Таковы были страхи граждан того времени. Но так ли обстояли дела на самом деле? Насколько сильно смогли повлиять эти ограничения на ход истории? Очевидно, что они были не в состоянии остановить время и заморозить общество в статичном состоянии. Ремесленники начали экспериментировать со стилями и применять новые материалы, чтобы улучшить качество своего товара. Во многих частях Европы уровень жизни вновь стал повышаться, так как люди постепенно начали приходить в себя после разрушений Тридцатилетней войны. В начале XVII века, например, в Бондорфе и Герберсхайме – двух деревнях в Вюртемберге, Германия – на каждого мужчину приходилось по 3 единицы одежды, а на каждую женщину – по 12. Спустя столетие данный показатель увеличился до 16 и 27 единиц одежды соответственно. К 1800 году эти цифры выросли вдвое[84]. Недалеко от этих мест, в городе Лайхингене, в 1796 году гардероб купца Георга Кристофа Нестеля состоял из 17 коротких модных камзолов без рукавов с высокой талией, среди которых имелись как цветные, так и черные, и белые, сшитые из хлопка и шелка. За восемьдесят лет до этого купцы и члены местного городского совета добились привилегии носить хлопковые вещи, а также предметы, расшитые золотом и серебром. Однако низшие сословия должны были по-прежнему ходить в одежде из смеси льна и хлопка. К середине XVIII века половина одежды замужних женщин значилась в имущественных перечнях как «старая» или «очень старая». Власти заставляли ремесленников и бедноту носить черное платье в церковь и на городские собрания. Как следствие город выглядел толпой, одетой в черную простую одежду. Легкий хлопок и яркие цвета – два признака модной революции, к которой мы еще вернемся, – улицы немецких городов увидели лишь в 1790-х годах, на целое столетие отстав от городов Нидерландов и Англии[85].

Тот факт, что некоторые люди нарушали все эти постановления и властям приходилось периодически их обновлять, вовсе не означает, что они не имели никакого влияния. В конце концов, нарушители отталкивались от существующих правил и, мечтая о шелковых лентах или золотых пряжках, косвенно признавали их отличительными чертами сословия, стоявшего выше. Ранжируя таким образом товары и моду, подобные законы способствовали созданию социальной пирамиды дурного и хорошего тона. Вот почему во Франции двор короля играл «ключевую роль в закреплении различий в одежде», по словам историка Даниеля Роша[86]. Ведь все взгляды были прикованы к королю и королеве.

В то же время последствия неповиновения могли стоить непослушным большого количества денег и быть довольно болезненными. Пусть мировые судьи при Елизавете в Англии смотрели на нарушения сквозь пальцы – в Центральной Европе власти были далеко не такими всепрощающими. В немецком Шварцвальде в 1708 году пастор Эбхаузена осудил в своей проповеди «женщин, которые одеваются слишком нарядно» и заставил церковный суд назначить штраф в размере 11 крейцеров женщине, надевшей слишком длинный для ее статуса платок. Данная сумма составляла среднюю месячную зарплату служанки. Спустя пять лет неподалеку от этого места в городишке Вильдберг каждый десятый житель был оштрафован за нарушения в одежде, совершенные в течение года. Средний штраф составил недельную зарплату. Почти все, подвергшиеся наказанию, были женщинами. Общественное осуждение было очень сильным, могло привести к враждебному отношению к целым семьям и даже к полной изоляции нарушителей. В таких регионах, как Вюртемберг, сумптуарные законы имели настоящую силу, потому что были частью общественного контроля гильдий и церквей, вместе следивших за расходами граждан, чтобы женщины оставались в подчиненном положении, а рабочая сила – по-прежнему дешевой. Одинокие незамужние женщины и вдовы не могли зарабатывать себе на жизнь самостоятельно, работая ткачихами или продавая продукты на рынке. Вместо этого они вынуждены были жить в чужих семьях и работать служанками за искусственно пониженную, фиксированную плату. Мастера следили за тем, чтобы их ученики знали свое место, поэтому в гильдиях не существовало настоящей конкуренции. Кроме того, в гильдии не включали мигрантов, евреев и женщин. Определенные группы людей имели от этого двойную выгоду. Например, мужья, с одной стороны, ограничивали возможность жен зарабатывать самостоятельно, а с другой – они также ограничивали их возможность потратить заработанное. Местные суды разрешали мужьям забирать заработки их жен, и если муж хотел, он имел право запретить своей жене вообще совершать какие-либо покупки. В результате мужья монополизировали и производство, и потребление, и это объясняет, почему в некоторых городах у мужчин было больше одежды, чем у их жен[87].

