— Потому что я люблю тебя! — Джованни решительно развернулся к нему, упирая руки в бока. Он волевым усилием старался успокоить волнение и гнев, что сейчас пронзали острыми кинжалами его сердце. В нём не было осуждения, лишь горечь за недальновидность брата затопляла, больно перехватывая горло. — Ты часть моей семьи. И мне небезразличны слёзы нашей матери. Твоя гибель убьёт ее и всех нас вместе с ней! Пьетро, Райнерий и я — мы любим тебя как брата, не отвергаем и не осуждаем тебя! И нам будет очень больно, если ты решишь отдалиться и навсегда покинуть нас. Ведь душа твоя не получит покаяния, будет проклята… Разве этому учил тебя святой Франциск?
— А как же «и всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную. Многие же будут первые последними, и последние первыми»? [1] — Стефан еще цеплялся за собственную веру, вспоминая все истины, что запомнил наизусть, готовясь к проповедям на площадях.
— Ты уже оставил дом свой и ушел проповедовать, следуя словам Христа. А сейчас? Тот путь, велением Великого понтифика, теперь для тебя закрыт и полон греха. Хватит ли в тебе умения любви к Нему, чтобы возлюбить ближнего своего? — Джованни сделал пару шагов вперед, встал перед Стефаном меньше чем на расстоянии вытянутой руки, нависая над ним. Тот под пристальным взглядом флорентийца снова сгорбился, поникнув плечами, опустил голову вниз.
Джованни всё ещё оставался в его глазах старшим братом, готовым устроить выволочку за детскую шалость или подробно разъяснить, какие поступки дурные, а в каких делах следует проявить твердость или постоять за фамильную честь. Наконец Стефан, хоть и упрямство всегда бурлило у него в крови, смирился, вспомнив слова Джованни о брате Понции, который теперь пострадает вдвойне из-за него:
— Я согласен. Что мне делать дальше? — он поднял голову, по-детски шмыгнул носом, обтёр лицо рукавом грязной рясы, оставив на щеке темное пятно.
Джованни тяжело вздохнул, поскольку последующий план освобождения Стефана был нелёгок, и брату придётся еще немного пострадать ради его осуществления:
— Ты бродяга по имени Стефан Тоста, задержан стражей при попытке украсть булку с лотка разносчика хлеба. Если судья призовёт тебя к себе, то Пьетро тебя опознает. Но, скорее всего, судья просто напишет свой приговор, и тебя накажут плетьми. Отпустят в тот же день. У ворот тюрьмы тебя встретит Пьетро, проводит к цирюльнику, который обреет твою бороду и залечит раны. Там ты переоденешься в новую одежду и отправишься на постоялый двор «Приют праведника». Остановишься в комнате, которая будет оставлена на имя Стефано Мональдески. Будешь там меня ждать.
— Я пока не хочу видеть Фиданзолу! — жалобно простонал Стефан. — Она постоянно плачет. Это невыносимо!
— Хорошо, — согласился Джованни, ощущая, как тяжелая ноша падает с его плеч. «Теперь всё будет хорошо!» — мысленно успокоил себя флорентиец, наклоняясь над Стефаном и с силой заставляя того выпрямиться. Обнял за шею и не расцеплял своих объятий, пока не почувствовал руки брата, робко обнявшие его за талию. — Я первым приду к тебе, и мы еще раз поговорим. О многом. У меня есть чем с тобой поделиться!
***
[1] Мф. 19:29
От автора: упоминание о цветах является очень интересным и отличительным элементом в творчестве францисканских авторов. Например, в «Послании из Греччо»: «Мы не намеревались, однако, писать Житие, поскольку о жизни его и чудесах, какие Господь совершил через него, уже составлены «легенды»: мы же собрали, как на многоцветном лугу, букет цветов, которые показались нам краше других…». Здесь я использую этот элемент в контексте такого же «букета», в который попадают деяния спиритуалов.
========== Глава 8. Кого люблю? ==========
Джованни не смог выбраться в город ни в первый, ни во второй день после освобождения Стефана из тюрьмы. Сначала пришлось весь день помогать писарям готовить поздравительное обращение понтифика по случаю Рождества и разбирать письма до мельтешения мошек перед уставшими глазами, а на следующее утро, в день накануне праздника, брат Доминик предложил прогуляться в окрестностях Авиньона.
