— Так род вашего отца, возглавляемый тогда Джованни, сыном Райнерия Мональдески, стал одним из самых сильных в Урбеветери. И его сын — Стефано, продолжил его дело, родив немало сыновей и дочерей, и также вашего деда Райнерия.
— А как же твой род, мама? — спросил старший из детей, тоже Райнерий. Фиданзола нахмурилась, не желая отмыкать уста, но потом, поддавшись на уговоры, особенно, когда под боком захныкал младший, испугавшийся, что сказка закончилась, поскольку мама замолчала, решилась поведать свою тайну детям.
— Я уже рассказывала, что часть знатнейших родов пребывала в изгнании, не будучи отмеченной убийством папского нунция, — продолжила она свой рассказ. — Дед вашего отца тогда был не старше нашего Пьетро.
Распаленная борьбой с ересью на землях Лангедока и всецелой поддержкой сильного короля франков, власть церковная обратила свой взор и на собственный народ, тем более что вольнодумства в италийских землях было предостаточно. А новым монашествующим орденам, обласканным понтификами, требовались земли и здания, чтобы проводить свою проповедническую деятельность. Одно дело — скромные францисканцы, довольствовавшиеся заболоченными участками земли в крупных городах, например, во Флоренции, а другое дело — расчетливые и хозяйственные доминиканцы. За это и был ранен посреди Урбеветери брат Рогерий из ордена Проповедников, инквизитор ереси. Конечно, нападавшие были сразу объявлены еретиками и заключены в цепи. Дело длилось долго, почти десять лет, пока его не завершили раскаянием, заверениями в стойкости католической веры и денежным штрафом. При этом пострадали влиятельные семьи Тоста и Блази — главы и сыновья, вернувшиеся обратно в Урбеветери из изгнания, когда истекли положенные десять лет после убийства Пьетро Парензо.
— Эти семьи просто хотели справедливости, — уверяла Фиданзола, — но их сгубила людская жадность, зависть и властолюбие.
Катастрофа разразилась, когда самой Фиданзоле исполнилось три года [10]. За десять лет до ее рождения италийские земли наводнили странники и проповедники, несшие в себе заразу ереси. Жестоко притесняемые на землях Аквитании и Лангедока, они отправлялись в Прованс, оттуда добирались до Ломбардии и уже мощными волнами, хорошо подкрепленные финансовой взаимопомощью, растекались по Тоскане, Умбрии и Романье, вступая в конфликт с местными, такими же нестойкими в вере и разбившимися на несколько школ, воюющих в догматическом плане друг с другом, патаренами.
Жители Урбеветери слушали их проповеди, направленные большей частью против засилья церковных властей, принимали их в своих домах, давали милостыню, кормили и снабжали всем необходимым. Рассадником ереси оказалась богатая Флоренция, где многие из пришлых еретиков обосновались и завели собственное дело, не испытывая страха ни перед церковными, ни перед светскими властями, поскольку сильные того мира вели собственную игру и сражения на других полях, и им не было дела до простолюдинов.
Многие из осуждённых в ереси предпочли покинуть Урбеветери раньше, чем за ними придут стражники от инквизиторов — брата Бенвенуто из Урбеветери и брата Варфоломея из Амелии, францисканцев, назначенных для проведения судебного процесса.
— Тогда-то и пострадали наши семьи, отцы и матери, — Фиданзола опять умолкла, сковав печалью своё сердце. Младшие Стефано и Пьетро уже спали, убаюканные ласковым голосом матери, только Джованни с Райнерием, с трудом разлепляя от сна глаза, жаждали узнать большее: как они оказались во Флоренции, да еще в таком плачевном состоянии, если их род из Урбеветери, имеет такую длинную историю и в жилах его отпрысков течёт благородная кровь.
