А когда переломы вновь «срастаются», растворяются и иглы. Огонь уступает место холоду. И я могу, наконец, стоять. Могу раздеться и принять теплый душ.

Хирург сказал, что все мои боли – в голове. Отправил к психологу. Их было много. Только ноги по-прежнему ломаются. И танцевать я все ещё не могу.

Смыв с себя остатки прошедшей ночи и дурные мысли, растираю разомлевшее тело докрасна, просушиваю волосы и, закутавшись в огромный банный халат, отправляюсь на поиски еды. Перед холодильником, на электронном табло которого светится время и дата, подвисаю, туго соображая. Сутки? Минувшая ночь? Да с той ночи прошло три – три! – дня.

Семьдесят два часа, за которые никто даже не кинулся меня искать. Мэт не кинулся. Сволочь! Вот встречу тебя и придушу собственными руками, засранец!

Хотя…Стоп! В клубе есть камеры и Мэт наверняка видел, кто меня унес оттуда. Значит, он думает, что я удачно развлекаюсь с Чеховым. Ладно. Выдыхаю. Но придушить все равно хочется. А ещё есть просто до обморока. И желудок возмущенно урчит, требуя пищи.

– Шут он и в холодильнике Шут, – хмыкаю, стоя перед раскрытым холодильником и разглядывая пёстрый клоунский колпак на одной из полок. При этом в холодильнике не просто мышь повесилась, там поселился целый клоун и все сожрал. А нет, не все. На дверце обнаруживаю кусок сыра, завёрнутый в пленку. Но разворачивать не рискую – кусок насквозь позеленел.

– Да, милый друг, – вздыхаю. – Я тебя понимаю. Плесень тут совсем не благородная.

Сыр отправляется в помойку, а колпак на голову. И, о чудо! Под ним обнаруживается пакет кефира. И очень даже пригодный для употребления.

– О, мой друг, – встряхиваю пакет, – да вы волшебник, а не клоун, – щелкаю по бубенчику.

В недрах многочисленных шкафчиков и столов отыскиваю миску, сковороду, соль, сахар и даже муку! Точно колпак волшебный!

Встряхиваю головой, и бубенчики тут же отзываются весёлым перезвоном. Фыркаю, замешивая тесто.

– Что ж, мой волшебный клоун, будут и тебе фирменные оладушки моей бабули.

Руки делают все сами: налить тесто на сковороду, перевернуть, выложить на тарелку. Снова и снова. И обязательно попробовать. Ещё горячий, обжигающий язык, но самый вкусный.

– Эх, варенья бы сейчас… – мечтательно протягиваю, наслаждаясь нежным вкусом.

– Варенья нет, только повидло. Подойдёт? – а ведь я даже не услышала, как он вошел. И не испугалась. Любопытно.

– Давай.

И передо мной тут же оказывается банка с яблочным повидлом. И пока я пытаюсь ее открыть, наглая рука Шута стягивает с тарелки оладушек и тянется за вторым. Но получает звонкий шлепок от меня.

– Руки мыть! Быстро!

Командую под озадаченным взглядом Шута. Но он выполняет приказ, на удивление покладисто.

– Я привез еды, – бросает на ходу.

Оборачиваюсь и вижу огромный бумажный пакет на столе, а рядом фотоальбом.

В животе урчит от голода и завораживающих запахов из пакета, но руки тянутся к альбому. Снимаю колпак, кладу на стол.

Альбом тяжёлый, в плотной кожаной обложке. Теплый и мягкий. Бросаю короткий взгляд туда, где скрылся мой спаситель. Слышу шаги. Выглядываю и вижу, как босые ноги убегают по ступеням на второй этаж.

Не сходя с наблюдательного пункта, открываю альбом и зависаю на первой же странице. На глянцевом фото трое молодых людей. Справа высокий брюнет с длинной челкой, падающей на глаза, упрямым взглядом и витым узором татуировки на руке. Слева – типичный ботаник в очках и книгой в руке, но горячий, аж обжигает даже сквозь время и бумагу. Блондин с выбритыми висками и иероглифами, написанными чернилами на коже. Они оба стоят вполоборота и смотрят на брюнетку между ними. Она замерла на кончиках пальцев в пятой позиции так, словно только-только спустилась с небес в своем лёгком, почти невесомом платье. Босая, она смеётся, совершенно счастливая. И абсолютно неземная с глазами цвета поднебесья.

