— Назови имя того, кто вас послал?
Грабитель скривил лицо, наполняясь дрожью от охватившего его веселья, засмеялся, делая над собой усилие. Джованни отвел его руку от раны и медленно воткнул в неё свой кинжал, а затем наблюдал, как радость сменилась удивлением, а затем зрачки медленно расширились, затуманившись влагой.
— В дом забрались воры, — четко и достаточно громко произнёс флорентиец, затем приподнял голову и посмотрел в сторону женщин и восточного раба. Мария и Ричевута сразу же прекратили рыдать, в оцепенении наблюдая, как лезвие кинжала выходит из раны, и кровь, вырываясь толчками, окрашивает в еще более густой и насыщенный чёрный цвет камизу грабителя. Халил же неотрывно и твердо смотрел в глаза Джованни, встречая в ответ не менее красноречивый взгляд. — Вас связали, а когда хотели вызнать, где спрятаны деньги, пришел я и убил этих двух человек. Меня позвал Али, которого они не заметили. Больше никого не было, кроме них. Понятно? Сейчас придёт городская стража, я — рыцарь, защищал дом, а эти люди пришли с оружием.
Джованни поднялся с места и огляделся:
— Где нож?
Халил достал из-за своей спины короткие ножны из грубой воловьей кожи, в которых умещался хорошо отточенный и чуть изогнутый брусок железа с рукояткой, выполненной из намотанных в несколько слоёв жесткой пеньковой веревки. Джованни забрал его, повертел в руках, размышляя: если рана на шее у первого мертвеца вызовет подозрения, то придётся показать и этот нож. Он и сам видел его впервые — слуги аль-Мансура хорошо умели скрывать многие свои тайны.
Вскоре появились Аверардо и Гвидуччо вместе с городской стражей, а на улице, несмотря на позднее время, собрались местные жители, обсуждая и делясь мнениями, кто и что видел. Нападавших было четверо, они пришли со стороны дороги в Равенну спустя некоторое время после того, как мужчины-хозяева покинули дом. Куда делись остальные двое — никто толком указать не мог. Скорее всего, перебрались через забор в саду и ушли по соседней улице. Подобное в городе случалось нечасто и означало, что кто-то «навел» на дом, где есть деньги. Гвидуччо припомнили его гуляния по кабакам, где он мог что-то лишнее сболтнуть или приукрасить. Подробный рассказ Джованни был записан и нашел себе место в хранилищах архива городского совета. Мертвые тела стража забрала с собой, погрузив на повозку, которая отправилась прямиком к кладбищу. Женщины принялись за уборку — кровь нужно было замыть, пока не засохла и не впиталась. Халил и Али скрылись в комнатах, как только прибыла стража. Джованни в том же обществе, в котором уже был в харчевне, сидел за столом на кухне и пил вино — эти запасы уцелели, потому что хранились в погребе.
— Весело отпраздновали, — задумчиво произнёс Гвидуччо, прерывая затянувшееся молчание. — Только я здесь точно ни при чём! Последние седмицы вообще никуда не хожу, вы же знаете!
— Никто тебя не обвиняет. Успокойся! — откликнулся Аверардо. — Вон — Джованни сегодня двоих убил, и меньше всех переживает.
Джованни молчал, пил вино и признавал слова Аверардо правдивыми — воспоминания о смерти раненого, которого он добил, будто тонули в мутной воде и казались надуманной нелепицей. Нужно было что-то сказать, придумать объяснение. Нападавшие пришли за Халилом, видно, у кого-то в этом городе помрачился разум в любовной тоске по красивому рабу, что он не пожалел денег. Но не будешь же об этом трубить на всех площадях!
— Пойдёмте спать, мои друзья, — Джованни сладко зевнул и потянулся. — Дверь в этом доме давно не на запоре. Подсмотрели лихие люди и решили воспользоваться. Слуги у нас есть, мясо едим часто — чем не господа? Вот и решили узнать, так ли это. Просто нужно запирать дверь, когда уходим из дома. Звать Марию или Ричевуту. Колокольчик починить.
У дверей в комнату Аверардо их ждал Али с приготовленным светильником. Когда у Аверардо прекратились ночные боли, а погода установилась жаркой, то мальчик стал спать уже на отдельной кровати в той же комнате или вытаскивал тюфяк на балкон, оставляя дверь открытой.
