И дело вовсе не в нём. Не во мне даже…

Кирос. Дело всегда в Киросе, во всём, что он со мной сотворил. У меня за плечами — двадцать лет свободы и восемь лет психотерапии, а что толку? Альфа-братец продолжает отравлять мне жизнь даже теперь, когда я уже давно расстрелял его в упор из обреза и пустил на корм червям.

Снова вцепился в свои вечно всклокоченные патлы. Вот ведь не хватало к ночи поминать всякую гадость! Зря, зря я взбаламутил это болото. Да и с чего вообще? Дар похож на Кироса меньше всех на свете. Он добрый, заботливый, сильный… и совсем дурной, если решил присвоить себе потрёпанного жизнью кошака-убийцу с проблемами доверия. Не мог закадрить кого получше? Что, сучья мать, творится в этой белобрысой башке?..

Неприятным сюрпризом стало то, что я уже готов шею свернуть этому «кому получше». Несуществующему, смею надеяться. Ибо делиться всё ещё не люблю и не умею.

Не то чтобы у меня есть какое-то право на ревность. Я ведь сам раз за разом отказывался пометить его, не так ли? Отказывался, пусть и охота было до трясучки, до зубовного скрежета. Но оставить метку — значит, признать притязания на меня; признать, что я сам принадлежу Дару. Принадлежу более сильному альфе.

Сучка альфы. Двадцать лет бежал прочь, чтобы вернуться ровно к тому же, с чего и начал. Так получается?

Нет, не так. Совсем не так. Принадлежать Дару действительно хочется. Сучкой его быть, как бы жалко это ни звучало даже в мыслях. Стонать под ним, прогибаться, давать ему всё, что только пожелает. Угождать. Обнажать горло.

Доверять.

Вот с этим у меня херово; оттого и вся остальная колония тараканов никак не вымрет.

Но где он шляется вообще? Я тут, значит, жру себя поедом, а он даже звякнуть на комм не удосужился… Силясь отогнать смятение, злость и непрошенное возбуждение, прошёлся по мансарде туда-сюда, бездумно глазея то в окно, то на скошенный потолок. А затем, не выдержав, дёрнул на себя балконную дверь и легко перемахнул через высокие перила.

Приземлился уже на четыре лапы. Стряхнул с хвоста ошмётки штанов, покосился на подъездную дорожку — пусто. Да и пожалуйста! Вздорно фыркнув, неспешно побрёл в сторону леса. Пусть ищет где хочет; а у меня, как говорится, лапки.

Лесная подстилка из веток, хвои, опавших листьев и медленно сохнущей травы мягко пружинила под лапами. Непривычно очень — то и дело хотелось посмотреть, не наступил ли во что, не засадил ли занозу в лапу. Все остальное же — приятно и самую малость пугающе. Я, например, и не знал, что в хвойных лесах тепло — теплее, чем на открытом воздухе, — но в разы менее влажно, чем в лиственных. И ветра почти нет, шумит где-то в вышине столетних сосен, а до земли и не доходит. Вот так прогуляешь по подобным местам, вдохнешь запах свежей хвои и подумаешь, что не зря тащил свою полосатую задницу на далекий север.

Ни с того ни с сего захотелось рвануть в горы. Прямо сейчас, в неверном свете молодой луны, не зная дороги. Да вообще ничего не зная, просто… тянуло что-то. Со страшной силой, будто магнитом. Я даже было свернул в сторону гряды, что темной неровной полосой разрезала небо. И вдруг замер, услышав хруст веток под тяжёлыми шагами.

Первым порывом, пугающим и вообще ни разу не адекватным, было рвануть на шум. Тигры бегают быстро: несколько минут, и можно будет сбить с ног этого наглеца, угрожающе зарычать, показывая, что вовсе не он тут самый сильный альфа. Вторым — проигнорировать и идти своей дорогой, не обращая внимания на все усиливающийся запах медведя. В итоге неспешно побрел на звук, нарочно петляя между часто растущими соснами, то и дело останавливаясь, стараясь запомнить запах, привыкнуть к этим местам.

Чужие шаги — не человечьи, звериные — снова донеслись до меня, когда я уже вышел обратно к озеру. Да так и замер, залюбовавшись вышедшим навстречу медведем.

Он огромный. Куда больше всех, что я встречал, настоящих или перевертышей. Силой от него веет ничуть не меньше, чем в человеческой форме. И пахнет в разы сильнее. Вроде бы мокрой шерстью — видно, пробовал озерную водичку лапами, — сладкими ягодками, мёдом, еще чем-то трудноразличимым.

