Майя зажала рот рукой.

– Эллери Робинсон, – тяжело сказала она.

– Что? Кто она?

– Она окончила школу в прошлом году. Хорошая девушка. Играла в лакросс, красотка в американском стиле. Я слышала, что она сделала что–то ужасное.

– Что? – мне стало не по себе.

– Написала что–то на спине другого ученика. Ножом.

– Боже, это ужасно.

– Это было в конце года, так что я знаю только общие черты.

– Ладно, продолжим, – сказала я.

На другой странице было «Спектакль окончен», и два ученика могли быть первокурсниками из театрального кружка.

А на новой странице было написано «Никакой ночевки». Слова были подчеркнуты, и там было одно имя.

Картер Хатчисон.

Я коснулась его имени указательным пальцем, проверяя, что мне это не привиделось. Но оно было там, в книге списков, книге имен. Я убрала палец, словно его имя опалило мою кожу. Теперь я знала, почему Пересмешники были уверены, что Картер придет. Очки, торт, бассейн, а теперь это. Я вспомнила фразу из старого фильма: «Мы сможем заставить вас говорить».

Я повернулась к потрясенной Майе.

– Пора проверить, – выдавила я, спустилась по лестнице, миновала двор и добралась до большой доски объявлений у Макгрегор–холла, в паре футов от актового зала. Знакомая красная листовка висела там, трепетала на февральском ветру.

Записка, как и обещали. Пересмешник пел, слова были в облаке у его клюва.

 Тише, ученики, услышьте нас,

Мама купит вам пересмешника,

И, если он не запоет,

Тогда мама запишет все.

Ведь, чтобы книжку изменить,

Новое имя нужно внести.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Высшая власть

Пересмешники не сделали граффити в туалетах с надписью Картер = насильник черного цвета. Это был шифр. Многие ученики туда и не взглянули. О Пересмешниках и не задумывался, пока они не были с тобой или против тебя.

Картер понял, что они были против него? Он знал, что нехватка очков, отсутствие торта, грязный бассейн, деревья были знаками для него? Он увидел листовку? Нашел свое имя в книге? Поймет, что это значит? Он поймет, что это я? Потому что книга была началом, и объявление на доске не было официальным уведомлением. Они еще даже не оформили бумаги.

Я смогла отодвинуться от доски объявлений, побежала в актовый зал. Я опоздала, но мисс Дамата была хорошей, и для соло–уроков не было гонцов. Были только мы с ней, как на приватном уроке пару раз в неделю. Мне не нужна была дополнительная помощь, просто я была хороша. Я не хвалилась. Так было. Я повесила плащ у двери, села за пианино рядом с ней.

– Простите, что опоздала, – сказала я, убирая волосы с лица и стягивая их в хвост.

– Ты – занятая ученица, – сказала она.

– Да, – а что еще сказать? Особенно когда я не могла перестать думать о книге, листовке, коде и списке с именем Картера. Я играла по нотам, пока мы оттачивали мою Девятую симфонию для выступления, но без чувств. Я не была соединена с клавишами. Я просто нажимала на них. И мисс Дамата заметила разницу.

– Ты сегодня в порядке? – спросила она. Ее волосы снова были в пучке.

– Да.

– Кажешься другой.

– Я просто отвлеклась. Простите. Исправлюсь.

– Отвлекаться – это нормально. Ты не должна быть идеальной, – она коснулась моей руки. Я не убрала руку. Это был искренний жест от нее. – Я ощущаю, когда твое сердце в музыке. Если нет, значит, твое сердце или голова где–то еще.

– Возможно, – тихо сказала я, и мне стало немного лучше. Я не сказала ей ничего конкретного, но было приятно озвучить возможность, что что–то не так.

– Хочешь поговорить об этом? Между нами.

Учитель, который мог отвлечься от урока и подумать о личном. Она отличалась от всех, которые были умными, но лишь на уроках. Мисс Дамата была настоящей, видела нас насквозь. Видела меня насквозь. Я посмотрела в ее зеленые глаза и думала признаться ей, рассказать о той ночи, кафетерии, комментариях Картера, Пересмешниках и книге.

– Просто разное происходит, – сказала я.

– Что–нибудь конкретное?

Я молчала пару секунд, не зная, что сказать, или как сказать. Я будто искала в темноте включатель, спотыкаясь, а потом смогла сказать:

– Просто… этот семестр тяжелее.

– Но ты не про учебу, – тихо сказала она.

– Да, не в учебе, – сказала я, – а в большем…

Я замолчала, ведь это было бессмысленно. У учителей не было власти. Я знала, у кого была власть. Я перевела разговор на Джуллиард.

– Тяжело попасть в Джуллиард? – спросила я.

– Снова Джуллиард? – рассмеялась она.

– Я очень туда хочу.

– Там сложно, – сказала она.

– Какие другие студенты?

– Решительные, целеустремленные, сильные.

– Вы скучаете?

Она покачала головой. Я не знала, скучала бы по школе, если бы не поступила. Но я отогнала мысли, потому что не собиралась проваливать поступление.

– Алекс, – начала она.

– Да?

– Ты можешь приходить ко мне, если хочешь поговорить. Это останется между нами. Ты можешь найти меня в синем доме с лиловой дверью в улице от академии.

– Спасибо, – сказала я, зная, что стоило поговорить, но не могла. – Лиловая дверь звучит круто.

После урока я осмотрела двор. Картера не было видно, и я подбежала к доске объявлений. Я отчасти ожидала толпу учеников, как в фильме, когда вывешивают списки, и толпа смотрит поверх голов друг друга, чтобы понять, кто там. Но никто не смотрел, не замирал. Я пошла на следующий урок, проверила после этого. Прошли несколько учеников, пара взглядов, и все. Я продолжала так до конца дня, поглядывая на доску, когда выпадал шанс.

Я даже вернулась в библиотеку, как тень прошла на второй этаж, чтобы взглянуть на книгу. Девушка листала ее, и это прогнало меня, словно я позвонила кому–то в шутку и бросила трубку, когда они ответили.

Во время последнего урока я даже попыталась выглянуть в окно, увидеть доску объявлений со второго этажа Макгрегор–холла. Там никого не было. Во дворе были только голые деревья и несколько участков твердого снега, оставшегося с прошлой недели. После урока я пошла по двору, чтобы проверить, на месте ли объявление.

По моему плечу постучали, пока я читала то, что уже выучила. Илана.

– Нравится записка? – спросила она.

– Очень умно.

– Я ее написала. Я пишу от лица группы, – гордо сказала она.

– У всех есть свой талант в группе?