— А если меня сразу обезглавят? Не спрашивая? — продолжал настаивать я.

— Не думаю. Что-то мне подсказывает — с царем Александром все эти персидские вельможи смогут сохранить и власть, и богатства, так им и передай! Один царь ушел, а следующий царь царей уже стоит под стенами. Можешь рассказать истории о всех прорицателях и знаках, которые тебе известны. В общем, тебе должны довериться, — он намеренно сделал ударение на последнем слове.

«Ну, уже не верблюд, а лошадь, — думал я, покинув Птолемея, — и опять за моим плечом сума с важным письмом, и опять меня посылают в полную неизвестность. И опять я еду не один — со мной два персидских заложника, которые если не прирежут меня по дороге, то благополучно отдадут в руки палачей».

— Если ты, эллин, готов, то отправляемся! — они оба подъехали ко мне, вальяжно, наслаждаясь полученной свободой.

— Меня зовут Эней, — я заговорил с ними на их языке, — я дрался с вами в недавней битве, и сильно страдаю от ран, но царь Александр посылает именно меня. Значит, я очень важный человек. «Короче, ехать будем медленно, чтобы я не истек кровью по дороге!» — так и вертелось у меня на языке.

Пока мы тряслись на лошадях по совершенно плоской равнине, обрамленной двумя могучими реками, я пытался рассуждать о неведомом мне будущем и ответить на главный вопрос — почему я? Ясно, что у царя Александра было много помощников и друзей, готовых исполнить его волю, но в последнем сражении часть из них получила ранения, и теперь пребывала в опытных руках лекарей. Не сомневаюсь, что царственный взор обратился тогда на Птолемея, как на опытного переговорщика, а тот, осторожный во всем, что касается его драгоценной жизни, отправил меня. Меня — не жалко! Я ругал себя за то, что смалодушничал и сразу согласился. Ведь только несколько дней назад моя жизнь висела на волоске, который был готов оборваться от всего лишь точного удара меча. Получается, что я так цепляюсь за жизнь Каласа и совсем не ценю собственную, будто играю с собственной судьбой, полагаюсь на волю богов, как сказал бы Эней, живший в части моей личности.

Доспех, который был на мне во время сражения, уберег от многих ран, но глубокий порез, протянувшийся от плеча к груди, шириной в ладонь, доставлял беспокойство. Кадм помог наложить бинты — неправильно, но намеренно, крепко притянув плечо к торсу, так, что я мог двигать своей правой рукой, начиная от локтя, и управлению лошадью это не мешало. Но, когда она шла рысью, то тело мое сотрясалось, понемногу сбивая с места повязку и причиняя сильную боль. Мои спутники пытались разговорить меня на протяжении всего пути, но им это удалось только тогда, когда вдалеке мы увидели стены города. Я был поражен: еще нигде за время нашего пути я не видел таких протяженных и высоких крепостных стен. За ними возвышались еще стены и еще, а потом высокие ступенчатые башни храмов… Мне стало грустно — осаждать этот город будет очень тяжело, и вся теперь надежда на мое красноречие и жадность бывших слуг персидского царя.

Мои спутники оказались братьями и сыновьями наместника Абулита, сатрапа Сузианы. Им хорошо был известен Вавилон, они восхищались этим городом, хотя постоянно жили в городе Сузы, который, по их хвастливым словам, был еще богаче Вавилона, поскольку этот город, лежащий перед нами, неоднократно подвергался разграблению в прошлом, но еще имел крепкие стены.

Мы подъехали почти вплотную к реке Ефрат и въезжали в город по дороге Процессий — прямой улице, огражденной высокими стенами, сложенными из кирпича. С обеих сторон нас встречали изображенные на стенах быки, львы и существа со змеиными шеями, рогами и когтями.

— Мушруш, — сказал один из персов, заметив мой интерес, — мушруш, — повторил он, показывая пальцем на неизвестное существо. Я подъехал ближе и прикоснулся к стене: сине-черный цвет кирпичам придавала гладкая и скользкая на ощупь заливная облицовка, скрывая под собой все неровности. По этой причине стены казались монолитными и сияли в лучах яркого солнца.

