Заключенная с Драко Малфоем.

Да разве она когда-либо боялась Драко Малфоя?

Нет, решает она. Нет, никогда.

Он слабак. Неудачник. Жалкий трус. Ничего другого. Мелкий, бесхребетный хорек. Никогда он был лучше ее, ни как волшебник, ни как человек.

Когда она поворачивается, он по-прежнему стоит возле стены. Руки бессильно висят вдоль тела, слегка приподнятая и склоненная голова, открывающая шею. Он словно мечтает оказаться подальше от нее.

В ярком свете ее квартиры круги под его глазами выглядят черными. Лицо запало, лопнувшая губа выглядит кровавым пятном на белом лице.

— Скажи сейчас, — требует она. — Ты тратишь мое время. У тебя наверняка нет никакой важной информации для Министерства.

Малфой снова пожимает плечами.

Ну конечно, чего она вообще ожидала. Гермионе хочется зарычать и врезать ему от души, и только то, что он ее пленник, помогает сдержаться.

— Там ванная, — показывает она направо. — Иди помойся. От тебя несет.

Он ухмыляется и взмахивает рукой.

— У тебя есть подходящая одежда? Например, шелковый халат?

— Иди в ванную.

Гермиона не знает, как у него это получается. В его присутствии она чувствует себя четырнадцатилетней. Четырнадцатилетней, а не тридцатичетырехлетней. Молодой и раздраженной. В растрепанных чувствах.

И все же его вопрос справедлив. Какую одежду предложить ему? Вещи Гарри ему все короткие, Рона — длинные.

Она вздыхает и закатывает глаза. Думает: ну и что? Кого это волнует? Пусть Малфой выглядит, как клоун. Все равно лучше, чем его прежний зализанный, отшлифованный вид.

Полчаса спустя Гермиона стоит перед дверью в ванную. Она не знает, что Малфой там делает, но все полчаса вода течет непрерывно.

Гермиона держит в руках стопку одежды и колеблется. Потом стучит в дверь.

— Я принесла тебе вещи.

Вода журчит. Больше никаких звуков.

Гермиона снова стучит.

— Малфой! — когда он не отзывается, она закатывает глаза. — Не ломайся! У тебя нет ничего, чего я бы я уже не видела. Я лишь положу одежду рядом!

Журчание воды. Оно оглушает, как и тишина вокруг.

— Малфой! — она прислушивается. — Малфой!

Ее неудержимо захлестывает паника, и Гермиона барабанит по двери. Одежду она бросает на пол. Вода журчит. Гермиона вспоминает кровь на губе Малфоя. Его бледное лицо, запавшие глаза. Она выхватывает палочку.

— Алохомора!

Дверь слетает с петель, щепки усеивают пол.

Гермиона видит кровь и застывает. Перед ней сюрреальная картина.

Обнаженный Малфой стоит на коленях под душем, вода омывает его, словно водопад. В правой руке он держит бритву Гермионы, левая рука сжата в кулак. Кровь течет по его руке, смешивается с водой, стекает по темной татуировке на предплечье… Нет, это не татуировка…

Темная Метка.

Малфой поднимает голову. На секунду он забывает, что обнажен и выглядит кромешно отчаявшимся. Ни следа на презрительную улыбку.

Светлые волосы липнут к мокрому лбу. Глаза почти черные и пустые, лицо искажено. Безнадежность окутывает Малфоя, словно темное облако.

— Она не сходит, — шепчет он. — Не сходит…

Гермиона осторожно подходит к нему. В этот раз он не вздрагивает. Кажется, что он окаменел. Она выключает воду. И медленно опускается на колени на мягкий коврик. Протягивает руку, и он отдает ей бритву.

Оба молчат.

Гермиона не знает, что говорить, потому что сказать нечего.

Метка не сойдет. Никогда она не сойдет, и Малфой знает это так же, как и она. Никакое волшебство не способно убрать Метку.

И впервые Гермиона молчит, чтобы не быть жестокой. Ведь правда была бы именно такой — жестокой.

Его тело покрыто синяками. Она старается не смотреть, но все же не может отвести взгляд.

Она давно не видела других ран, кроме ободранной коленки или кровоточащего носа, и все это легко лечится в течение нескольких секунд. Почему Малфой не дал излечить себя?

— Помочь? — спрашивает она, указывая на синяки.

Он качает головой.

— Почему?