Медведь презабавно склонил голову набок, шагнул мне навстречу, отчего первой реакцией было как следует вздыбить шерсть на загривке. Зарычать угрожающе. Изображать склочного домашнего котика я не стал, но чуть рыкнул. Для проформы, чтобы не обольщался.

Ха, можно подумать, кого-то тут волнует моё недовольство. Косолапый (надо будет обязательно поделиться этим наблюдением с наглой медвежатиной) зарычал в ответ и мелко затрясся, будто бы от смеха. Шагнул ко мне снова и вдруг отвернулся, направился вдоль озера в сторону гор. Повернул голову, когда понял, что я за ним не спешу, и, не дождавшись никакой реакции (с чего бы ей быть, я не понимаю по-медвежьи!) вдруг перекинулся. Быстро, мягко, словно перетёк в человеческое обличье. Замер передо мной, обнаженный и будто бы совершенно не ощущающий прохлады осеннего воздуха.

— Будешь дальше вредничать или пойдём куда поинтереснее?

Ха, да я могу вредничать хоть до самой Шестой Эры. Но не буду, ладно уж. Как известно, кошки очень любопытные, и я не исключение. Неспешно прошествовал к Дару, тут же недовольно боднул его головой в бедро — иди, мол, чего встал, жди тебя ещё тут!

Ну а что? Не всё же медведям наглеть, котам иногда тоже охота.

Шли совсем недолго, Дар даже перекидываться не стал. Метров триста или чуть больше, прежде чем передо мной открылся исходящее паром озерцо, словно бассейн внутри большого озера, отделенного от него крупным камнями. Настоящий термальный источник, одним своим видом вызвавший восторг и у человеческой половины, и у кошачьей.

— Ну и чего встал? — спросил Дар, абсолютно бесстрашно потрепав меня по холке и подтолкнув к озерцу. — Лезь давай! Вы, полосатые, любите воду баламутить, я знаю.

В источник я не пошёл… а вовсе даже несолидно сиганул, подняв кучу брызг. И тут же радостно принялся нарезать круги, мощными лапами загребая тёплую воду. Её непривычный железистый запах чуть раздражал нос, даже заставил чихнуть пару раз; но это мелкое неудобство ни в какую не шло с восторгом, что переполнил меня от ушастой макушки до самого кончика хвоста.

Хаос, да я останусь жить в этой штуке! А Дару готов авансом простить любую из тех ебанутых выходок, на которые он горазд!

Пока он, правда, ничего такого не делал — степенно вошёл в воду, опустился по самую макушку и, быстро вынырнув, тут же принялся обтирать лицо ладонью. Но на меня смотрел, разок даже умудрился проехаться ладонью меж ушей, мягко погладив. Со смешком покачал головой, когда я вздорно фыркнул и отплыл подальше; устроившись у камней, расслабленно откинулся на самый большой из них.

Я мог бы, наверное, плескаться до самого утра. Ни один вид кошачьих не любит воду так, как мы! Но в итоге резонно рассудил, что водица никуда не денется, а вот Дар очень даже может.

В конце концов, можно хоть самому себе признаться, что я попросту по нему скучал?

Тихонько подплыл поближе — не будь Дар оборотнем, наверняка и не услышал бы. А так не проканало: сидит, насмешливо зыркает из-под мокрых ресниц.

— Я гляжу, ты доволен? Вот ведь… кошак.

Ответил ему очередным утробным фырканьем, но всё же смилостивился и потёрся лбом о крепкое плечо. Дар, будто только этого и ждал, принялся чесать меня за ухом, отчего я самым недостойным образом запыхтел. Хорошо, мурлыкать тигры не способны, а то было бы совсем позорище.

Ну хотя и так…

А, ну и ладно! Мысленно распрощавшись с остатками репутации свирепого хищника, довольно боднул гладящую меня руку. А затем и вовсе лизнул пару раз, что вызвало целую уйму веселья.

— Кожу раздерёшь! — укорил Дар, отсмеявшись. — У тебя язык хуже наждачки. Не хочешь сначала человеком обернуться, а потом уже вот эти все непотребства творить?

Для разнообразия даже послушался. Поплескался пару минут напоследок, ушёл под воду — а вынырнул уже в привычном Дару облике.

— Я уж думал, ты решил меня продинамить, — заявил как ни в чём не бывало.