Я назвала приложение Алексеем – по мужу. Вот уж кто никогда не интересовался, как я сегодня. Оно и понятно, много дел, работа ответственная, да и Марина с ресепшена сама себя не трахнет. Я, когда узнала, сразу чемодан ему собрала. А потом через несколько дней нашла телефон этой Марины в фейсбуке и позвонила. «Ты, – говорю, – с ним еще наплачешься». А она мне: «Юль, прости. Мы один раз всего, вышло-то случайно». И потом: «Юль, ты как?» Я трубку повесила.

«Как ты сегодня?»

Обычно после этого вопроса Алексей предлагает уделить время себе самой. У него каждый день новые идеи: иногда мы боремся с утренней хандрой под пение птиц, иногда я пять минут прощаю себя, лежа на диване и слушая шум дождя. Один раз под его руководством перевоплощалась в дерево. Сегодня он предложил просто глубоко подышать. Говорит: «Положи одну ладонь на грудь, а другую – на диафрагму. Старайся дышать так, чтобы поднималась и опускалась диафрагма, а грудная клетка не двигалась. Представь, что твоя грудь – это тоннель, а воздух – это машины, которые по нему проезжают». Я дышу, старательно поднимаю диафрагму. «Представь, – говорю, – что твои яйца – это твои яйца, а я – асфальтоукладочный каток, который по ним проезжает». Он не ответил, знай себе дышит: на четыре счета вдох, на четыре выдох. И я дышу. Мы с ним сроду так близки не были.

Надышавшись до одурения, взяла телефон, набрала Алексея. Но, пока гудки слушала, близость куда-то испарилась. Когда он трубку взял, я ему без предупреждения так и сказала: «Мудак ты, Леша». А он мне: «Юль, ну прости. Я правда всего один раз с ней. Без любви». И потом: «Юль, ты как?» Я повесила трубку.

«Как ты сегодня?»

Один раз, надышавшись, позвонила маме. Я ей раньше вообще никогда первая не звонила, а теперь звоню иногда, если до этого простила себя как следует. «Ты, Юль, – говорит мама, – сильно-то не переживай. Подумаешь, важная птица. Найдешь себе другого, получше. С квартирой не в ипотеку и машиной не в кредит». Я дышу. «Мам, ну причем тут квартиры эти, машины? Вечно у тебя на уме какие-то товарно-денежные отношения». «А какие у меня должны быть на уме отношения? Мне, милая моя, скоро на пенсию. Я замужем была три раза. А говяжью вырезку как покупала в магазине «Коровка» за углом, так и покупаю. Товарно-денежные отношения – они же самые стабильные». Я дышу. «Юль, – говорит мама, – ты чего там пыхтишь? Ты, вообще, как?» Повесить трубку нельзя, мама обидится, поэтому я дышу.

Я отписалась от всех комментариев в фейсбуке, удалила из телефона рабочую почту. В строке уведомлений по утрам – непривычная пустота.

«Как ты сегодня?»

Выученным движением вожу пальцем по кругу: от зеленого до красного, от «отлично» до «ужасно». «Испытательный период закончился, – отвечает Алексей. – Чтобы продолжить пользоваться программой, нужно купить подписку». «Мудак ты, Леша», – думаю я. Ложусь, дышу в одиночестве под гул Ленинградки за окном. Потом снова беру телефон. Месяц – 569 рублей, год – 1599 рублей, бессрочно – 8999 рублей.

Нет, бессрочно – это слишком, я не готова к таким обязательствам. Но год – пожалуй, ничего. Приятно думать, что целый год безо всяких «но» и «если» Алексей будет рядом. И каждое мое утро будет начинаться с вопроса:

«Как ты сегодня?»

Петр Аркадьич всегда жил с бабушкой. Казалось, даже был зачат ею. Они всегда были вместе: вместе на детскую площадку, вместе и за пенсией, и в школу, и в совет ветеранов.

Петр Аркадьич с удовольствием носил ее берет и орденские планки. Насмешки сверстников он пересиживал дома, где бабушка, ее запахи и девичьи письма, блинчики и утка в чугунке.

Петр Аркадьич не знал, как предложить себя миру, и потому держался бабушки. А бабушка умерла. Умерла бабушка. Очень и совсем умерла. Он похоронил ее. Хорошо, что люди отзывчивы на смерть. Слетелись соседи, родня (он не сирота), друзья (и они были), сослуживцы (а вот представьте) и девушки (что, не верится?).

