— Теперь о том деле, что я хочу тебе поручить. Как ты заметил, Авиньон наводнён бедными братьями ордена францисканцев. Не все они считают своим долгом подчиняться министру Михаилу из Чезены в том, что нужны преобразования. Ордену грозит раскол. Это не отступление от правила святого Франциска об абсолютной бедности, а лишь его преобразование. Понтифик даёт устав ордену, в его же силах устав тот изменить. В конце мая те францисканцы, что прибыли в город после Пятидесятницы, уже попытались убедить Папу Иоанна, что их возмутительное поведение и непослушание суть отстаивание незыблемости устава ордена. Тогда по приказу понтифика был взят под стражу некий Бернард Делисье — главный зачинщик смуты на юге Французского королевства. Теперь же наш Папа будет судить других лидеров спиритуалов, как они себя называют, из италийских земель и из Тосканы. И… — брат Доминик немного поразмыслил и подытожил: — Всех остальных!

— Я буду присутствовать на этой встрече? — задал вопрос Джованни, внутренне надеясь на положительный ответ. Ему очень хотелось воочию увидеть тех, о ком рассказывал Понций Роша.

— Да, чтобы скрепить своей подписью официальные документы. Ты будешь там не единственным нотарием, но это исполнение твоего желания об интересном деле, что может удержать тебя в Авиньоне.

***

Две долгие седмицы истекли с тех пор, как Джованни вернулся в Авиньон, пока не был, наконец, определен день аудиенции, и он вместе с двумя писарями из канцелярии не вошел под своды огромного зала приёмов епископского дворца и не задержал восхищенного взгляда на его высоких расписных сводах. Перекрестием балок, по которым вились нарисованные золотые листья, потолок был исчерчен будто шахматная доска. Ромбические вставки располагались между выпуклых балок наподобие сложных звёзд.

Сам зал представлял собой прямоугольник с глухими стенами, но лишь с одной стороны высокие окна от пола и почти до потолка вели в сад. Их полупрозрачные витражи изображали сцену из Священного Писания: слева Вифлеемская звезда протягивала свой шлейф средь облаков, под ней — ясли, в которых родился младенец-Христос, над ними головы осла и быка. В середине были изображены пастухи, а справа — волхвы или цари, которые пришли вслед за светом звезды, чтобы поклониться чуду.

***

[1] в рыцари посвящали в 21 год.

[2] Άρσενοκοίται — активные или вообще, кто практикует противоестественные отношения, μαλακια — пассивные или вообще изнеженные люди.

========== Глава 3. Папский суд ==========

От автора: последующие главы исторические и описывают события осени-зимы 1317 года.

***

Казалось, что настоящий Джованни с его желаниями и заботами существовал для брата Доминика подобно пыли, скопившейся в темных углах комнат, куда не добиралась рука нерадивого полотёра. Внутренним же своим зрением устремлённые на флорентийца глаза видели некоего иного Джованни — соблазняющего, вожделеющего, послушного в исполнении пожеланий. Именно таковым любил его Ричард, как и свою лошадь Стрелу, которой часто носил в стойло сладости и фрукты, с нежностью оглаживал бока, прижимался губами к гриве, шептал на ухо ласковые слова. В отличие от Стрелы, Джованни был «вечерней» лошадью, которая появлялась в поле зрения главы папской канцелярии, лишь когда за окнами сгущалась тьма и загорался фитиль лампады.

Брат Доминик усаживал его на низкую кушетку подле себя, увлекал разговором о произошедших за день событиях, запускал ладонь под рубаху, поглаживая спину и разминая пальцами мышцы, сведенные долгим сидением за рукописями. Его прикосновения были настойчивыми, уверенными и приятными для тела. Джованни уже давно выкинул из головы попытки понять, что именно фантазирует себе при этом Ричард, просто позволяя себя ласкать. Ощущения были приятными, убаюкивающими и умиротворяющими настолько, что флорентиец несколько раз засыпал под мерный бубнёж брата Доминика, расписывающего всю сладость, что тот чувствует, когда прикасается к обнаженным плечам своего объекта мечтаний или целует в тех местах, где тонкую кожу пронзает дрожь.