Внутрь первого круга обороны нас впустили беспрепятственно, хотя ворота внешней стены хорошо охранялись, поэтому торговцы и путники, прибывшие ранее, поворачивали свои караваны, обходя город вокруг, в надежде, что их впустят с южной стороны или уходили прочь, поскольку судьба этого места была известна только их богам. По дороге Процессий мы проследовали в полном одиночестве, и имена моих спутников опять оказались ключом к следующим воротам в город. Миновав их, мы сразу повернули направо, где располагались кирпичные строения, похожие на огромный дворец или мощную крепость. Там уже собрались вооруженные люди, которые были предупреждены о нашем приезде. Когда я ступил на твердую землю, то страх вновь захватил мое сердце: ко входу в дворец вел узкий проход, образованный вооруженными воинами, вставшими в две шеренги. Ручаюсь, они были немало удивлены, увидев перед собой только одного молодого и безоружного юношу, а не толпу седых македонских царедворцев, прибывших просить о мире. Столь сильная охрана казалась неуместной, а я почувствовал себя осужденным на казнь и сделал шаг.

Мои спутники опередили меня под сводами дворца и провели вперед, через прямой коридор, большой мощеный двор, ворота, опять коридор, пока мы не оказались в зале, где на возвышении стояло большое и пустое кресло, украшенное резьбой и золотыми вставками, являющее взору распахнутые крылья персидского орла. Никто из присутствующих здесь в зале не решился в него сесть — они толпились рядом, сидели на маленьких табуретах и смотрели на меня, — все те военачальники, которые повернули в сторону Вавилона, спасаясь бегством, а не остались в свите своего царя. В комнате было достаточно светло: солнечные лучи проходили через узкие щели в крыше, на стенах висели лампады. Под моими ногами деревянный пол устилали толстые яркие узорчатые ковры. Я остановился при входе, осторожно вынул свиток с письмом моего царя и передал его человеку, который подошел ко мне. Он был эллином и заговорил на родном мне языке. Пока он читал послание, переводя его на персидский, я внимательно осматривал лица воинов передо мной и узнал в одном из них, сидящих в центре, того самого человека, который распоряжался всем в Тарсе и с чувством превосходства рассуждал, что победа царя Дария — близка. Он жестом подозвал к себе эллина-переводчика и что-то ему сказал, но я не расслышал — на меня нахлынули яркие воспоминания о том, как плеть гуляла по моим плечам, о той боли, что пронзала меня каждый раз, когда я передвигал ноги, и о тех страшных воплях пытаемых воинов за моей спиной.

— Мой господин просит склониться в приветствии, — услышал я на языке Эллады.

Я только внутренне усмехнулся: никогда свободный эллин этого сам не сделает, нужно только подождать, когда тебе поможет незримая стража, стоящая сзади. Меня действительно сильно подтолкнули под колени, а потом, упирая в спину, прижали лбом к полу. Правое плечо пронзила острая боль, кажется, открылась моя рана.

— Мой господин говорит, что ты слишком молод, не похож на посланника македонского царя.

— Да, — согласился я на языке варваров, и мне позволили немного подняться, — в такой позе я больше похож на продажную эллинскую девку, которая плохо сосет.

Я поглядел прямо на того знатного перса, который вынес нам приговор в Тарсе. В его лице что-то дрогнуло, будто он меня вспомнил. Перс вытянул вперед свой указательный палец с массивным золотым кольцом:

— Ты тот посланник, у которого нашли письма!

— А потом насиловали всю ночь. Раб царя Александра достаточно унизился перед рабом царя Дария, чтобы быть выслушанным?

Высочайшим кивком головы мне было позволено говорить. Я опустил голову, собираясь с мыслями и с ужасом увидел красное пятно крови, расплывающееся на моем хитоне. Я зажал рану рукой, боль отрезвляла, пока я расписывал все преимущества, которые получат персидские военачальники, если примут македонца своим царем.

— … один царь царей бросил все, проиграв битвы, а новый царь царей, явивший свою силу и покровительство богов, стоит перед вашим порогом, и если вы признаете его власть, то все ваши земли и титулы останутся при вас. Александр хочет дойти до края света, его гетайры последуют за ним, кого он оставит позади себя? Только тех, кто явил ему свою верность! Никто не причинит вам обид, если вы выйдете навстречу в праздничных одеждах, осыплете его лепестками цветов, дадите его воинам отдохнуть и залечить раны в довольстве. Потом все они уйдут…