— Антуан, я читать не умею! — взмолился Джованни.
— Придурок! — раздраженно прошипел ему в ухо Антуан, сохраняя при этом благонравную улыбку на своём лице. — Синьор приглашает тебя завтра присоединиться к охоте.
— Так я и на лошади держаться не силён!
— Ага, замечательно держишься только верхом на члене. Давай, дурачина, улыбнись и кивни, сделай тот же жест, обозначая согласие, — Джованни последовал совету Антуана, а делла Торре, еще раз окинув его снисходительной улыбкой, предпочёл покинуть праздник в сопровождении своих слуг.
После этого юный флорентиец впервые познакомился со всем богатством ругательного провансальского языка, который в последствии познал в совершенстве, но сейчас ошеломленно замер, отвлёкшись от любовных грез, вынужденно выслушивая излияния Антуана.
Отговорившись дома, что едет на охоту по приглашению синьора Моцци, Джованни на рассвете встретился с Антуаном возле дома, где расположился со своей свитой миланский гость. Им приготовили двух коней, менестрель приторочил к седлу свою кефару, любовно завернутую в мягкую ткань, а Джованни вручили лук со стрелами. Кавалькада, возглавляемая двумя Франческо — сыном Моцци и сыном делла Торре, стремительно выехала за ворота города, направившись в сторону невысоких гор, где в равнинах, похожих на чаши с неровными краями, в изобилии водились кролики и куропатки. Они миновали виноградники и поля, засеянные уже взросшими и наливающимися силой хлебами, и углубились по узким тропам в леса, рассеявшись в погоне за дичью, но условились собраться в одном месте на полуденный привал. Джованни с Антуаном ехали в конце колонны, вовсе не стремясь присоединиться к охотникам, пока не оказались на дороге одни, отстав от слуг, стремящихся поскорее разложить ковры и приготовить стол на время отдыха.
— Нас бросили? — Джованни, задохнулся от обиды, прикусывая в смятении губы, поскольку Франческо, с малинового берета которого он не сводил свой взгляд в течение всего пути, ринулся в чащу лишь завидев как там в ветки вспорхнула крупная птица.
— Подожди, — отмахнулся от него Антуан. — Ты мне лучше скажи, в какой стороне у вас тут протекает горный ручей, образуя маленький водопад. Паж приведёт твоего Франческо туда, а я тебя.
— Следуй за мной, — Джованни повернул лошадь с дороги, еще не веря собственному счастью.
Делла Торре стоял, балансируя на камне, запустив руки под прохладные струи водопада, в два раза превышающего его рост, и умывал разгоряченное душной лесной жарой лицо. На равнинах солнце уже нещадно жгло, заставляя скрываться под кронами деревьев, где еще можно было ощутить дуновение ветерка, но в самом лесу жар становился таким же невыносимым, но влажным и душным, заставляя искать ручьи, чтобы напиться и ополоснуть в холодной воде камизу, чтобы потом надеть ее, не выжимая, на тело и остудить его.
— Вот вы где, — проронил Антуан, спешиваясь одновременно с Джованни. Франческо повернул к ним голову, ничуть не удивившись внезапному появлению, и устремил свой пронзительный взгляд на Джованни.
— Тут становится слишком жарко, — произнёс он. — Пьетро, — обратился он к своему пажу, держащему под уздцы двух их лошадей, — Антуан, отведите лошадей дальше и найдите для них хороший водопой. А ты, Джованни, подойди ко мне!
Франческо продолжал стоять на камне и смотреть на него сверху вниз, молчаливо изучая, но не пытаясь дотронуться, а Джованни плавился под его взглядом, чувствуя, как тело начинает трястись мелкой дрожью от волнения.
— Я сын могущественного подесты Милана, но мне отказывали во встрече с тобой множество раз. Я предлагал большие деньги, но мне вновь отказывали. Неужели ты так дорого стоишь, что никто не хочет тобой поделиться? Или я настолько тебе противен, что сам отвергаешь все мои богатства и подарки?
Язык Джованни присох к нёбу, он не знал, как выразить свои собственные чувства, а оказывается, что все его вздохи и страстные взгляды были поняты превратно, лишь для того, чтобы набить цену.