Когда же Джованни вскакивал посередине ночи от того, что тело затекло от неудобного лежания, то в это время брат Доминик уже давно рассматривал цветные сны у себя в постели. Тогда флорентиец осторожно поднимался, растирая нечувствительные икры и целомудренно шел в свою комнату, не забывая запереть дверь на засов.

— Да что же я за шлюха! — укорял себя в эти минуты Джованни, избавляясь от нетронутой ничьей рукой шнуровки на шоссах и гульфике. Брат Доминик продолжал приручать к себе и своим пристрастиям, совершенно не обращая внимания на вялое «нет», по просяному зернышку возвращая себе то, что было разрешено в качестве выкупа за поездку в Агд. Ричард не лез пальцами туда, куда не следовало, не пытался заставить сделать то, что могло привести к сопротивлению, но с каждым разом Джованни чувствовал, что желает большего: член наливался кровью и уже нестерпимо давил на плотную ткань исподнего и гульфика, намекая, что получаемое удовольствие может быть во сто крат восхитительнее — только позволь.

Однако и Джованни казалось, что он для самого себя существует в двух ипостасях: одна достаточно терпеливо и расчетливо трудилась не только над документами, но и над книгами из того списка, что дал учитель в Монпелье. Часть этих книг удалось обнаружить в Авиньоне: тут флорентиец впервые ощутил все преимущества статуса нотария папской канцелярии — книги из библиотек монастырей давали в долг охотно. В первые дни Джованни до крови стер себе пальцы: прельстившись тем, что в руках неожиданно оказались целых три манускрипта, он попытался их спешно переписать. С тех пор тратил немалые деньги на работу переписчиков и сделал заказ на книги в Монпелье.

Вторая же ипостась усердно создавала внешний образ послушного ставленника брата Доминика, которому нет никакого дела до кипевших кругом страстей: слухов, сплетен и обсуждений судьбы францисканцев и решений понтифика. Джованни вежливо отметал любые попытки заговорить с ним о том, как понимается бедность Христа, имели ли Иисус и апостолы вещи в собственном владении, должны ли миряне раздавать все нажитое имущество и следовать этим же путём за бедными братьями. Такая линия поведения вызывала к нему большее доверие среди тех братьев, кто приехал вместе с Папой в Авиньон и готовил выписки из сочинений спиритуалов, предназначенные для осуждения их за еретические мысли.

То, что слова взяты именно из книги, представленной еще Папе Клименту [1], следовало удостоверить. Джованни с недоумением вертел в руках рукопись, сшитую из нескольких сочинений, не понимая ничего из тех мыслей, что в ней были изложены. На титуле было выведено: «Древо жизни распятого Христа» [2], а в указанном фрагменте говорилось о том римском воине, вонзившем копье в бок умершего Иисуса. Из раны полилась вода и кровь, что послужило для автора доказательством, что Христос был еще жив, а значит — он сам не умер на кресте, а Его убил римлянин.

В следующем фрагменте вся история католической Церкви была разделена на семь периодов и три эры, и говорилось, что существовал некий мистический Антихрист — враг францисканской бедности, взявший имя Бонифаций. Он был зверем из моря [3], зверем из земли был Бенедикт [4].

Джованни скрепил своей подписью всё, что следовало подтвердить. Углубляться в чтение самого трактата у него не было ни малейшего желания. Он еще раз повертел книгу в руках, просматривая конец, к которому был прикреплен еще один манускрипт неизвестного автора без начала и конца. Внимание флорентийца привлекли строки рассуждения о том, как относиться к насилию и что следует считать насилием, когда принимается решение лишить жизни Божье создание — человека. Сочинитель, видимо, человек ученый, обстоятельно защищал мысль о том, что необходимо руководствоваться высшим благом, заключавшимся в том, чтобы не дать паршивой овце заразить всё стадо, и виноградник во славу Господа должен возделываться тщательно, приумножая плоды в борьбе с сорняками. Те же, кто по упорству своему, иудеи, мавры, язычники и еретики, кто не желает обратиться своей душой к Господу, навечно лишены его милости, поэтому те, кто уничтожает эти «плевелы», совершают благое дело, за которое им воздастся в Царствии Небесном.