«Бабушкин любимчик», – поддразнивала меня Лиза, которой приходилось уступать бабушке свою маленькую комнату и перебираться с раскладушкой к нам с Мариной. Как я сейчас понимаю, ей, видимо, было немного обидно, что бабушка не возится с ней так, как со мной. «Ну и что? – думал я про ее слова. – Бабушка у меня тоже любимчик».
Лишь одно огорчало меня. Бабушка рано или поздно уезжала к себе, а ни моя мама, ни папа не соглашались ни играть со мной и Мариной, ни разглядывать мои коллекции. И они никогда не смешили нас так, как бабушка Рая.
Как-то я высказал бабушке эти свои сожаления. Она же на это лишь рассмеялась:
– Сравнил! Бабушка твоя на пенсии, и времени у нее полным-полно. А родители твои весь день на работе, а потом еще и по дому у них сколько дел! Они должны заботиться о вас с Мариной и Лизой – чтобы вы были одеты, накормлены, не болели. Мы с тобой, дружочек, стрекозы, а они – трудяги-муравьи. Помнишь басню про стрекозу и муравья?
Да, я помнил басню, но мне в той басне, честно говоря, стрекоза тоже была симпатична, хоть она и «лето красное пропела».
Сейчас мне удивительно, что бабушка Рая знала всех моих приятелей.
– К тебе твой Коля заходил, – сообщала она мне, когда я появлялся дома, набегавшись на улице.
– Дюдик? – спрашивал я.
– Нет. Тот Коля, у которого маленькая сестричка и собака фокстерьер и который хорошо играет в шашки.
– А, Колька Пасс!
– Да. Очень умный мальчик. Мы с ним так славно побеседовали!
А Колька Пасс при встрече говорил мне:
– У тебя классная бабушка! Чаем меня напоила и всякие истории смешные рассказывала.
Да, рассказывать истории бабушка Рая была мастерица.
Мне запомнилась история про старшего брата моей мамы – дядю Сергея, которого, пока он был маленьким, звали Сергуней, или сокращенно Гуней. Моя мама тогда еще не родилась (по выражению бабушки, «была только в проекте»). Дядя же Сергей был пятилетним малышом. И вот родители поехали с ним в деревню к своим знакомым – пожить недельку на свежем воздухе. И там Гунин отец (мой дедушка) взял как-то Гуню с собой на речку – порыбачить. Сергуня на реке не рыбачил, а играл в песке, а отец с удочкой ходил по берегу – до кустистого мыска и дальше.
Бабушка Рая (тогда совсем не бабушка, а молодая женщина) находилась в доме – и вдруг слышит громкий плач. Не плач – рев! Это бежит с речки Гунька и, рыдая, кричит на всю деревню:
– Папу волки съели! Мамочка, папу волки съели!
Бабушка, по ее словам, понимала умом, что это какая-то ерунда, что не могут волки летом, рядом с деревней напасть на взрослого человека. Но все же, как она выразилась, ей стало не по себе. Даже жутковато стало. Хоть она и не трусиха.
– Как это съели? – с недоверием спрашивала она у сына.
– Съели! – заливаясь слезами, твердил тот.
– Где это случилось? Почему ты решил, что волки? Ты ничего не перепутал? – расспрашивала она, пока они с Гунькой вместе бежали к речке. – Они прямо напали на него?
– Не знаю! – всхлипывал перепуганный малыш. – Съели, одни кости остались!
Прибегают на речку, на мысок. И бабушка Рая (тогда не бабушка) видит на берегу множество собачьих следов и торчащие из песка огромные ребра давно сдохшей то ли коровы, то ли лошади.
– Вот такие костомахи! – показывала мне бабушка, полукольцом разведя руки и тряся от смеха своей седой головой.
– А отец просто ушел дальше по берегу, увлекшись рыбалкой, и Сергуню не слышал, – договорила она.
Рассказывала бабушка иногда и не смешные, а серьезные истории. Как вот эта.
