— Не узнаю тебя, мой юный друг! — приветствовал он Джованни, узнавая его. — Глаза поблёкли, кожа посерела, куда ушла былая весёлость и красота? Ты болен или коварный крылатый гений всё мучает тебя?
Джованни присел рядом с ним и поделился собственным горем.
— И ты уселся у окошка, словно баба? И слёзы проливаешь? Эх, что же вы, шлюхи, такие мягкотелые? Боишься правде взглянуть в глаза?
— Нет, — осторожно ответил Джованни, чувствуя, как сердце защемило от нанесённой обиды. — Не боюсь!
— Тогда поехали вместе в Милан! Я уже давно хочу вернуться обратно, заодно и выяснишь, что случилось с твоим разлюбезным Франческо.
Деньги на поездку в один конец он получил, самовольно отдавшись во власть Ванно Моцци на три дня, позволив с собой сделать то, что никогда не было позволено до этого, и уединившись с узким кругом доверенных лиц в замке за пределами города. За что был осуждён собственным отцом, до ушей которого мгновенно довели об этом весть, и выгнан из дома. Неделю жил в лачуге Луциано, зализывая сердечные и телесные раны, а потом отправился в путь с Антуаном, ставшим теперь самым близким другом.
Им удалось преодолеть бурное море, не заплутать и не быть ограбленными в узких улочках Генуи, избежать заключения и обвинений в ереси лжеапостолов [1] по дороге в Милан и прибыть в этот город целыми и невредимыми, но сродни бездомным и нищим бродягам, не имея лишнего флорина за душой.
Антуан сразу отправился по знакомым злачным местам, вытрясать деньги из своих должников, а Джованни, завернувшись в тёплый плащ, прикорнул у стены напротив главных ворот палаццо делла Торре, и не был в этом одинок: так ночевали нищие и просители, в надежде поймать взгляд влиятельного подеста или успеть докричать свою мольбу до его ушей. Он поднял голову вверх, соединившись взглядом со светом звезд и понял, что теплится ещё в его душе маленькая надежда, что любовь еще жива, ибо позади себя он оставил руины, а впереди — невзрачная безысходность от которой явно веяло могильным холодом, и если Господь не будет благосклонен, то в чём же будет ценность дальнейшего существования? Джованни вспомнил слова Луциано, что шлюхи кончают свой век в сточной канаве, и подумал, что будет лучше умереть сейчас, в цвете лет и красоты, чем в недалёком будущем, избитым в кровь ударами судьбы. Он еще верил, что Франческо не забыл его, и любовь, зажжённая в их сердцах, воспылает вновь с неистовой силою.
Джованни сидел, подкрепляя силы только водой источника рядом с площадью, и на второй день рано утром дождался, как ворота раскрылись и Франческо делла Торре в сопровождении пышной свиты выехал из них. Его любимый был здоров и свеж, будто и не пребывал в тоске, а жил в довольстве, ни о чём не заботясь. В тот раз он даже не взглянул на бродяг, собравшихся под его дверьми, но, когда возвратился обратно, Божье провидение заставило его отвернуть голову и скрестить свой взор со взором Джованни, от чего тот даже захолодел не в силах двинуться с места или произнести и слова. Всего лишь на миг, а потом свет, излучаемый Франческо потух, он отвернул голову и спокойно продолжил свой путь. Через некоторое время из ворот вышел слуга с нашитым родовым гербом делла Торре и протянул Джованни тощий кошель, передав на словах, «этого хватит на дорогу обратно». Но у юноши, раздавленного горем и с разбитым сердцем, уже не осталось сил даже встать со своего места.
Полумёртвого его обнаружил Антуан, насильно поднял, отобрав из сведенных рук кошель с изображением красной башни, потом отвёл в ближайший трактир, где накормил густой и сытной похлёбкой. И только после этого поделился всем, что удалось узнать о молодом Франческо: он женился на племяннице Альберто Скотти, и, поскольку этот благородный синьор очень богат и влиятелен, постоянно мечется между двумя заклятыми врагами — семьями делла Торре и Висконти, то малейшее подозрение в непристойном поведении одного из делла Торре ляжет неизгладимым пятном на репутацию властвующего ныне в Милане подеста. Антуан раскрыл кошель, пересчитал деньги и нащупал за подкладкой сложенный кусочек пергамента с единственным словом «Помилуй!».