— Ты мне ничего не хочешь рассказать? — Джованни склонился к уху мальчика.
— Нет, у Халила все выспрашивай. — Флорентиец получил в ответ изумлённую наивность детских глаз, когда виноваты кругом все, кроме самого ребенка и разве что Господа Бога.
Под дверью в их комнату была видна полоска света, Джованни остановился, не решаясь толкнуть створку и войти: слишком многое хотелось бы сказать и не меньше услышать, сделать так, чтобы время повернулось вспять, и вернуть те последние дни во Флоренции, когда помыслы были еще чисты. «А если я не прав? — задумался Джованни. — Халил не притворяется, не обманывает, а с полученной свободой раскрывает способности, которые в нём есть, но спят?»
Халил спал. Не решаясь лечь на кровать до возвращения Джованни, он стащил одну подушку на пол, подложил под себя циновку и заснул. На предплечье и ребрах восточного раба краснели свежие царапины, полученные в схватке с нападавшими, уже промытые, но вздувшиеся от свернувшейся крови и телесных жидкостей. Джованни присел на пол рядом с Халилом, отвел в сторону прядь волос, упавшую на лоб. Сердце невольно забилось часто в груди, а член налился силой от созерцания совершенной внешней красоты, какую священники приписывали Иосифу Прекрасному. Тихий вздох разбудил восточного раба, его ресницы затрепетали, он повел перед собой сонными глазами, поднял их и, увидев Джованни, вздрогнул:
— Прости, мой синьор, сон мне не подвластен, — он сначала привстал на колени, а потом поднялся на ноги и зашел за спину Джованни, что-то взял с крышки сундука и вернулся обратно. — Возьми, мой синьор, — Халил выложил перед флорентийцем кнут, которым они погоняли лошадь, и пучок свежесрезанных веток, а сам вновь встал на колени. — Накажи меня, как захочешь.
Джованни протянул руку вперед, но не решился коснуться даже кончиком пальца. Выпороть стоило бы Али, но поступки Халила, не совсем ясные, не заслуживали столь сурового наказания. Халил улыбнулся ободряюще, хотя губы его заметно дрожали, а на боку открылась рана и струйка крови побежала вниз.
— За что? — коротко спросил Джованни. — Скажи, за что мне тебя наказать?
— Я не знаю, — смиренно произнес Халил, и голос его будто охрип, — если есть такое желание, то сделай, мой синьор, чтобы гнев не переполнял тебя. На меня или Али — не имеет значения. Если мы не приносим тебе радости, а лишь огорчаем, то за это. Помнишь, я просил тебя — не откладывать наказание? Тогда не накапливается недовольство в сердце, не омрачает мысли.
Джованни запустил пальцы в кружево жестких волос, надавил на затылок, притянул к себе Халила, захватывая губы в плен поцелуя. Второй рукой поймал ладонь восточного раба, завел себе под камизу и положил на расцветший желанием член. Нацеловавшись, отстранил от себя любовника, посмотрел в наполненные страстью глаза:
— Я любить тебя хочу, Халил. Понимаешь — любить? А ты, глупый шармута, понять не можешь, что это такое! Не песни, не вирши, не слова восхищения, не власть, не плеть, не стоящий член и даже не семя, выброшенное в экстазе. Хочу верить и доверять! [2]
***
[1] харчевня (кабак) — это часть таверны (нижний этаж, где находится бар или ресторан). Таверна — постоялый двор. Исторически понятие (латинское слово) произошло, когда пространства между домами в городах начали застраивать деревянными сараями с крышей, устраивая в них лавки. В некоторых странах до сих пор слово таверна несет в себе значение паба или кабака.
[2] тут Джованни лукавит, и его можно упрекнуть в неискренности: это невозможно, у героев разная вера. Они могут только договориться о точках соприкосновения.
========== Глава 3. Лучше пташка в руке ==========
— Да, я глупый, — прошептал Халил, подался вперед, приблизил своё лицо, подчиняясь воле Джованни, и коснулся кончиком своего носа его носа, — я не понимаю, что желает мой синьор. Если отомкну уста — измучаю ревностью, буду хранить молчание — вызову гнев неизвестностью. Лучше использую свой рот для удовольствия моего синьора.
