В это мгновение девушка протянула к нему ладонь, и её тонкие пальчики осторожно коснулись ужасных шрамов, оставленных на его груди клинком Феба. Она чувствовала подушечками пальцев страшные бугры, бывшие некогда глубокими кровоточащими ранами… Кровавое месиво, представшее тогда во всей красе, кровь, перепачкавшая руки, холод, одиночество, отчаяние…
Глаза её наполнились слезами, и она зажмурилась, вспоминая тот ужасный день, сколько страха и обречённости пришлось ей тогда испытать. А сколько разочарования…
— Ах, мне жаль, что всё так получилось… — она чуть согнула пальчики, так, что ладонь теперь покоилась на груди священника.
Дрожь прошла по всему его телу от этих мягких прикосновений, и он вздрогнул, очнулся от пелены, окутавшей его, пелены сомнений, страхов, безумия. Он не сразу разобрал произнесённых слов. Он видел только слёзы. Неужели девушка жалеет его? Неужели шрамы, оставшиеся на теле в память о смерти его соперника, вызывают у неё грусть? Он смутно помнил, как они добрались на лодке до этого берега, не помнил вовсе, как остался жив после сражения с Фебом, зато те пытки раскалёнными щипцами, сменяемые мягкими касаниями пальцев… Словно дьявол и ангел боролись друг с другом за его душу. И, наконец, светлый ангел, его ангел, имя которому Эсмеральда, спас душу грешника от адского костра.
— Зато я счастлив! Разве ты не любишь меня, девушка? Неужели ты всё ещё считаешь себя пленницей обстоятельств и жертвой случая? — он положил свою ладонь поверх её, осторожно сжал и поднес к губам, целуя. Целуя пальчики, сотворившие настоящее чудо: воскресившие его и позволившие сейчас находиться здесь и чувствовать; раскрытую ладонь, некогда держащую его собственную в моменты, когда он и сам думал, что умрет. Цыганка распахнула свои печальные глаза и взглянула на него. Сколько печали он в них увидел? А слёзы, словно в дополнение ко всей общей тоске, стояли в глазах, отдавая им блеск тоски, тот самый блеск, что делает их прекраснее. Фролло привлёк её к себе, осторожно, словно хрустальный цветок, прекрасный, зеркально чистый, отражающий в себе лучи света, и в то же время хрупкий, готовый рассыпаться на тысячи осколков. Безвозвратно. Она положила голову ему на грудь, а он легко приобнял её. Долго ещё они находились в этом положении: он успокаивал её, она — плакала.
— Я принадлежу вам, разве не этого вы хотели? — тихо прошептала цыганка. — Вы любите меня, а я… я, наверное, тоже вас люблю. Я не знаю… — она замолчала. — О Феб, отчего же он так поступил со мной? — совершенно беззлобно произнесла она, и её губы вновь задрожали от рыданий. Клод чуть отстранил её, негодующе взглянув.
— Не вспоминай о нем, молю, — Фролло сжал её ладонь и вновь поцеловал, нахмурившись и зажмурив глаза.
— Ты всё ещё не любишь меня? — догадка огнём обожгла едва зажившее от прежних терзаний сердце священника. Разгоряченный, он открыл глаза, с тоской и отчаянием взглянув на цыганку. И она наклонилась к нему, проводя второй ладонью по скуле, вниз по впавшей щеке, плавным, нежным движением, словно успокаивая его, и это движение было по-детски милым и искренним. Клод замер, затаив дыхание, боясь спугнуть её, желая, чтобы прикосновение это не прекращалось никогда. Эсмеральда молчала. Ей сложно было принять, что теперь Феба больше не существует, его нет для неё совершенно и точно, и возвращаться к воспоминаниям о нем нет никакого смысла, к чему лишние страдания? Нет больше прекрасного Феба, который оказался подлым и гнусным человеком. Оставался лишь Фролло, этот несовершенный, со своими недостатками и пороками, человек, у которого также есть и хорошие черты характера, которые она заметила ещё во время их занятий. И потом, когда он спас её, рискуя своей жизнью… Нужно было признать, что он стал ей дорог, ведь будь она к нему равнодушна, оставила бы там, среди помоев, и бежала бы с Гренгуаром во Двор Чудес. Но она прошла с ним через Ад, через страх, смерть, испытала себя и не поддалась своей слабости. Правильно сказал старик: она любит его.
