— Вот, посмотри на наших рабов. Тоже молят Господа за своего хозяина и благодетеля.

Когда очередь перед трактирщиком закончилась, Джованни прошел внутрь. Гоббо сразу же его узнал и радостно кивнул, когда флорентиец сообщил, что не хотел доставлять лишних хлопот синьору Амманати, поэтому пришел сам. Узкая дверь, скрытая в стене, вела к небольшой лестнице на второй этаж. В первой проходной комнате их встретил молодой мужчина, который сидел на лежанке, откинувшись на подушки и завернувшись в теплое покрывало, и, казалось, дремал. Рядом с ним на низком табурете стояла почти нетронутая миска с похлёбкой.

— Доброго дня! — поприветствовал его Джованни.

Незнакомец открыл глаза и уставился на них мутным взором. Его нежные щеки, на которых только пробивался золотистый пушок будущей бороды, еще больше бледнели, тонкие брови скорбно изгибались, пока сфокусировавшийся взгляд становился всё более осмысленным.

— Нам нужен синьор Луциано Амманати, — дружелюбно сообщил Джованни.

— Я не смогу его позвать — шепотом ответил юноша. — Он запретил мне открывать рот. Сказал, что мои стоны мешают ему спать, — он левой рукой стащил с себя часть одеяла и неожиданно заплакал. Весь правый бок его тела покрывали багровые синяки, неестественно вывернутая рука лежала изогнутой веткой, на ногу были наложены пропитанные засохшей кровью повязки.

— А как тебя зовут? — спросил, стремясь утвердиться в своих подозрениях, флорентиец.

— Мино.

— Из Перуджи? И кто же тебя так отделал? — усмехаясь хмыкнул Джованни. — Дай угадаю — ты их не видел! Но скорее всего, поучаствовал весь бордель. Да, я уже наслышан о тебе. И Луциано ты теперь, такой «красивый», совсем не нужен? Боишься, что как сможешь ползать, то он выкинет тебя на улицу? Правильно делаешь!

Халил тронул Джованни за плечо, возвращая к действительности и лишний раз напомнив, что они здесь не по прихоти, а из-за исчезновения Али. Джованни набрал побольше воздуха в лёгкие и крикнул:

— Луциано! Мы к тебе в гости!

Луциано постарался проявить верх своего радушия: предложил спуститься в тесный внутренний двор, где стояло несколько плетёных кресел с мягкими подушками. Сам позаботился о добром вине и закусках для своих гостей. Джованни несколькими словами описал беду, которая их привела в дом Луциано. Тот сходил к Гоббо, передал всем своим работникам, что пропал мальчик по имени Али, и послал на улицы, а затем подобно пиявке прилепился к Халилу, рассматривая его со всех сторон. Сквозь ткань камизы ощупал мышцы рук и спины, расспрашивал его долго. Джованни, выступавший переводчиком, успел несколько раз приревновать, а единожды даже закипеть праведным гневом от того, как подробно и красноречиво всё показывалось на пальцах.

Чудо исцеления сводилось к тому, что у Моцци было множество мазей, составленных по разным рецептам, но применить их правильно его лекари не смогли. «У нас много стариков, у которых есть молодые жены, и те правильными кушаньями и танцами разжигают желание вновь и вновь, — рассказывал Халил, — это не болезнь. Средств вернуть мужскую силу великое множество. А если пища и хамам не помогают, то используют мази и растирания».

Халил начал не с обработки вялого корня семейного дерева Моцци, а с общего расслабления тела, затем заставил кровь прилить к животу и бедрам. И только потом приступил к ласкам члена и засунул пальцы, смоченные в теплом масле со специями, в анус Ванни и еще долго там его оглаживал, пока силы не переполнили увядший стебель и цветок не раскрылся.

— Значит, дело не в облике, а умениях! — восхитился Луциано. — Джованни, мне нужно искусство этого мавра! Я заплачу, но он должен обучить моих ребят. Двух-трёх будет достаточно. И ты тоже мне очень нужен!

— А я-то зачем? — Джованни от удивления подпрыгнул на месте и с подозрением спросил: — Шлюх твоих лечить?

Облик Луциано изменился: в нём всё резче стали проглядывать те черты, которые флорентиец помнил с детства — резкие линии губ приобрели плавность, морщинки на лбу разгладились, глаза посветлели и увеличились в размере, будто сейчас на него глянул тот самый мальчик, с которым они вместе удили рыбу в Арно и делились секретами.

