– Кажется, капитан отмечает отплытие, – сказал он, встретившись взглядом с Риччи.

Она нахмурилась.

– У капитана много дел. Оставь свои грязные инсинуации при себе и вали – не на что смотреть сегодня.

– Ну, раз уж ты пришла, может, подеремся? – предложил он, вставая на ноги. – Просто тренировка, – добавил он на ее недоверчивый взгляд.

– Только если возьмешь саблю, – сказала Риччи. – Твой меч тяжелее, так нечестно.

– Думаешь, тебе всегда будут встречаться противники с таким же оружием, как у тебя?

– Твоя правда, – хмыкнула Риччи и бросилась вперед, рассчитывая застать его врасплох.

Фареску успел выхватить оружие, но схватка все равно выдалась увлекательной.

Не пытаясь ее убить, испанец казался неплохим парнем.

***

Новичок не понравился Риччи сразу. Он, как все красавцы, считал само собой разумеющимся всеобщее внимание и расположение. Буквально за час он стал душой компании матросов, начавших обращаться с ним, как с давним другом, и он принес на борт покер. У него были с собой несколько колод, он объяснял правила всем желающим, и за пару дней новое развлечение изрядно потеснило опостылевшие кости.

А еще Томпсон смотрел на Риччи пристальным, уже знакомым ей взглядом – он определенно прикидывал, как лучше освободить от нее место старшего помощника.

Но Риччи не ждала от него никаких действий до того, как они прибудут в Сент-Джонс – из-за запрета на поединки.

Однако, за ужином Томпсон, словно невзначай, склонился к Риччи – за столом было так тесно, что этот жест не привлекал внимания – и прошептал:

– Встретимся ночью на палубе.

Риччи не успела ни смутиться, ни ответить – Томпсон поднялся и вышел, оставив порцию солонину с капустой недоеденной.

– Что он хотел? – спросил Фареска, проводив его хмурым взглядом.

– Ничего, – ответила Риччи.

«Ведь он же не собирается драться на палубе посреди ночи?» – лихорадочно соображала она. – «Что, если я ему… нравлюсь?! Боже мой, это будет свидание?»

***

Тем не менее, Риччи принесла саблю с собой и поняла, что сделала это не зря – на свидания не берут с собой шпаги.

– И что ты хочешь мне сказать? – спросила она. – Что мне следует убраться с корабля в Сент-Джонсе?

– Ну, раз ты уже сама все знаешь, может, поступишь благоразумно? – предложил Томпсон. – Мне не хочется обижать девушку, но ты явно занимаешь не свое место.

«Мне не хочется обижать девушку?!» Даже Фареска себе такого не позволял.

– Это мой корабль и мое место, и никто не смеет указывать мне, что делать!

– Жаль, – ответил Томпсон без сожаления в голосе. – Тогда мне придется избавиться от тебя.

– Поединки запрещены, – сказала Риччи.

– Я скажу, что ты напала на меня. Мне поверят – как еще способному говорить.

– Нас быстро разнимут.

– Все спят внизу. Никто не услышит.

– А впередсмотрящие?

– Они будут слепы и глухи, – усмехнулся Томпсон, побренчав монетами в кармане.

У нее снова не было иного выхода, кроме как сражаться или сдаться.

Риччи сама не могла сказать, что толкает ее идти до самого конца. Упрямство? Гордость? Глупость? У нее не было причин держаться за место старпома «Ночи» – кроме странных слов капитана Уайтсноу, смысл которых она не понимала.

Как и в предыдущий раз, Риччи выбрала драку.

Томпсон был хорош – наверное, он, как и Фареска, мог бы на равных биться с Уайтсноу – хотя его манера фехтования была совершенно иной. Риччи не приходилось вкладывать всю силу в то, чтобы отражать чужой клинок, шпагу Томпсона она отбрасывала с просто игровой после Фарески и капитана легкостью. Но стоило Риччи на миг потерять концентрацию или промедлить, и точный неглубокий укол – в плечо, в ногу, в бок, в левую руку – указывал на ее ошибку.

Риччи понимала, что эти уколы лишь пробные. Томпсон собирался изучить ее и нанести такой же безупречно меткий, но только глубокий укол ей в сердце. И поверит ли он, как поверил Фареска, что его выпад не достиг цели?