– Красивое фото, – голос Шута звучит хрипло и слишком близко, слишком интимно.

Я смотрю на него, замершего в дверном проёме. Сейчас, в домашних брюках и белой футболке, облегающей тугие мышцы, он совсем другой. Родной будто. Руки в вязи татуировок скрещены на груди, влажные волосы взъерошены, но я все равно вижу темные росчерки иероглифов.

– Это ты, – понимаю я.

– А это? – подушечкой пальца касается брюнета с упрямым взглядом.

Я всматриваюсь в его острые черты, его темные, что ночь, глаза и вдруг вижу его, повзрослевшего лет на десять: сильного, пахнущего чистым искушением. Его, ласкающего взглядом и терзающего губами. И от одной мысли о поцелуе с ним у меня колет губы, так хочется снова станцевать с ним тот сумасшедший танец языков, и в солнечном сплетении вспархивают бабочки.

– Клим, – выдыхаю с изумлением.

Ничего себе! Эти двое когда-то не поделили девушку. То, что они соперники, видно невооружённым глазом, как и наполненные любовью синие глаза брюнетки. Только кого она любит? Кому уже отдала свое сердце? Может, удастся найти ее и…

– А это ты, Кира Ленская.

Наверное, это стресс и выпавшие из жизни семьдесят два часа. Но я смотрю на девчонку на снимке, совершенно на меня непохожую, и смеюсь. Так заразительно, до колик в боку. И осекаюсь, когда ладони Шута ложатся на мои запястья. У него шершавые пальцы. Они поглаживают мягкими круговыми движениями. Касаются круглого шрама между большим и указательным пальцем. Мэт говорил, что я неудачно упала в детстве.

– Тебе было пятнадцать, – говорит Шут тихо. А у меня руки дрожат. И если бы не его хватка, альбом бы давно упал на пол. – Мы в тот день в гараже были, мотоцикл Клима перебирали. Ты прибежала, зареванная. Сказала, что хореограф недоволен твоим танцем.

Я слушаю его тихий голос, щекочущий шею теплым дыханием, и не шевелюсь. Да я дышу через раз, не веря его словам. Это не может быть правдой.

– И ты станцевала, – я чувствую его улыбку. – Среди инструментов и запчастей. Уже в финале не рассчитала прыжок и упала. Гвоздем проткнула себе ладонь. Помню…

– Стоп! – резко перебиваю я, выпуская из рук альбом. Тот с шумом падает на пол. Смотрю на Шута. Его светлые волосы подсохли, и длинная челка падает на глаза, а в карих глазах – искры счастья. – Я не знаю, кто ты.

– Марк…

Вскидываю руку, выставив перед собой ладонь.

– И не хочу знать. Не знаю, кто эта девочка, о которой ты рассказываешь. Но она – не я.

– Ты, – упрямится мой спаситель. Спаситель ли?

– Ты выдаешь желаемое за действительное, – качаю головой. – Полагаю, ты любил эту девочку, а она…

– Конечно, любил, – улыбается…Марк. – Ее, – он выделяет это слово, принимая мои правила этой непонятной мне игры, – невозможно не любить. Хроническая оптимистка. Она верила, что все будет хорошо, даже когда ничего хорошего в ее жизни не было. Верила в любовь с первого взгляда. Ей семнадцать было, а я ей сказки на ночь читал. Ей…и сыну, – он подходит к окну, плечом прислоняется к стенке, скрестив на груди руки.

А у меня перед глазами картинка из лифта: стены, исписанные детской рукой, и мальчишка, рисующий гномов.

– Она…твоя сестра? – спрашиваю осторожно.

– Сестра? – он растирает большим пальцем бровь, хмурится. – Пожалуй, что так. Ей был нужен кто-то, на кого она смогла бы опереться. Поддержка. Защита. Мы стали для нее всем. Я – братом. Клим… – и снова этот жест.

– Почему вы? Разве у нее не было семьи? – сама не замечаю, как становлюсь на шаг ближе к Марку. Сейчас назвать его Шутом язык не поворачивается.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.