Я переворачиваюсь на спину, словно двухсоткилограммовую штангу выжимаю. Холодный пот выступает на коже. Сейчас отдышусь и привстану!

– Да кто у тебя там шебуршится-то, Марин? Может моя Мурка к Пушку в гости зашла? Пустишь посмотреть? – спрашивает тетка.

Вот это у неё локаторы! Я вроде бесшумно перекатываюсь, а она всё равно слышит. Пушок, прогони её! Мявкни, дружок! Махни на неё хвостом.

– Да, тётя Света, пойдем, конечно. Почаёвничаем! Я как раз пироги готовлю, вот только соли не осталось. Одолжишь до завтра, а то сегодня магазин уже закрыт? – после небольшой паузы спрашивает Марина.

– Ой, пойдём, пойдём, Мариночка! Конечно дам, какие могут быть вопросы, и отдавать не нужно. У меня ещё пачка не распечатанная стоит с того года. А с чем пироги-то?

– С картошкой готовлю, Федя уж больно их любит. Вот приедут и тоже поедят.

Женские голоса удаляются от дома. Я выдыхаю, как мелкий воришка, который едва не попался на месте преступления. Кот мяукает согласно. Да ты, оказывается, гулёна? Извини за блюдце, дружище. Потом как-нибудь поквитаемся.

Я скручиваюсь скрепкой, благо прессом занимаюсь почти каждый день. Да и девчонки на пляже заглядываются на мою рифленую, как стиральная доска, плоскость живота. И потом, ночью, обожают проводить по кубикам рукой, спускаясь ниже…

Пушок, мы с тобой одной крови, ты и я!

Голова кружится от усилий, но главное, что я сажусь. Теперь подтянуть ноги, и опереться на край кровати. Головокружение. Меня бросает из стороны в сторону. Один раз такое было, в детстве, когда я сломал ногу, прыгая с одного гаража на другой. Мальчишки разбежались, увидев, как штанину прорвала белая кость. А я, как перепивший мужик, не мог встать, и всё время валился на спину. Изо рта лились стоны пополам со слюнями. Или это были слёзы? Сидел и выл, пока не пришли взрослые и не отвезли в больницу. Помню шину из досок. Матвеевна ещё долго эти заборные доски вспоминала, когда к ней на огород повадились бездомные собаки. Хотя, каким псам понадобилось бы выкапывать картошку?

Получается! Я покачиваюсь на дрожащих подпорках. Сердце в груди колотится как маятник у бешенных старинных часов. Ещё немного и, проломив ребра, вылетит на мягкую подушку, скатится к белой простыне.

Комната кружится, но я стою! Пусть «раком». Пусть шатаюсь. Пусть едва не сблевал, но стою!

Понемногу карусель останавливает веселый бег, и я пытаюсь шагнуть. Маленький шаг для человека, но огромный для оборотня.

Истерический смешок вырывается сам по себе. В моём положении только и шутить. Согласно мяукает Пушок. Его полосатое величество неспешно подходит ко мне и трется о ногу.

– Уйди, полудурок! Уронишь же! – я подвигаю пушистый бурдюк, и чуть не падаю на самом деле.

Кот запрыгивает на кровать и сворачивается клубком, желтые глазищи следят за моими потугами. Кажется, что это животное ждет и смотрит, что я буду делать, когда кончится кровать. А блестящая дуга спинки приближается всё ближе. Глядя со стороны можно подумать, что я играю в краба, двигаюсь боком и также выпучиваю глаза.

Рука обхватывает круглую дугу. Потная ладонь скользит по блестящей поверхности. Влажная полоса протягивается за ладонью, и она останавливается. Упор найден, и я подтягиваю вторую руку. Как же приятно выпрямиться. Кровь перестает капать с груди. Я оглядываюсь и вижу, что красные капли пунктиром пролегли по простыне. Ох, и получу же я от Маринки.

Позади меня шевелятся занавеси на межкомнатном проёме. Я собираюсь покинуть небольшую комнатку за печкой. По всей видимости, она служит спальней, так как кроме трюмо с зеркалом и кровати больше ничего нет в это пенале с одним окном. На трюмо разные флакончики-одеколончики, женские прибамбасы, губнушки и мази. Сам чёрт ногу сломит в этом хаосе, но для женщин это идеальный порядок и каждая вещь лежит на своем месте. Такое же и у моей мамы на прикроватном столике.

И раз, и два, и три! Я отталкиваюсь от кроватной дуги и пробегаю несколько шагов. Как малыш, что учится ходить, отпускает маму и бежит на неверных ногах в объятия отца. Я оказываюсь в большой комнате и успеваю зацепиться за спинку кресла. Ноги пытаются сплясать джигу, но я с трудом уговариваю их не делать этого.

В зеркальном шкафе отражается бледная физиономия, словно меня долго и упорно возили лицом по побеленной печи. Чёрной паутины не видно ни на руках, ни на груди, только неровная алая дорожка струится из раны. Шершавая ткань пледа щекочет ляжки, пожалуй, нужно присесть.

Стол под пластиковой скатертью, стулья со следами клея на перепялинах и спинке, диван с небольшим провалом, неудобное кресло, шкаф и тумбочка с неизменным телевизором – вот и всё, что сейчас танцует перед моими глазами. Ни штанов, ни футболки не видно, а в лежащее на диване платье нет никакого желания одеваться.