— Зачем ты так? — смог только выдохнуть Джованни, внутри его росло негодование, он не мог понять, зачем де Мезьер затеял столь странный разговор.
— Мне не с чего тебя жалеть или относиться к тебе с милосердием! Тебя следует приставить к работе и не позволять валяться в постели до середины дня.
— Да пожалуйста! — воскликнул Джованни, вспомнив слова Гийома о том, как нужно отвечать на угрозы рыцаря. — Может еще многое вспомню! Из жизни шлюхи. А сколько удовольствия я получу, вспоминая, как меня берут сзади… немилосердно и безжалостно!
— Гийом подучил, да? — Готье смерил его пытливым взглядом, на который Джованни широко улыбнулся в ответ. — Ну, ладно, не буду тебя мучить. Вставай, иди на кухню, распорядись о нашем завтраке для всех четверых, потом узнай, кому нужна прачка, собери грязное бельё и отнеси служанкам владельца дома, господина де санта Камела. Потом проверишь, чтобы стол был накрыт. Сегодня пойдете вместе с Гийомом прогуляться по городу. И только попробуй его чем-то обидеть или расстроить! Когда-то Гийома выкупили с помощью госпитальеров из сарацинского плена, он тебе многое может порассказать, если захочет. Поймёшь тогда, что твои слёзы и любовные стенания — ничто.
Джованни сам был рад высвободиться из рук де Мезьера и поспешить выполнить его указания, прекрасно понимая, что разложи его сейчас рыцарь на кровати, он уже не сможет без боли ни сидеть, ни лежать, ни бегать по лестницам, а уж тем более — отправиться в город.
Оставшись с юношей на некоторое время наедине, Гийом не упустил случая одарить его поцелуем, на который Джованни ответил со всей свойственной ему страстностью, но потом подошел Жерар и отпер дверь дома. Выйдя на разогретую жарким солнцем улицу, Джованни поначалу не совсем понял, почему его охватило беспокойство, заставившее вздрогнуть, словно от удара молнией. Он огляделся и тут заметил, что на запертой двери дома на противоположной стороне улицы мелом выведены знакомые буквы сказочной мавританской вязью. Буквы складывались в слова, и юноша их понимал, потому что это было первое, что начертал Михаэлис, намереваясь научить своему родному языку: «Ты моё самое дорогое сокровище!» И только они двое знали тайну этих слов.
Гийом заметил его волнение и тронул за плечо. Джованни заставил себя повернуться к нему, хотя ног под собой не чувствовал, и взглянуть на своего стража, скрывая под трогательной наивностью всю бурю эмоций, которые затопили его сердце. Совершенная любовь изгнала страх [1], и он по-иному взглянул на окружающий мир: больше он себе не позволит подчиниться воле де Мезьера, что бы тот с ним ни делал! Главное, что Михаэлис рядом и думает о нём, переживает за него, и он — не одинок.
Готье стоял у окна, провожая глазами спины уходящих по улице вверх Гийома и Джованни. Своим незримым чутьём он понимал, что-то происходит, но не мог логически объяснить, что именно. Отойдя от окна, сел за стол, бесцельно перебирая уже давно прочитанные манускрипты, но никак не мог выбросить из головы беспокойство, что зародилось именно в тот момент, когда он выглянул в окно. Рыцарь вышел из-за стола, промерил шагами комнату и решил опять обозреть улицу.
Михаэлиса из Кордобы он узнал сразу — тот, освещенный ярким солнцем, стоял прямо напротив, подпирая крепкую дверь давно запертого за ненадобностью входа в соседний дом. Только теперь его щеки были давно небриты, чёрные волосы отросли и ниспадали до плеч, тёплый шерстяной плащ был плотно запахнут на груди, удерживаемый золотой и изящной застежкой, а на поясе, Готье готов был поклясться, почти скрытые складками ткани, виднелись изогнутый нож и длинный меч.