— Всё дело в приговоре, — продолжила Фиданзола, — мои родители и отец вашего отца были признаны верующими в еретическое учение, последователями и сообщниками еретиков, они были отлучены от церкви, приговорены к ношению крестов на одежде, они больше не могли участвовать в жизни города, а имущество — движимое и недвижимое — было конфисковано. Я была слишком мала, но моей сестре Тофуре приговор был вынесен, едва ей исполнилось тринадцать лет… одной из последних, будто инквизиторы специально ожидали, когда она вступит в возраст. Уходя из города, моя мать отдала меня в семью матери вашего отца — Аматы, побоялась взять с собой в дальний путь. Отцу же вашему было тогда восемь лет. Так мы и росли вместе, потом поженились, но никогда больше не видели своих родителей. Однако память у людей долгая: дети осужденных за ересь не могут быть прощены и приняты, поэтому нам пришлось уехать во Флоренцию, подальше от этих взглядов… Давайте спать.
Но бегство не принесло счастья молодой семье Мональдески. Девочки в их семье не выживали, умирали во младенчестве, остались только четверо сыновей с разницей в возрасте. На любую несправедливость, совершенную по отношению к ней или детям, мать молчала. А отца постоянно терзали мысли, чем он завтра будет кормить свою семью, поэтому он использовал любые способы, лишь бы добыть денег.
На полученные по наследству от деда со стороны матери средства Райнерий открыл во Флоренции маленький постоялый двор. Но прошлое мешало слиться и мыслями, и желаниями с такими же держателями гостиниц, лавок, ремесленных мастерских. Внутри постоянно зудела мысль, что он — из нобилей, но вынужден подчиниться обстоятельствам, хотя вся эта грязная работа не для него. Это же он внушал и собственным детям. «Твой предок не побоялся поднять руку на ненавистного ему властолюбца, когда-нибудь ты сделаешь то же самое, а пока терпи!». Или «Вера должна быть крепкой, иначе последует наказание. Правильная жизнь — это соблюдать законы Божьи. Если Он не наказывает или испытывает, значит, всё делаешь правильно!».
Но Бог испытывал каждый раз, когда заканчивались деньги, а им отказывали давать в долг. Семья голодала три дня, Райнерий метался по городу, в поисках займа, пока ему не предложили продать девственность одного из сыновей за хорошую сумму денег. Старший сын на эту роль не подходил, был уже молодым юношей и наследником, младшие были еще слишком малы, оставался только тринадцатилетний Джованни, расцветавший в своей красоте, на что Фиданзола как-то даже пожаловалась, услышав неприличные разговоры за своей спиной на рынке.
Предприимчивому Райнерию удалось продать девственность Джованни пять раз, два раза во Флоренции и по разу в Витербо, Риме и Сиене. После первого раза, когда он успокаивал плачущего Джованни и внушал ему, что «всё — ради семьи», сердце его разрывалось от горя, но потом деньги опять закончились. А затем он понял, что богатые и изнеженные сеньоры готовы платить немалые деньги и не «за девственность», а просто за крепкий юный зад. Появление в семье средств к существованию, что покрыли все долги и позволили больше не думать со страхом о завтрашнем дне, убедили Райнерия, что это благоволение Божье, и то, что он делает — правильно.
За большим столом, где собралась вся семья, Райнерий нашел своему решению молчаливую поддержку. Голодать никто больше не хотел, и если Джованни может зарабатывать таким способом, а семья на эти деньги развивать общее дело, связанное с постоялым двором, то следует забыть про стыд и считать всё происходящее неким божественным провидением, спасающим семью. Райнерий ещё раз проявил практичность, разрешив встречаться с Джованни только узкому кругу лиц, оградив тем самым своего сына от оргий и насилия.
Однажды, придя в палаццо к одному из своих постоянных клиентов, Джованни познакомился с Луциано, такой же малолетней шлюхой, пришедшим в гости со своим покровителем. Луциано был старше его на год, жил в бедной лачуге за другим берегом Арно и был кормильцем большой семьи. Однако он уже обладал огромным опытом в общении с любителями прелестей юных мальчиков, поскольку сам, по собственной воле, вступил на эту тропу, потеряв отца и набив достаточно «шишек». Они подружились, поскольку все соседские сверстники, под давлением своих отцов, исключили Джованни из круга своего общения.
Так прошло два года, пока в их жизни не появился Антуан.
