— Но одно я знаю точно: я не презираю вас и не ненавижу, — уже увереннее произнесла она и улыбнулась. Улыбнулась ему. Впервые. Ему, этому священнику, не вызывавшему у неё никаких других эмоций, кроме как отвращение и страх, ему, а не Фебу, которому даже мысленно улыбалась когда-то.
Жизнь вновь заиграла в ней. Она почувствовала себя счастливой. Неужели она увидела счастье в том, кто внушал ей ужас? Она была счастлива не рядом с Фебом, её прекрасным принцем, а рядом с мрачным, суровым архидьяконом.
Было ли это настоящее счастье или лишь его слабая тень, цыганке было всё равно в это мгновение. Они были живы, а ужас остался позади.
Когда не из чего выбирать, в порыве радости соглашаешься на всё, что предлагает тебе судьба. И Эсмеральда согласилась, позволила себе забыть о ярких мечтах и взглянуть на свою жизнь прямо, без призмы ложных ожиданий, таких прекрасных и сказочных, что от них не так-то просто отказаться.
Услышав плясунью, священник не сразу поверил словам. Он сейчас же прижал её ладонь к губам, зажмурился и вновь открыл глаза. В них стояли слёзы счастья. Его горячий поцелуй запечатлелся на её смуглой коже.
Он не мог произнести ни слова, лишь осторожно поднялся выше, покрывая поцелуями её предплечье.
Девушка встрепенулась.
— Ах, только я не могу дать вам сейчас то, что вы хотите, — она высвободила руку из его пальцев.
— Почему? Отчего же ты снова заставляешь меня сгорать в этом огне желания? Эсмеральда. Ангел мой… — Фролло помнил недавно произнесенные цыганкой слова, посему постарался умерить свой пыл. Но слова его всё равно звучали так, словно он был безумцем, у которого отбирали то последнее, что у него осталось.
— Вы сами учили меня. По законам свыше девушка может принадлежать только своему мужу, — кротко произнесла плясунья.
— Ты хочешь вернуться к Гренгуару? — вдруг негодующе воскликнул Фролло, вновь перехватив ладонь девушки и сжав её, боясь, что та испугается его и убежит, на этот раз безвозвратно.
— Ах, нет, причем тут он, — она удивленно взглянула на священника, не сдержав улыбки. — Что же это, вы теперь считаете меня недостойной брака с вами? — она не убрала руки. Только снова присела на край табурета, чтобы лучше видеть то, как меняется выражение лица архидьякона.
А взглянуть было на что. Священник, внушивший себе, что Эсмеральда никогда не выберет его, скорее согласившись жить с Пьером, теперь получил надежду на счастье. Бесценную надежду. Он смутно понимал, что имела в виду девушка, посему радость, которую он начинал испытывать, отражалась в его взгляде постепенно, осторожно и нерешительно. Она, будто утренний цветок, распускающийся с восходом солнца, чтобы прохожий полюбовался его красотой, скрытой в ночное время суток, расцвела на его лице, превратившись в улыбку.
— Неужели я буду первым счастливцем, услышавшим эти прекрасные слова из уст той, которую люблю? — тихо прошептал он наконец. — Я готов пойти с тобой даже в Ад, и это будет моим Раем. Эсмеральда, — мгновенный порыв — подняться с постели, чтобы опуститься на колени перед той, что второй раз вернула его к жизни, той, которую он боготворил и на которую готов был молиться, возник у священника, и тот готов был исполнить его. — О, безумец, — он стиснул её ладони в своих, покрывая их поцелуями и прижимая к лицу. Девушка, смущенная и радостная, сидела на краю табурета, и глядела на Фролло.
Он был красив. Правильно говорят, в мгновения счастья человек преображается, становясь и моложе, и прекраснее. Так и он, Клод, целующий её руки, казался ей сейчас изящным молодым мужчиной, а не мрачным, измученным постоянным запретом, священником, возраст которого невозможно было точно определить.
За этим застал их Сальвео, стоявший в дверном проеме с несколькими неразделанными рыбами в руках. Старик восхищенно глядел на чужое счастье и радовался. Радовался тому, что в его доме наконец-то появилось что-то праздничное. Вместо слёз и страданий здесь снова воцарилось умиротворение и немое ликование.