— Синьор Франческо, — он прошептал помертвевшими губами, — дело не в деньгах, а в моих чувствах…
— Продолжай! — Он невольным жестом вскинул руки, намереваясь положить ему на плечи, но потом волевым усилием отдёрнул.
— Я полюбил Вас, синьор Франческо, — Джованни представлял, как произносит эти слова множество раз, но в этот раз, как ему казалось, в них просквозила фальшь, которую он постарался сгладить шепотом. — Как Нарцисс, увидев красоту, сродни своей, о которой все говорят, я был жестоко наказан, и теперь страдаю от любовной тоски. Мне не нужны Ваши деньги и богатства, синьор, но позвольте бедному юноше не превратиться в цветок. В Ваших силах сделать эту любовь досягаемой!
— Но я не знаю — как? — он всё-таки осмелился прикоснуться к Джованни.
— Просто не отвергайте меня. Позвольте быть рядом и усладить Вас поцелуями.
— Именно этого я и хочу!
— Тогда не теряйте времени на рассуждения, синьор Франческо!
Франческо делла Торре был удивительно нежен и в сладких поцелуях, и в любовных объятьях, и в речах, и днями, проведенными на публике и наполненными томительным ожиданием, и ночами, пылающими страстью без сна. Ничто не могло помешать двум влюблённым: ни увещевания Луциано, ни гнев отца, потерявшего власть, ни недовольство тех, кто платил Джованни за его работу.
Ванно Моцци мудро рассудил, усаживая его себе на колени, но не получая отклика на прежние ласки:
— С тобой стало скучно! Любовь губит тебя, мой мальчик. Сейчас ты думаешь, что паришь высоко, но тем больнее будет падать.
Меж тем знойное солнце сменилось докучливыми дождями, и проснувшись тёмной ночью, Джованни застал своего возлюбленного в слезах. Франческо, срываясь на рыдания, поведал, что отец призывает его обратно в Милан, поэтому сердце его пребывает в скорби, что этот деспот вырывает его из любовных объятий, заставляя страдать. Он много раз придумывал различные отговорки, но сейчас, пока море не стало бурным, должен сесть на корабль до Генуи, а оттуда, пока дождями не размыло дороги, добраться до родного города.
— Я обязательно вернусь, если не к Рождеству, то в один оборот Луны после! — в ту ночь они оба не могли сдержать слёз, проведя ее в утешении друг друга. А через день Джованни омывал горькими слезами уже свою подушку, в собственной постели, сломленный горем, мысленно прощаясь с Франческо, который уехал рано утром. Многие дни после даже ласковые слова матери не смогли вернуть ему прежней весёлости, он почти не ел и таял на глазах, пока Фиданзола, устав его увещевать забыть свою любовь, не воскликнула в сердцах: «Ты хочешь, чтобы твой возлюбленный, вернувшись, как обещал, застал тебя в могиле?». Эти слова взбодрили Джованни, вселив надежду, но не вернули ему прежнего состояния духа. Протекшие дни он отмечал камешками, уложенными у изголовья лежанки, следил за Луной, представляя, как и его Франческо так же страстно следит за движением светила из окна башни собственного дома. В своих грёзах он много раз представлял их будущую встречу, как покроет его тело нежнейшими поцелуями и омоет счастливыми слезами, а иногда, проходя мимо дома, хранившего теплоту их тайных встреч, с надеждой поглядывал на затворенные ставни: быть может, Франческо уже вернулся или послал слуг наперед себя, чтобы подготовить дом?
Чем ближе был светлый праздник Рождества, тем неспокойнее становилось на сердце у Джованни, а когда прошел и весь ожидаемый срок, то чёрные мысли начали закладываться в его сознание: не забыл ли о нём любимый Франческо? Но постарался отогнать их прочь, уговаривая себя, что возможна и иная причина. Пылкое воображение рисовало одну картину страшнее другой: и буйство моря, и пиратов, и, наконец, диких зверей, что бродят по густым лесам. Или он заболел? Или отец его при смерти? Он часто плакал, утешаемый лишь матерью и Луциано, бесцельно бродя по улицам города, поскольку, потеряв клиентов и способность быть прежним, он стал никому не нужен, даже своему собственному отцу.
В один из дней, влекомый знакомыми звуками кефары, он вышел на городскую площадь, углядев на ней Антуана, собирающего божью милость себе на выпивку.