— Люблю, — произнесла, наконец, девушка, вторя словам Сальвео, и через мгновение эти желанные, недоступные ранее уста коснулись его губ. Фролло чуть наклонился вперёд, поднимаясь с колен и опираясь обеими руками на кровать. «Люблю». Первый раз он слышал из её уст это долгожданное приятное слово, показавшееся ему в этот момент самым прекрасным из всех, которые он когда-либо слышал. Было ли это ознаменованием его новой жизни? Позволением ему прикоснуться к ней?
Он уже ничего не понимал и ни о чем не думал, ибо страсть, сдерживаемая все эти годы, желание, раскалёнными углями испепеляющее всё его существо, победили, и он накрыл собой хрупкое тело девушки. Какой огонь разожгла эта искра, какое безумное желание одолело его. Он закрыл глаза, целуя горячие губы цыганки, чувствуя всем телом исходящий от неё жар. Задыхаясь, священник не мог насытиться — одного поцелуя, одного мгновения было ему мало. О, эти сладкие губы, о которых мечтал он, эти поцелуи, которые чудились во сне и наяву. Священник снова и снова касался их, боясь пропустить секунду драгоценного времени, страшась, что сейчас она отпрянет от него, очнётся, будто от забытья. И этот страх торопил его. Наконец, переведя дыхание, Клод оторвался от её губ, инстинктивно отвечавших ему, и спустился ниже, покрывая поцелуями открывшуюся шейку, такую уязвимую и манящую. Обе руки его неистово сжимали ткань простыни, а губы продолжали ласкать смуглую нежную кожу плясуньи. Девушка не сразу ответила на его ласки с должной пылкостью. Мысли о Фебе исчезли из её головы, но чувство, что она не должна принадлежать священнику не пропадало вплоть до того момента, пока она не почувствовала, как его губы коснулись её груди. Тихий, сладостный стон сорвался с губ, и ладонь легла на шею Фролло. Она чувствовала его огненные поцелуи на коже, заставлявшие всё её тело откликаться на них. Девушка осторожно провела ладонью дальше, по его плечу, ощущая напряженные мышцы сильных рук.
Она разглядела в нём настоящего мужчину, ещё тогда, когда он, рискуя собой, защитил её от Феба, Феба де Шатопера, которого она считала всем, ради которого когда-то хотела предать и мать, и свою гордость. Но только теперь она могла сказать, что Клод именно тот мужчина, который был нужен ей. Разве могла бы считать она себя счастливой рядом с Фебом, который бы отвернулся от неё, только лишь получив желаемое? Он боялся даже вступить с ней в брак, считая это низким, недостойным его поступком. А Фролло? Тот готов был с первого же дня стать её рабом, любил её тогда, любит и теперь. И эта прекрасная, наполненная надеждами мысль будто бы разбудила цыганку ото сна. Смущенная, покрывшаяся румянцем, она поняла, скольким обязана этому человеку, сколько боли приносила ему доселе своими разговорами о Фебе и теперь хотела доставить ему хоть немного наслаждения. Но стоило ей ощутить его прикосновения к бедру, она вздрогнула всем телом и попыталась отстранить от себя. Страх и ужас охватили девушку, перед тем неизвестным, что ожидало её. Фролло, казалось, не замечал протеста, чувствуя это живое тепло, исходящее от девственного тела молодой смуглянки. Он поднялся выше, стараясь ощутить кожей то, как трепетала она под ним. Грудь его от волнения тяжело вздымалась, и он судорожно пытался вновь перевести дыхание. Ладонь его всё ещё ласкала её бедро, когда он, изнеможенный постоянным запретом, сгораемый от нетерпения и возбуждения, наконец, взглянул в черные, расширенные от страха глаза Эсмеральды.
— Прошу, не надо, сжальтесь, — взмолилась девушка, сжимаясь и вздрагивая. Архидьякон не понимал её, ему казалось, что она вновь отказывает, что ей неприятны прикосновения и она вот-вот оттолкнёт его.
— Твои слова ранят сильнее, чем любой кинжал! Молю, девушка, я не могу больше удерживать себя! Эта страсть, она сильнее меня. Любимая, желанная моя, позволь мне сделать тебя своей. Я так долго ждал. Знаешь ли ты, что за нескончаемая пытка терзала меня эти месяцы? Не отвергай же меня теперь! — чем дольше он говорил, тем больше внешний протест девушки распалял его. С ласковых уговоров он перешёл на гнев и негодование. — Я желаю тебя, желай и ты меня, как желает жена своего мужа!