Центральная Европа была преимущественно аграрной, однако она не была отрезана от всего мира или экономически автономна. Маленькие города и деревушки являлись частью рынка, так как их жители ткали и пряли на экспорт. Они давали и брали в долг. Их жительницы, вне сомнения, мечтали об обновках – как, например, несчастная служанка семьи мельника, которой в 1736 году пришлось провести один день в тюрьме за то, что ее поймали с поличным при покупке лент на ярмарке. Отличительной чертой всех этих обществ было не отсутствие желания потреблять, но социальная и институционная «смирительная рубашка», которая не давала желаниям и расходам как следует разгуляться. В подобных условиях потребление, конечно, не способно было расцвести.

Во второй половине XIX века, после окончания Опиумных войн, на Западе стал закрепляться образ Китая как статичной и закрытой страны. Это было результатом, как мы знаем теперь, неверного взгляда на недавний успех Промышленной революции в Европе как на доказательство исключительной прогрессивности западных стран и отсталости Китая. В 1582 году, когда итальянский миссионер Маттео Риччи приехал в Китай, образ этой страны был куда более положительным. Темп Нанкина («говорят, здесь живут 200 000 ткачей») заворожил Риччи, он был поражен тем фактом, что «китайцы теперь ткут одежду полностью из шелка» и «подражают европейским производителям». Длинные широкие рукава и в мужской, и в женской одежде напомнили ему венецианский стиль. Маттео Риччи также отметил «огромнейшее количество книг в обращении… и до смешного низкие цены, по которым они продаются». Различия в культурах поразили миссионера гораздо меньше, чем «схожесть обычаев»: «То, как в Китае используют столы, стулья и кровати, совершенно не знакомо жителям соседних стран… Между нашими культурами возможен разнообразный и благой обмен»[88].

Хотя Риччи и был заинтересован в выискивании похожестей, его наблюдения, так же как и наблюдения португальского миссионера Алвару Семеду, который восхищался «транспортом и товарами» в Китае 1620–1630-х годов, указывают так или иначе на развитие рыночных отношений во времена эпохи Мин, на появление большого потока товаров, моды и желаний приобретать вещи, а также на вызванные всем этим страхи о нарушении социального строя и нравственном упадке[89]. Зарубежные товары попадали в страну через контрабандистов и в качестве «дани» императору. Еще одним способом была разрешенная береговая торговля. В 1548 году один чиновник насчитал свыше тысячи кораблей, за тридцать девять дней причаливших к побережью провинций Чжэцзян и Фуцзянь на юго-востоке империи[90]. Подобная активная прибрежная торговля говорит о развитых торговых связях внутри этой гигантской континентальной державы. Ее главной артерией был Великий канал длиной 1794 км – древнейшее гидротехническое сооружение в мире. Канал, по которому вновь пустили корабли в 1510-х годах, соединял Ханчжоу на восточном побережье с Янчжоу и рекой Янцзы и Пекином на самом севере. Изначально цель построения этого грандиозного инфраструктурного сооружения носила военный характер, так как через канал осуществлялись поставки зерна для армии в Пекин, новую столицу империи Мин с 1421 года. Но хотя правительственные корабли имели первоочередное право на передвижение по Великому каналу, он стал одним из важных торговых путей для транспортировки продуктов и товаров. Зерно из Гуанси на юго-востоке переправляли в города на берегах Янцзы. От фермеров в центре страны рис спускали вниз по Янцзы, чтобы продать его в районе Цзяннань, в котором располагается Шанхай. С севера хлопок-сырец перевозили в район Сунцзян на юге Шанхая, где из него делали хлопчатобумажную ткань и затем продавали по всему Китаю. Чашки и вазы из Цзиндэчжэня, столицы фарфора на северо-востоке, расположенной в нескольких сотнях миль от Кантона, покупали купцы из Хойчжоу на юге. И наоборот, чай и сахар с юга отправлялись на север. Из Маньчжурии соевый жмых спускали вниз по побережью. Книги, напечатанные в провинции Сычуань, оказывались в руках читателей из Нанкина и городов в дельте Янцзы.