========== Глава 15 ==========
Комментарий к Глава 15
Ну что же, дорогие читатели, финита ля драма))
Безумно хотела дождаться знаменательной даты, то бишь, 23 августа, но… по причине недоверия таймеру и за неимением интернета через неделю, решила все же выложить сейчас. Возможно, катализатором послужило и окончание чтения Отверженных, от которых до сих пор привкус стекла на языке… Впрочем, это Гюго. Если никто не умер, считай произведение не удалось.
Выкладываю главу, а самой не хочется прощаться ни с героями, ни с сюжетом… Эта история стала моей самой любимой по многим причинам… и все их, конечно, оставлю при себе. Я много раз исправляла написанное, перечитывала, и так до конца и не определилась, действительно ли это та концовка, которую хотелось бы увидеть. После Мариуса и Козетты, говорю, что да. Именно такая.
В любом случае, спасибо вам, мои читатели за то, что эти два долгих года были со мной и ждали каждую главу с нетерпением. Надеюсь. концовка вам понравится…очень надеюсь. Спасибо за ваши отзывы, что поддерживали меня и помогали двигаться дальше даже тогда, когда от экзаменов голова шла кругом и хотелось удалиться отовсюду…Спасибо))
С любовью, ваша Джесс.
Лёгкое дуновение ветерка заставило трепетать её шелковистые тёмные кудри — нежные локоны опустились на грудь и плечики смуглянки. Клод глядел на неё, не отрывая взора.
Он понял, что не может больше терпеть: он желал девушку так сильно, как желает отогреться первым лучом весеннего солнца после долгой суровой зимы замерзшая яблоня. Но чувства его не ограничивались одним лишь желанием. Он любил её. Горячо, страстно, неистово, по-настоящему. Именно теперь он осознал, что-то была не ложная привязанность, не наваждение и не временная одержимость. То была любовь. Возможно, не такая возвышенная, как та, что воспевают романтики в своих стихах, а обыкновенная, приземлённая.
В умиротворённой тишине, царившей в их небольшой хижине, Клоду казалось, что его сердце бьётся слишком громко и часто, что даже плясунья может услышать каждый удар.
Но цыганка ничего не замечала. Она сидела на брачном ложе, смущённая и прекрасная. Держа в ладони свой амулет, она глядела на зелёную бусину, висевшую на ладанке вместе с деревянным крестиком, сделанным Фролло, и крутила её, словно надеясь увидеть там ответы на все мучившие вопросы.
— Ах, неужели теперь я не найду своих родителей, — тихо, почти одними губами пролепетала она, и её ресницы дрогнули — осторожные слёзы сорвались с них. Архидьякон молчал, погруженный в свои мысли, в осознание всего происходящего, просто молчал.
Цыганка посмотрела на него. Взгляд её, несчастный, полный душевной муки, был теперь устремлен на Фролло. Тот стоял перед ней на коленях, не смея поверить, что всё позади: терзания, ненависть, злость, ужас, страдания, боль; что вот они, наконец, наедине, а она, эта неприступная, гордая и свободолюбивая цыганка — его жена. Разве мог священник мечтать о таком счастье? Разве смел, даже в самых безумных своих видениях, лицезреть её на брачном ложе?
Нет, он не имел на это права, не отрекшись от своего сана, запрещавшего ему вступать в брак из-за принятого добровольно целибата, от брата, горячо любимого, родного брата, оставленного теперь на произвол судьбы, от всего, что было ему дорого. От всего, что было ему привычно.
Он смотрел сейчас на девушку, и желание, ни на минуту не отпускавшее его с той самой первой их встречи, горело внутри него. Но он не двигался, жил одними лишь глазами, не позволяя себе прикоснуться к ней: он выработал в себе эту стальную выдержку, взял верх над похотью и страстью, обуревавших его. И что же, теперь прекрасное обнаженное тело цыганки было впервые открыто ему совершенно всё — смуглые плечи, грудь, бёдра, ножки — и он пытался запечатлеть в памяти то, что было теперь доступно ему, чтобы потом, если она исчезнет, испарится, будто очередной сладострастный образ, возникший в одержимом сознании, воспоминание осталось с ним навсегда.