Бабушка в ту пору была вовсе не бабушкой и даже не женщиной, а девочкой, четвероклассницей (что, по правде говоря, я с трудом представлял себе). Происходило это давно, еще до войны с фашистами. Так вот, задумала она подарить своей маме подарок ко дню рождения. И стала собирать на подарок деньги – из тех, что ей давали на мороженое или на леденцы. То есть она не покупала себе сластей, а деньги складывала в коробочку из-под какой-то игрушки. И так почти целый год. Но как-то раз, когда до дня рождения оставалось совсем немного, ее мама что-то искала и наткнулась на ту коробочку с монетами.
Мама ее была строгая.
– Откуда это? – сурово спросила она. – Рая, откуда эти деньги?! Что это значит? Объясни!
И бабушка (которая тогда была еще девочкой) молчала, опустив голову и, как она любила говорить, «пару изо рта не пускала», то есть не промолвила ни слова, как ее ни пытали. За такое упрямство ее на полгода лишили мороженого и месяц не разрешали ходить на каток (как раз стояла зима).
– Почему же ты не призналась? – удивился я. – Призналась бы – и твоя мама наверняка бы простила тебя.
– Прощать в общем-то было не за что, – не согласилась бабушка. – А оправдываться – это казалось мне так унизительно. К тому же это ничего бы уже не поправило. Я мечтала, что мой подарок станет сюрпризом. А тут в один миг все мои замыслы рухнули.
– Ну, а так тебя еще и наказали несправедливо, – не понимал я. – Ты же не украла эти деньги, как твоя мама могла бы подумать, не выменяла на что-то…
– Да, я молчала, но зато моя тайна осталась тайной, никто не раскрыл ее, не высмеял меня за нее. Пойми: для меня то, что мои замыслы рухнули и что их разрушил человек, ради которого все и задумывалось – для меня это было горше любого наказания. Наказание было – чепуха!
– Не знаю, – сказал я задумчиво. – Я бы, наверное, все-таки признался.
Рассказывала бабушка много чего. А вот про войну почему-то не рассказывала, хотя к началу войны она окончила десятый класс, значит, должна была хорошо все помнить. И про то, как после войны она работала завучем школы, она тоже не рассказывала. Хотя, если честно, я и не расспрашивал. Сейчас я, конечно, жалею, что не расспрашивал и что те страницы ее жизни для меня никогда не откроются. Но в том моем возрасте мне больше нравились веселые истории, и бабушка, наверное, это понимала.
Историй она помнила множество. Правда, случалось, что какую-нибудь историю она рассказывала по второму разу.
– Бабушка, ты уже рассказывала мне это, – прервал я ее однажды.
Она замолчала и весь остальной день выглядела расстроенной.
Вот. А однажды она подарила мне набор марок, какие у меня уже имелись. И я был страшно удивлен: ведь бабушка десятки раз смотрела вместе со мной мои альбомы. Как она могла забыть?! Получалось, что ее память, которая столько всего помнит, иногда все же подводила ее.
Из всех моих друзей бабушка Рая особенно хорошо относилась к Саньке. Когда моя мама ворчала: вот, мол, Санька такой-этакий хулиган, и Лешу подбивает на хулиганские поступки, – бабушка всегда заступалась за него:
– Саша – добрый и открытый мальчик. У него чуткое сердце, – говорила она убежденно. – А мальчишки – они и должны быть немножко разбойниками. Иначе, если они будут паиньками, какие же из них вырастут мужчины?
– Ты сейчас Лешу нау-у-учишь, – укоризненно качала головой мама.
– Ничего. Он уже не ребенок и многое понимает.
Когда Санька заходил к нам, бабушка подзывала его к себе и, положив руку ему на плечо, расспрашивала его с большим интересом, как его дела, починил ли он свой сломавшийся велосипед и по-прежнему ли его обижает брат.
Санька был польщен, что с ним так по-взрослому беседуют. Санькина мать только гоняла его и никогда ни о чем таком не расспрашивала. Она даже не знала, где он проводит целый день помимо школы. А он где только ни лазил – и в подвале, и на чердаке, и на стройке. Но когда у нас гостила бабушка Рая, он часто вместо чердака или подвала наведывался к нам.
Бывало, мы втроем ходили за зверобоем. Надо пояснить, что бабушка Рая не признавала лекарств, всяких таблеток и микстур, и никогда не обращалась к врачам. А лечилась она от всего одним средством – зверобоем. Это такая жесткая травка с крепким стеблем и множеством ярких золотистых цветочков.