— Нино, — ласково продолжил Луциано, — я тебя очень прошу! Знаю, что тебя не купить за золото, но им нужен свой лекарь. Другие — отказывают, невежественны или алчны. Я не знаю, чем тронуть твое сердце… А хочешь, я тебе отсосу? Честное слово! Будешь единственным человеком, которому отсасывал Луциано Амманати.

— Ты что несёшь? — расхохотался Джованни. — Или я ослышался: «единственным, кому не отсосал»?

— Хватит цепляться к словам! — беззлобно махнул на него рукой Луциано. — Все остальные уже давно померли или забыли. Нино, милый мой, пожалуйста! Ты же кладезь самых невероятных талантов.

— Мальчика найдём, тогда договоримся, согласен? — То ли из-за вина, то ли из-за юношеских воспоминаний, всё воспринималось сейчас настолько беззаботным, весёлым, наполненным яркими красками, что Джованни не хотелось думать ни о маленьком паршивце Али, ни о страдающем от боли Мино, запертом в комнате в этом доме, ни о хрупком Дино, чьи надежды на лучшую жизнь оказались беспощадно перемолоты и обмануты.

***

Под лучами яркого солнца петушок казался осыпанным облаком золотых брызг. Его ажурные крылья с бороздками перьев поднимались, выкрашенная зелёной краской голова с ярко-алым гребешком то опускалась, будто он клевал рассыпанное на земле зерно, то поднималась вверх, и кукла издавала смешной возглас «Кукареку!». Вторая деревянная кукла хаотично двигала руками, к которым были привязаны тонкие верёвочки, открывала рот, и поглядывала то в одну, то в другую сторону. К её гладкой голове был приторочен пук жестких «волос», сделанных из белой козьей шерсти. Кукла иногда потряхивала головой, чтобы откинуть длинные пряди прочь с лица, и спрашивала у зрителей: «А не отправиться ли бедному Петруччо к цирюльнику, чтобы побрить щеки?».

Её кукловод-хозяин говорил разными голосами, отпуская скабрезные шуточки в сторону прохожих, и увлекал зрителей танцем ног своей куклы в огромных башмаках на высокой подошве. Среди других кукол, спрятанных в глубоком сундуке, были: простоватый стражник, алчный судья, похотливый монах и даже король с королевой. Горожане с удовольствием привечали этот маленький кукольный театр, который выступал на рыночной площади каждый божий день.

Никто не обращал внимания на смуглолицего молодого человека в христианской одежде, который стоял поодаль, слившись со стеной дома, и в начале завороженно наблюдал за руками кукольника, а затем, увлёкшись своими мрачными мыслями, медленно пошел по запруженным народом улицам в сторону площади городского совета. Удар церковного колокола заставил его ускорить шаг, а затем скрыться в прохладе колоннады здания, стоящего на площади. С этого места было хорошо видно всех, кто выходил из-под портала главного дома Флорентийской республики. Заметив знакомый силуэт, иноземец сделал несколько шагов навстречу.

— Халил, почему ты здесь в такой час? Есть новости? — Джованни нервно схватил его за плечи. Последние две ночи и два дня флорентиец почти не спал и не ел, основательно измучив себя угрызениями совести за то, что не обращал внимания на пропавшего Али. Сейчас он выглядел посеревшим от усталости, с глубокими тенями под глазами. Семья Мональдески, подавленная бесплодными поисками, старалась лишний раз не заговаривать и лишь шепотом молилась Господу, чтобы Джованни не заболел.

— Пойдём, присядем где-нибудь, мой синьор, как вы это называете? Таверна? — Халил заботливо подхватил Джованни под руку и повел, совершенно покорного его воле, в боковую улицу к двухэтажному дому с узкими оконцами, где на вывеске красовалось изображение кружки пива. Он посадил флорентийца за стол и уже смог самостоятельно объяснить хозяину, что им нужна похлёбка, хлеб и вино.

— Мне кусок в горло не лезет, — пожаловался Джованни, однако позволил Халилу влить в свой рот ложку с размоченным в супе куском хлеба. — В мою в голову будто залили расплавленное железо и оно там застыло. Господь наказал меня за чрезмерную гордыню. Сначала мы чуть не потеряли тебя, потом эта история с Али. Чем я Его прогневал? В том страшном сне меня не узнал мой ангел, что всегда хранил меня, а аль-Мансур упрекал в похоти. Сказал, что хочу прослыть праведным Мональдески, и так и не стал Франческо Лореданом.