Да! Было все! Аркадьич не был полным задротом. Прекрасно ладил с людьми, ходил на рыбалку с Вовкой, тети-Надиным сыном, жег покрышки с Санькой-Тузом. И даже имел пару романов с нехорошими девочками. Но быт, чертов быт! Петр Аркадьич не мог поддерживать дом, как при бабушке, а это очень важно. Очень важно воспроизводить уют, чтобы в ванной сохли коричневые штопаные колготки, смотрелись и комментировались вечерние новости, гулило радио, говорился телефон и бурлил борщ на кухне.

Это была Брестская крепость, форт Боярд, откуда Петр Аркадьич совершал свои вылазки в наружу, в странную, переменчивую жизнь.

Аркадьич был в панике: включение приборов и варение еды не помогало. Он метался в поисках покоя. Пару раз напивался и выл на балконе, пока соседи не вызвали милицию.

Милиция в конце концов уехала, а ужас остался. Ужас смотрел из зеркала небритой Петиной мордой, поводил глазами. Петя мышью бегал мимо отражающих поверхностей.

Однажды он увидел свою морду и не испугался. На ней почему-то оказались бабушкины очки. К очкам Петр Аркадьич добавил сиреневый берет, потом накрасил губы, и жизнь пошла на лад.

Приходя с работы, Петр переодевался бабушкой и жил полной жизнью: гремел посудой, по-старушечьи ругал современность и шаркал тапками.

Субботним зимним днем он увидел из окна белку и бросился, как в детстве, на улицу ее кормить. Он с орешками за ней, а белка от него, а он за ней, а она…

– Смотри, как бабка чешет, прям марафонец, – услышал Аркадьич в свой адрес.

«Ай! – ужаснулся он. – Я ж в бабушкином!»

Домой возвращался он степенно, следуя образу, но напряженно.

Прошмыгнул, как можно более незаметно, мимо соседей. И, бродя по квартире, осмыслил свои новые горизонты и возможности.

Бабок в Аркадьиче жило две. Добрая и злая.

Добрая сюсюкала с детьми, разговаривала с товарками и кормила голубей. Злая ругалась в очередях, орала на водителей и говорила молодым девкам: «Ой-ёй-ёй, гляньте на нее… проблядь мазаная! И было бы что показывать, а то тьфу!», а парням: «А я щас милицию вызову, скотиняки!» А однажды он наорал на бывшего одноклассника, который замешкался уступить Петру Аркадьичу место в трамвае.

А еще Аркадьич, переодевшись бабкой, от Собеса съездил в дом отдыха Комарово, где разбил сердце старенькому профессору художественной академии.

А еще, когда на Девятое мая он пошел на демонстрацию в бабушкиных орденах и медалях, его поцеловали три девушки, два генерала и один чиновник. Подарили люстру, утюг и много цветов.

А еще он познакомился с Игорем Родионовичем, тьфу, то есть ее Галя на самом деле зовут, она выпускница колледжа дизайна и управления, а дедушка был для нее всем, и теперь… Познакомились они на митинге, посвященном девяностодевятилетию Октябрьской революции. Аркадьич с Галей вместе несли плакат «Слава Трудовому Народу!».

Приятно, когда в какой-нибудь развитой стране за местного принимают. Взять, скажем, испанское королевство, город-герой Мадрид. Раз пять за неделю было: подходят тамошние, или колониальные, не знаю, провинциалы, спрашивают что-то по-своему. Улыбнешься для приличия, но абло, дескать, эспаньол. И топаешь дальше; видок-то, воображаешь, у нас ничего, вполне экспортный.

Но потом засомневаешься. Не брился ведь две недели, тряпчишко обновил перед поездкой, подровняли – на человека наконец стал похож. Списываешь, в общем, на их близорукость.

Правда, с нашим братом такие ухищрения не прокатывают. Родную твою кислую рожу земляк фиксирует с ходу, и благо, если человек порядочный, – отворачивается. А иные не прочь поконтактировать. В этом смысле и претерпел – в упомянутом населенном пункте.

По календарю там был сентябрь, но по факту – лето: жарко, душно; а холмы еще, улицы кривые – то винтом, то зигзагом… К обеду уже не гуляешь, а ползаешь. Естественно, от такого климата и урбанизма еще и сухость в горле образуется, внеурочная.