«Мне придется убить его, как я убила Элис», – подумала она. – «Или прямо сейчас придумать что-то еще.

Боль от раны в плече настигла ее внезапно, заставив покачнуться и качнуть саблей вниз. Конечно же, Томпсон не мог пропустить такую возможность для атаки.

Время как будто замедлилось. Риччи, словно в кошмарном сне, наблюдала, как приближается к ней лезвие шпаги, и чувствовала, что ее рука с саблей слишком тяжела и неповоротлива, чтобы отразить его. Но тело ее действовало быстрее, чем работал разум. Риччи выбросила вперед левую руку, принимая на нее удар и отклоняя клинок от своего лица. О том, что произошло при этом с ее кистью, она старалась не думать.

Одновременно Риччи осознала две вещи – ее ладонь рассечена до кости и другой возможности напасть ей не выдастся, потому что скоро придет боль ужасающей силы.

Томпсон был так сбит с толку ее маневром, что скрестить лезвия и выбить шпагу из его рук – одно из преимуществ более тяжелого клинка, которое ей так часто демонстрировал Фареска – было не так уж сложно, после чего оставалось лишь приставить лезвие к его груди.

Риччи все еще пыталась перевести дух, когда Томпсон открыл рот.

– Ты ненормальная! – воскликнул он, глядя на капающую с ее пальцев на палубу кровь. – Как ты это проделала? Надела кастет?

– Вроде того, – сказала она, отступая. – Ну, и кто из нас сойдет на берег в Сент-Джонсе?

– А если я откажусь? – спросил он, испытующе глядя на нее.

Томпсон, очевидно, не мог взять в толк, где он ошибся.

– В следующий раз я тебя убью.

– В следующий раз я на этот трюк не пападусь!

– Посмотрим, – хмыкнула Риччи. – У меня еще найдется джокер. Посмотрим, Стеф!

«В крайнем случае, я еще могу «несмертельный удар» разыграть с ним», – подумала она. – «А вот не окажись я здесь, ходила бы по ночам на свидания, а не на дуэли, отбивалась бы от рук под юбкой, а не от выпадов шпаги, и получала бы поцелуи, а не лезвие меча в бок. Ну почему у меня всегда не так, как у людей?!»

В своей каюте Риччи перевязала почти уже сросшуюся и зажившую левую кисть куском более-менее чистой тряпки.

Утреннюю тренировку она проспала. Фареска, пришедший ее будить, только посмотрел на повязку и ничего не сказал.

***

Открытая створка иллюминатора поскрипывала на ветру. Мэри-Энн прицелилась и запустила в проем пустой бутылкой. Рука ее осталась твердой даже сейчас, и бутылка – из-под паршивого дешевого рома, потому что настоящий виски неделю как кончился – не украсила осколками каюту, а пропала в ночной темноте.

Мэри-Энн слышала ее плеск, как и доносящиеся с верхней палубы звуки сражения.

«Плевать на запреты, да, Риччи?»

Она вздохнула.

«Молодость полна сил, надежд и стремлений».

Рядом с неоперившейся зеленой Рейнер Мэри-Энн чувствовала себя опустошенной, словно та выброшенная за борт бутылка.

***

Риччи не могла сказать, что они с Фареской сблизились, но в его отношении к ней больше не сквозило ни снисходительности, ни вызова. Как будто после схватки на ночном причале он признал Риччи равной.

Как штурману и старпому – пусть и очень условно выполняющей свои обязанности – им приходилось часто общаться, они сидели рядом за обеденным столом и, поскольку Уайтсноу все чаще пропускала уроки, они нередко устраивали поединки вдвоем.

Риччи уже привыкла слышать, как матросы осыпают оскорблениями Фареску у него за спиной, мало заботясь о том, слышит ли их он. Когда до ушей ее впервые донеслась фраза, мешающая с грязью всех испанцев и саму Испанию, она резко развернулась с намереньем выдать острослову направление на мытье палубы, но Фареска остановил ее.

– Ты не можешь заставить их замолчать, – объяснил он. – Только дашь им причину сильнее меня ненавидеть.

– А как же твоя гордость?

– Пока они не смеются мне в лицо… моя гордость и не такое терпела, – сказал Фареска с горькой усмешкой.

Поэтому Риччи совсем не ожидала того, что произошло в кают-компании вечером.