– Победу на арене?

– Ты что, не слышала о празнестве в честь Рождества Иоанна Крестителя в нашем городе? – адмирал явно доставило удовольствие просветить ее. – Пойманные пираты, бунтовавшие рабы и другие еретики и нелюди будут драться на арене во славу Господа.

– Вашего Господа? Больше похоже на языческие жертвоприношения.

– Народу, во всяком случае, нравится.

– Богопослушным людям нравится смотреть на то, как другие люди убивают друг друга? – впрочем, Риччи не слишком этому удивилась. – А что заставляет «еретиков и нелюдей» сражаться?

– Победителю даруется свобода.

– Ты ведь понимаешь, что выиграю я? Ты отпустишь меня?

– К сожалению, тебя я обязан передать Святой Инквизиции, так что ты вернешься в тюрьму. Но ты ведь такая же заключенная, так что должна принять участие в праздновании.

– Ты просто хочешь поставить на меня, верно? – рассмеялась Риччи слегка истерично.

– Уверяю тебя, я далек от азартных игр. Только ты решаешь, достанется ли победа тебе или кому-то еще.

– Иди к черту! – буркнула Риччи, гоня мысли о том, что ей, похоже, в любом случае крышка, а у кого-то другого будет шанс выбраться из этого ада и прожить долгую счастливую жизнь.

– Я пришлю к тебе священника, – сказал де Седонья на прощанье.

***

– Мы не собираемся здесь оставаться! – заявил Джозеф Кинн. – Если стоять в гавани долго, кто-нибудь обязательно заявится.

– Мы с тобой, кажется, говорили о трусости? Так вот…

– Он прав, – вдруг сказал Берт, положив руку Стефу на плечо. – Нельзя остаться в гавани надолго. Приплывет таможенник. Когда мы войдем на берег, поднимайте паруса, – он повернулся к Мэлу и Юлиане, подчеркнуто отдавая распоряжения им. – Ждите нас за мысом. Пришлите лодку на берег.

– А это не вызовет подозрений? – спросила Юлиана.

– Если к вам подойдет патруль, скажите, что сели на мель. Ждете большого прилива.

– А если будет время большого прилива?

– Тогда придумайте что-нибудь другое.

***

Сверток со своей оружием и одеждой, а также мечом Риччи, Берт спрятал под вытащенной на берег рыбацкой лодкой.

– Уверен, что никто не найдет? – спросил Стеф.

– Сегодня уже никто не выйдет в море, – ответил Берт. – А завтра тем более. Все будут праздновать.

Но Стеф все равно предпочел остаться в своей обычной одеждой под черным балахоном, хотя тропическое солнце и пыталось прожарить его, как индейку. Расставаться с пистолетами и шпагой он тоже отказался. Впрочем, Берт не настаивал. Если Томпсона раскроют, они ему понадобятся, решил он.

По всей Картахене они видели приготовления к празднику. Люди украшали дома, торговались из-за продуктов к семейному столу, куда-то спешили, а некоторые уже начали отмечать и не спешили больше никуда.

– Вот и тюрьма, – шепнул Берт.

– Желаю тебе удачи, – ответил Стеф. – Но исключительно потому, что от твоего успеха зависит жизнь Риччи.

– Либо молчи, либо говори по-испански!

– Тогда я буду тратить по полчаса на фразу! Да и кто нас услышит?

– Если кто-нибудь услышит, оба попадем в тюрьму. И уже ничем не сможем помочь Риччи!

– Ладно, не кипятись.

– Подожди меня где-нибудь. Только ради бога веди себя, как испанский священник!

Стеф угрюмо кивнул.

***

Риччи ожидала увидеть старого фанатика, отправившегося нести свет истины неверующим, но вошедший в камеру двигался как молодой и сильный человек. В его уверенном приближении к ней не читалось страха, заставляющего всех держаться от нее на максимальном удалении, и Риччи невольно прониклась к нему некоторой симпатией.

К тому же, поболтать с кем-то кроме себя для разнообразия было интересно.

– Ну, что скажите падре? – хмыкнула она.

Священник молча поднял свою черную шляпу с полями, и в свете единственной тусклой сальной свечи Риччи узнала Берта.

– Тише, капитан, – прошептал он. – Охранник стоит за дверью. Покайся в грехах своих, дочь моя, – громко произнес он.