Потом он привёл безвольного Джованни в дом к одной женщине, назвав ее «флорентийкой», каковой она, быть может, и была когда-то, и сейчас носила фамилию Донати, прикрываясь то одной, то двумя «т». Та пообещала устроить судьбу юноши сообразно его внешним данным и всему научить, не обижать и вылечить от меланхолии. А также настойчиво приглашала Антуана покинуть Милан и перебраться к ней в Марсель, обещая поддержку и его талантам на всех праздниках, устраиваемых власть имущими в этом городе и его окрестностях.
— Это большой портовый город, — уговаривала она, — и сердце меня не обманывает: еще пара лет и он станет более богатым и процветающим, так мне сказала одна гадалка, которой я верю.
Так, в конце июня 1306 года Джованни Мональдески оказался в городе Марселе, чтобы в начале марта следующего года вступить в опасную игру, затеянную королём Филиппом французским для уничтожения ордена Тамплиеров.
Комментарий к Глава 8. Сожжённые мосты
[1] В 1305г в Новаре, в Ломбардии, начал проповедовать фра Дольчино. Как раз к 10 марта 1306г дольчиниты начали собираться в провинции Верчелли на гору Рубелло, чтобы выслушать пророчество своего духовного лидера.
========== Глава 9. Когда море соединяется с небом ==========
— Я всё больше убеждаюсь, что надо было приказать тебе горчицы в штаны насыпать! Быстрее бы память вернулась, — уверенно сказал Готье де Мезьер, выслушав исповедь Джованни. — А то — ввел нас всех в мысли и в действия греховные. Оказывается, твою память можно лечить только через зад. Или не только? — притихший и заплаканный Джованни было отпрянул от него в испуге, но рыцарь удержал, обхватив за живот. — Чего всколыхнулся, как петух на горячей сковороде? Давай спокойно поговорим, подумаем вместе, что будем делать дальше, — он почувствовал, как напряжение в теле юноши спадает и позволил себе сделать несколько поглаживающих движений, чтобы окончательно убедить своего пленника в миролюбивости дальнейших намерений. — Теперь давай с самого начала: что ты помнил, когда очнулся?
Вопрос де Мезьера вновь заставил вернуться не к самым приятным воспоминаниям, ведь тот день запомнился страшным ощущением обречённости от облика тела изувеченного пыткой, растерянностью и непониманием перед днём грядущим.
— Немного, — Джованни облизнул пересохшие губы, успокаиваясь и мучительно изгоняя из себя недоверие и враждебность к рыцарю, что его пленил. «Может быть, он действительно хочет помочь? Я верну ему золото, а он — мою свободу!» — Поначалу казалось, что все события произошли одновременно: акколада, дорога из замка в замок и дверь дома в Совьяне. И всё. Долго ничего не происходило, пока заключенные разбойники в тюрьме не начали рассказывать мне о шлюхах… ну, как они ртом…
— И ты вспомнил, как был шлюхой? — ладонь де Мезьера слегка прихлопнула его по низу живота.
— Нет! — мотнул головой Джованни. — Только ощущение, что знал и умел.
— А зад у тебя при этом болел? — они красноречиво уставились друг на друга. — Вот, и чем настойчивее тебя имели, тем лучше ты вспоминал, что и требовалось доказать.
— Нет, не так, — Джованни внутренне был согласен не со всеми доводами. Он повёл плечами, слегка освобождая затёкшее, отдающее тупой болью в паху и спине тело от крепкого объятия де Мезьера. — Если бы всё дело заключалось в этом, то я бы полностью обрёл свою память еще к прошлой зиме.
— А в чём? По взгляду вижу, что грешили много, часто и с удовольствием. Но я полагаю, что последнее не лечит твою память: а вот насилие, волнение, злость, унижение — подходят для этого в самый раз! Оттого ты и вспомнил все самые главные события, которые с этим связаны. Так? — Его правая рука поползла вверх по груди Джованни, сминая ткань камизы и добралась до горла, сжав его до боли, что стало трудно дышать. Юноша схватился за нее обеими руками, стараясь освободиться. Он повернул лицо к де Мезьеру, с отчаянием в глазах, умоляя отпустить. — А что ты знаешь об унижении? Ты, всю жизнь думавший только о собственном удовольствии? И теперь роняешь слёзы обиды от того, что к тебе перестали относиться с должным уважением? Всё мнишь себя дорогой шлюхой? Ни разу не испытав ни рабского позора, ни жестокого наказания за неподчинение, ни множественного насилия — ты ничего не знаешь, кроме своей гордыни! — Готье ослабил хватку на его горле, позволив Джованни часто задышать, чтобы восстановить дыхание. — Даже бедного Гийома, увлёкшегося твоей красотой, приставил обслуживать себя. А ведь ты должен служить ему и всем нам, окружая заботой, как слуга, а не мы тебе!