Копыта их коней оставляли четкий след на свежем белом снегу, устлавшем землю, морозный воздух щекотал ноздри и раскрашивал щеки в алый цвет. Джованни был счастлив от осознания того, что тайные труды его были не напрасны, и Стефана, следуя просьбам семьи, удалось вытащить из заключения. Что делать с братом дальше, флорентиец не представлял: он не мог предложить ему тихую обитель в Римской империи, если брат захочет опять вернуться к духовному служению, поскольку неповиновение буллам Папы везде каралось осуждением или отлучением. Единственный путь — возвращение к мирской жизни — будет долог и тернист. Захочет ли Стефан на него встать?
Когда же утром он пришел в «Приют праведника», то ему сказали, что Стефано Мональдески покинул их на следующий же день, забрав с собой деньги, оплаченные Джованни на неделю вперёд.
Услышав такое, Джованни побледнел, окружающий мир вокруг него померк, а ноги потеряли опору. Когда он очнулся, то увидел перед собой служанку, брызгающую водой ему в лицо:
— Господин, господин! Вы больны? Упали прямо посередине зала!
Джованни, с помощью девушки, с трудом встал и присел на скамью, всё еще плохо понимая, где находится. Ему протянули чашку с вином, начали предлагать позвать лекаря.
— Выведи меня на улицу, добрая женщина, — попросил флорентиец, продолжая хвататься за руки служанки, словно в ней искал опору для непослушного тела.
Джованни прислонился спиной к стене дома напротив постоялого двора. Над ним, словно упрёком, нависало хмурое небо с еле проглядывающим сквозь серые облака желтоватым диском солнца, к ногам липла грязь подтаявшего снега, перемешанного с уличными нечистотами.
«За что?» — хотелось кинуть упрёк Небесам. «Я не хотел сделать ничего дурного — всего лишь защитить брата!» Все эти ночные бдения над манускриптами, судороги пальцев, держащих стило, боли в согбенной спине, резь в уставших глазах, нежеланные поцелуи и объятия Ричарда, растраченные сбережения, которые так тяжело зарабатывались — ради чего? Чтобы сполна прочувствовать вкус предательства родного брата? Чтобы погибнуть, окажись тот вновь в руках инквизиции? Джованни жаждал ответа, но не находил его в своей душе.
Он очнулся, когда тело начало пробирать от холода до самых костей, а зубы принялись выбивать дробь, хотя голова показалась ему такой горячей и болела, словно стиснутая раскалённым в огне обручем. В этом полубреду его нашел Пьетро, обеспокоенный тем, что Джованни, ушедший проведать Стефано, долго не возвращается в архиепископский дворец. Услышав новости, Пьетро поддерживая и обнимая, провёл его по улицам и передал в руки стражников, а те уже оповестили брата Доминика.
Три дня Джованни пролежал в лихорадке, не вымолвив ни слова. Брат Доминик же корил себя за ту прогулку верхом, на которой флорентиец мог простудиться. Приглашенный авиньонский лекарь поил больного отварами солодки, горечавки и медуницы, добавляя в них мёд. Братия из скриптория молилась о здравии. Наконец жар спал, и остался лишь частый мучивший кашель, стоило Джованни хоть немного напрячь телесные силы. Уже сколько времени минуло с тех пор, как он в последний раз так сильно заболел и очнулся в повозке с бубенчиками? Частое присутствие брата Доминика у постели смущало:
— Если ты не против, Паоло и Петруццо закончат с твоими бумагами, их через два дня уже нужно отвезти в Марсель. Потом комиссия от брата Михаила вновь прибудет к нам, и ты продолжишь.
— Давай так, — приступ кашля опять скрутил Джованни, — мне нужен час, чтобы собрать все записи, и я отдам их Паоло. Пусть продолжают.
Ближе к вечеру брат Доминик проводил его в скрипторий, усадив на стул, обложенный подушками. Бумаги Джованни всегда содержал в порядке, и не было бы сильной нужды настолько подвергать себя страданиям, но одно дело оставалось незавершенным. Джованни макнул стило в чернила и вывел еще одно имя в конце общего списка, подготовленного для инквизитора — Иоанн Тоста. Затем открыл сплетённые вместе листы со сведениями о схваченных спиритуалах, нашел подходящее пустое место посередине и вписал: «Иоанн Тоста. Происхождение неизвестно. Тоскана? По слухам общался с группой брата Умбертино из Казале».