Подобно тому, как бурное море в своей стальной синеве встречается на горизонте с серым грозовым небом, так и их взгляды пересеклись, не решаясь оторваться друг от друга, и казалось, что слова не нужны — они могли быть и шумом дождя, и свистом порывов ветра, и разрядами ослепительных молний, и трескучим грохотом грома, как одна сильная стихия общается с не менее сильной, отстаивая свою власть в этом мире. Готье понимал, что забрал «не своё», словно вор и насильник. Еще ночью, когда он услышал невнятное бормотание своего пленника, о том, что Михаэлис дважды спасал ему жизнь, то понял, что не сможет ничем переломить это чувство единения, благодарности и доверия, которое намертво закрепилось в душе Джованни, поскольку никто другой не будет спасать юноше жизнь, безвозмездно и по любви, выполняя волю Господню. А теперь этот нахальный палач не побоялся появиться прямо перед ним, требуя своё обратно и явно сделал это не по глупости, а прекрасно осознавая собственную силу, припрятывая какие-то тайные и сильные «козыри» у себя за пазухой. Будто хотел сказать, что пока ты подбираешь ключ к чужой двери, я уже сковал за твоей спиной такие крепкие цепи, что удержат тебя… да, да, тебя, всемогущий де Мезьер, которого все боятся и которому подчиняются герцоги и принцы, и прислушивается сам король. И что стоит мне, говорил внутри его рассудок, примериваясь к мыслям палача из Агда, повернуть мои стопы вслед за двумя ушедшими гулять по городу молодыми людьми? Я сильнее и опытнее твоего Гийома, он не успеет даже ничего понять, как осядет в уличную грязь на каком-нибудь перекрёстке улиц и будет удивленным взглядом провожать уходящие от него вдаль спины, не в силах вымолвить ни слова. Сомневаешься, что смогу? — Нет, не сомневаюсь. Ты безумен. — отвечал разум Готье, а сердце пронзила давно не испытываемая боль за своего товарища, ведь Гийом, хоть и молод, но он как член семьи, как сын, как брат.
Теперь де Мезьер не сводил глаз с Михаэлиса, потому что сам боялся — стоит отвлечься, и палач исчезнет, поспешит исполнить обещание. А пока они так стоят и меряются силой стихий, исходящей из их взглядов, что способны уничтожить этот город, жизнь Гийома будет спасена. Но юноши не возвращались, хотя времени дойти до постоялого двора и вернуться обратно прошло уже предостаточно. В комнату вошел Гуго, принеся с собой два свернутых свитка, один из которых был с королевской печатью. Его появление заставило отвлечься на миг, но и его хватило на то, чтобы Михаэлис исчез, открыв полностью надпись на магометанском, искусно сделанную на двери позади него. Готье не разумел этот язык, но понял теперь, что именно его обеспокоило в самом начале. Эта надпись. И если Джованни был близок с Михаэлисом из Кордобы, то мог, еще на выходе из дома, её прочесть. Холодные капли пота стекли по спине де Мезьера, чувство страха перед неминуемой трагедией охватило его полностью:
— Жерар! — Он позвал своего солдата, громко, нервно, с надрывом. — Найди Гийома, ему может угрожать опасность. Если наш пленник всё еще с ним, заставь их немедленно вернуться в дом.
Жерар вернулся с неутешительными вестями: Гийома и Джованни не нашел, но, по крайней мере, они всё это время были живы и гуляли по городу, выписывая круги. Их видели и в постоялом дворе, куда они направились в начале, и на рыночной площади, где сегодня давали представление бродячие фигляры, и на той стороне Гаронны, и у собора святого Сатурнина. Следы их терялись уже на обратном пути в сторону дома санта Камела, но Жерар обшарил все боковые улочки — там, кроме нищих попрошаек, лежащего тела Гийома не нашлось. Оставалось только ждать, а де Мезьер метался по дому как тигр в клетке и сотрясал воздух отборными ругательствами. Большей частью он корил самого себя — ибо размяк, пожалел, проникся сочувствием, а оттого и оказался полным слепцом.
Когда же солнце больше чем наполовину скрылось за крышами домов, а небо приобрело розовый цвет, в дверь дома постучали. Гуго, занятый делами в конюшне, отпер замок и впустил Гийома и Джованни, целых и невредимых, весёлых от внезапно свалившейся на их долю свободы и слегка опьяненных вином, что раздавал на углу соседнего квартала портной, по случаю рождения своего первого внука.
— Вы, два греховодника, совсем ума лишились? — изумился Гуго.
— Джованни вспомнил Тулузу! — выпалил Гийом и сразу стих под тяжелым взглядом своего товарища. — Господин де Мезьер гневается?