– Какая я тебе дочь, – буркнула Риччи и спросила, понизив голос: – Вы привели «Барракуду»?

– Она ждет нас за мысом. Только мы с Томпсоном отправились в город, – ответил Берт. – У тебя есть какой-нибудь план?

Он принялся читать из принесенной с собой книжки какую-то молитву, смысл которой от нее ускользал из-за незнания латыни.

У Риччи было довольно времени на то, чтобы обдумать все варианты.

– Завтра они выпустят меня на арену, – сказала она. – Мне нужно, чтобы ты принес мне мой меч. И чтобы вы устроили какую-нибудь потасовку… поджог… отвлекающий маневр.

– Тебя выпустят на арену? – переспросил Берт, закончив молитву. – Разве они не знают, что ты…

Он смутился и отвел глаза.

– Что я?

– Ты… ведьма. Малкольм нам рассказал.

Риччи про себя помянула боцмана нехорошими словами.

– Он хотел тебя спасти, – добавил Берт. – Но ты могла рассказать раньше. Хотя бы мне.

– Не думала, что ты останешься моим… другом, – Риччи не была уверена, что стоит употреблять это слово, но ее ограниченный запас тоже, слов не оставил ей выбора. – Прости.

– Ну… я решил, что ты все равно остаешься нашим… капитаном.

Оба они испытывали неловкость.

– Я взял с корабля твой меч, – произнес Берт, и оба они с облегчением вернулись к деловому обсуждению.

– Поскольку ты знаешь… я сама устрою отвлекающий маневр. Только принеси его.

– Ты говоришь с жутким акцентом, – улыбнулся Берт.

– Чертовы кандалы! В них я ничего не смогу сделать. Надеюсь, меч их возьмет.

Берт посмотрел на каменные оковы с сомнением.

– Тут нужен кузнечный молот, – заметил он.

Риччи вспомнила, какие зазубрины оставлял в камне меч Океана. Оставалось надеяться, что и этот камень окажется ему по силам.

– Просто принеси его. Я ни в чем не собираюсь раскаиваться, – произнесла она громко.

– Да будет с тобой милосердие Господне, – ответил Берт слишком тихо, чтобы это было игрой на публику.

Он перевернул несколько страниц в своей книжке с молитвами, и Риччи увидела, что большая часть ее содержимого была изъята, чтобы дать место небольшому кинжалу.

Риччи покачала головой.

– Мне дадут оружие на арене, – произнесла она одними губами.

Берт кивнул, закрыл молитвенник и повернулся к двери.

***

Необходимость оставаться в образе Стефа неимоверно раздражала. Он всегда гордился тем, что может сыграть хоть священника при необходимости, но это оказалась очень сложная роль.

В таверне, куда он зашел для того, чтобы скрыться от невыносимо палящего солнца, он не мог заказать ничего крепче воды, тогда как люди вокруг веселились вовсю, пиво и вино лилось ручьями. Во рту у Стефа пересохло так, что вся Темза не смогла бы утолить его жажды, и он с тоской приглядывался к соседям – нельзя ли незаметно отхлебнуть из чьей-нибудь кружки.

А потом верзила, на чью выпивку он нацелился, неудачно повернулся, облил его пивом и громко расхохотался над этим.

Священнику – любой концессии – следовало бы смиренно промолчать. В крайнем случае, процитировать что-нибудь из Евангелия, как настоятель их прихода, который, кажется, мог изъясняться фразами из святого писания во всех случаях.

Но Стеф не успел ни удержать сорвавшиеся с языка слова, ни даже проследить, чтобы они хотя бы были на подходящем языке. Священник, призывающий гром на голову неуклюжего биндюжника на испанском вызвал бы порицание у окружающих, но и только. А вот католический священник, ругающийся на английском языке – к сожалению, многим вокруг знакомом – заставил умолкнуть весь зал. Обращенные на него взгляды были подозрительными и настороженными.

– Извините, – буркнул он по-испански, поднимаясь, чтобы покинуть таверну.

– Английский шпион, – выкрикнула какая-то женщина.

Стеф сделал отрицающий жест, но кто-то схватил его за руку, кто-то другой сдернул шляпу, а третий выкрикнул:

– Стража!

Обычно, докричаться до нее не так уж легко, особенно в колониальных городах – Стеф знал это по собственному опыту. Но, к сожалению, несколько испанских солдат пили прямо за соседним столом.