Малфой проводит руками по лицу, убирая мокрые волосы.

— Пожалуйста, иди, — надломленным голосом просит он. — Я и так достаточно унижен, хватит.

В первый раз в ее жизни Малфой сказал «пожалуйста». И это единственная причина, почему она слушается.

— Хорошо.

Гермиона уходит, зажав в руке бритву и прихватив по дороге и свои маникюрные ножнички. Она почти уверена, что это не была попытка самоубийства. Но «почти уверена» — это не «стопроцентно убеждена», а если чему Гермиона и научилась в жизни, то необходимости быть предосторожной. На всякий случай. Всякий.

А пока она делает чай, просто, чтобы занять руки. При этом прислушивается к происходящему в ванной, но вода выключенная, и все тихо. Когда Гермиона уже готова проверить, не сидит ли Малфой до сих пор там — голый и мокрый, — дверь наконец-то открывается.

Он живой. Она сама удивляется возникшему облегчению, словно с души упал камень.

Он живой.

Он переоделся, и одежда Рона выглядит на нем именно так нелепо, как и ожидалось. Клетчатая рубашка слишком широкая, длинная и висит на нем, словно ночная рубашка. Брюки Малфой подвернул. Он хмурится, и на лице написано «Не смешно!», словно он знает, как смотрится в этих вещах.

Он выглядит непривычно… ранимым. Смешным. Тонким. Молодым. И более человечным.

Крови уже нет, а на предплечье красуется повязка. Гермиона больше не предлагает ему помощь. Вместо этого просто протягивает ему чашку. Он неуверенно берет ее и спрашивает:

— У тебя есть что-нибудь покрепче чая?

— Я не собираюсь напиваться с тобой.

***

Сегодня двадцать третье декабря, а она напилась с Драко Малфоем. Во что превратилась ее жизнь?

Они сидят по разным концам дивана, у каждого в руке стакан виски. Мистер Уизли когда-то дарил его. Перед ними огромное окно, потрясающий вид, бесконечная высота.

— Что случилось? — спрашивает Гермиона.

Она выпила достаточно, чтобы расслабиться и принять всю абсурдность ситуации, но не настолько, чтобы перестать задавать вопросы.

— За последние двадцать лет? — глухо спрашивает он. — Много чего.

— Вчера, придурок.

— Ах это, — Малфой откидывает голову на спинку дивана, смотрит в потолок и трет глаза. — А у тебя что случилось?

— Много чего, — отрезает она и добавляет: — Мы говорим не обо мне, не увиливай.

Он смеется, словно Гермиона удачно пошутила, и делает глоток виски. Покачивает стакан, наблюдая, как плещется янтарная жидкость.

Гермиону мутит.

— Ты и Рон… — начинает он.

Она предупреждающе смотрит на него.

Малфой успокаивающе поднимает руку.

— Я просто хотел сказать, что удивился, когда услышал о вашем разводе. Я невысокого мнения об Уизли, но ведь они такие… — он явно ищет слово, которое не прозвучало бы оскорбительно. — Семейные, — наконец заканчивает он.

— Поэтому дети и остались с Роном, — отвечает Гермиона. Ее голос звучит будто со стороны, и она ненавидит себя, что вообще упомянула детей. Одновременно она горда, что сказала это спокойно.

Малфой кивает. Между ними висит тишина. Неоновый свет с улицы причудливо расцвечивает их лица.

— Скорпиус, — тихо говорит Малфой, а Гермиона непроизвольно задерживает дыхание, потому что он в первый раз упоминает сына. — Он тоже остался. С Асторией.

— Я не знала, что вы развелись.

— Нет, не… развелись, — он качает головой. — А как проходит рождественский праздник в гостях у бывшей свекрови? Наверняка мило и под напряжением. Все сражаются за детей?

— И совсем без напряжения.

— Как все случилось? Медленное угасание?

Гермиона сжимает губы.

— О, я знаю, как все происходит. Любовь умирает тихо, да? — продолжает он мечтательным и мягким тоном. — Она ведь все идеализирует. И потом не перегорает за секунду, а раз за разом переживает тысячи маленьких смертей. Кажется, что ее еще так много, но она истощается, стирается, используется, протекает песком сквозь пальцы. Ее нельзя удержать. Ты проснулась однажды и спросила себя, кто этот чужой человек в твоей постели? — он жадно смотрит ей в лицо.