Печатаемые в настоящем томе материалы: переписка князя Адама Чарторижского с императором Александром I, записи устных бесед князя с императором, различные официальные бумаги, как то: отчеты князя по управлению министерством иностранных дел и Виленским учебным округом и др., представляют собой не что иное, как собрание оправдательных документов к тем мемуарам князя Адама, которые вошли в I том настоящего издания. В таком именно виде эти документы были присоединены к мемуарам князя Чарторижского в их французском издании. Здесь они переведены полностью, без таких пропусков, которые были допускаемы в других русских переводах этого собрания, появившихся в недавнее время. Документы, вошедшие в настоящее собрание, конечно, не исчерпывают всего богатства материалов, освещающих историю взаимных отношений между князем Чарторижским и императором Александром I. Так, в приложениях к недавно появившемуся труду великого князя Николая Михайловича «Император Александр I» напечатан ряд вновь открытых писем из переписки князя Чарторижского с императором Александром[1].

Дальнейших открытий ожидаем от профессора Аскенази, занятого в настоящее время подготовкой специального исследования о князе Чарторижском. Несмотря на все это, мы считаем правильным и целесообразным присоединить к мемуарам князя Чарторижского тот самый подбор материалов, который был приложен к французскому оригиналу его мемуаров, на том основании, что этот именно подбор имеет значение прежде всего как документальный комментарий к тексту мемуаров. Читатель поступит всего правильнее, если будет знакомиться с этими документами параллельно с чтением самих мемуаров. То и другое составляет вместе единое целое.

Руководствуясь советом профессора Кизеветтера, в этом новом однотомном издании мы соединили мемуары и документы, расположив то и другое по хронологии событий. Никаких сокращений не производилось.

Воспоминания самых ранних лет детства не совсем ясно встают в моей памяти; как в пейзаже, в них есть места яркие, есть и теряющиеся в туманной дали. Всего яснее вспоминаю я из того времени имение Розанка на Буге, старый каменный дом, в котором когда-то жили Потеи и под которым они устроили погреба с превосходными старыми винами.

Это было в 1776 году. Мой отец[2], тогда командир гвардейского литовского полка, привел свой полк на лето в Розанку, чтобы подготовить его там к военным маневрам, которые он хотел ввести в Польше. Для этой цели он выписывал хороших солдат из Пруссии, а также посылал туда наших молодых людей на выучку.

Я помню палатки, разбитые на газоне двора, и офицеров гвардии, собиравшихся в них к обеду. Помню также полкового священника, бернардинца. Это был человек высокого роста, умевший вызывать к себе расположение офицеров, которые любили шутить с ним.

Гетман Браницкий, давнишний близкий друг моего отца, посетил Розанку. В то время гетманы снова пользовались своим прежним влиянием, и Браницкий был принят со всеми официальными почестями, не говоря уже о гостеприимстве, оказанном ему в нашем доме.

Весь полк был одет в парадную форму и казался мне целой армией, несмотря на то, что состоял всего из двух батальонов.

Ко мне был приставлен тогда камердинер моего отца, француз Буасси, уроженец города Понтуаз, близ Парижа, добрый и умный человек. Именно он своим демократизмом предохранил меня от влияния распространенных в то время в Польше привычек величия и барства и рано пробудил во мне наклонность к независимой и полезной деятельности.

Среди разных мелких происшествий того периода мне вспоминается одна прогулка по холму, на котором стоял наш дом. Спуск с него был довольно крутым и шел к самому городу, расположенному у подошвы холма. Буасси уговорил меня сбежать с холма, но я не смог добежать до конца, упал лицом оземь и покатился вниз. Мне было очень совестно своей неловкости, тем более что находившиеся внизу еврейские дети начали смеяться надо мной. Это меня страшно рассердило, и мне стоило большого труда успокоиться после этой неудачи.

В то время мои родители обыкновенно проводили лето в Вольчине, находившемся в нескольких милях от Розанки. С этим местом связаны мои дальнейшие воспоминания. Там был обширный дворец, в котором жил канцлер князь Михаил Чарторижский, дядя моего отца. В этом дворце под наблюдением княгини, супруги дяди, воспитывалась в свое время моя мать[3], там же вышедшая замуж за своего дядю по матери, князя Чарторижского, сына воеводы.

Оба старых князя очень желали этого брака, но ему сильно противилась княгиня Любомирская, сестра отца. Ее противодействие возросло еще благодаря следующему обстоятельству. Незадолго до замужества мать, зайдя в избушку какого-то крестьянина, нашла там в люльке ребенка в оспе, в самый разгар болезни. Потрясенная виденным, так как несколько ее сестер умерли от этой болезни, она сама заболела оспой, и так сильно, что отчаивались ее спасти. Как только мать немного оправилась, родные поспешили с этим браком. Девушку одели к венцу. Она вышла с лицом, покрытым струпьями и большими красными пятнами, и в парике на голове, так как волосы выпали совершенно. С княгиней Любомирской сделалось дурно от отчаяния, что ее брату досталась такая уродливая жена. Но, как ни велико было ее влияние на отца, она не могла помешать этому браку, который считался в семье очень выгодным.

Спустя некоторое время мать совершенно оправилась от болезни и вскоре сделалась замечательной красавицей.

Главное здание в Вольчине было деревянным, другие же постройки – каменными. Я вспоминаю там портреты Карла XII, Августа II и Понятовского, отца короля. Был там и огромный сад, разделенный длинным, широким каналом, в конце которого стояла статуя Нептуна со всей его свитой, во французском стиле, столь модном в то время.

В Вольчине случались блестящие собрания, играли и ставили разные пьесы. Однажды были устроены гонки на воде. Мужчины, в подходящих к этому случаю костюмах тритонов, бросались в канал; среди них особенно выделялся генерал граф Брюль.

Мать учила меня французскому языку. Как-то раз задала она мне выучить наизусть прочитанный вместе с ней отрывок из Расина, в котором Митридат открывал своим детям замысел против римлян. О, эти стихи! Никогда я не забуду их, и вот почему. Мы часто предпринимали шумные, веселые и очень приятные прогулки в Рымчай, – то была деревня, лежавшая в окрестностях нашего имения, с чрезвычайно живописным источником. Мать любила украшать это местечко. А так как я не выучил заданного урока, меня оставили дома, к большому моему огорчению.

В обширных садах Вольчина водилось много оленей. Когда однажды я гулял по саду с Буасси, олень набросился на меня, повалил на землю и готовился было ударить рогами, но Буасси прибежал на помощь и палкой отогнал животное.

Мне припоминается также доктор Гольц, не разлучавшийся никогда с моим отцом, и один молодой женевец по имени Люиллье, учитель математики, дававший мне уроки в течение десяти лет.

В моей памяти встает также Юлиан Немцевич, уже тогда посещавший наш дом, и мне помнится, как, танцуя с моей старшей сестрой, он поскользнулся и упал во время мазурки. Сестры, бывшие старше меня, казались мне тогда уже совсем взрослыми девицами; они играли на рояле и должны были принимать гостей.

Самым близким нашим соседом был Клокоцкий, живший в Сычиках, к которому мы часто ездили в гости по вечерам. У него был огромный пруд, в пруду водилось много рыбы; на звон колокольчика рыбы выплывали, и мы бросали им хлеб в воду. Княжнин упоминает об этом в своих стихах.