– Как так? Совсем? Тяжело же быть одной, – неуверенно сказала Аля.
– Нет, я просто не дружу с девчонками. У меня нет ни одной подруги. Ну, может только Сима, но и ей я тоже не доверилась, не рассказала о своем бегстве из уз брака. Она даже не знает моего настоящего имени и фамилии. Впрочем, как и я ее, – объяснила Инна. – У меня полно друзей-парней. С ними проще и легче. Правда, до тех пор, пока они не начинают заявлять на тебя права. А кто такой Антоха?
Алька зарделась.
Антон был ее первой любовью. Первой и пока единственной. Но после окончания школы он уехал вместе с родителями в Сочи – его отец там что-то проектировал к Олимпиаде 2014 года. У него вообще вся семья в стройке. Мать – архитектор, сестра – дизайнер. Сам Антон тоже учится в строительном институте. В прошлом году на встречу одноклассников не приезжал.
– Поэтому хочешь сразить его наповал в этом, да?
Алька смутилась и отвела глаза.
– Знаешь, с десяти лет я мечтала быть маленькой и перестать расти. Мне хотелось быть миниатюрной, изящной, хрупкой, как антикварная ваза династии Цин. В десять я была ростом метр пятьдесят пять, а в двенадцать уже метр семьдесят. В четырнадцать бросила балет, – сказала Инна, вздохнув.
– Ты занималась балетом? – удивилась Аля, посмотрев на нее.
– Угу, причем сколько себя помнила. Помню я себя где-то с трех-четырех лет, и уже занималась балетом. Мама ведь балерина. Рано привела в студию, рано поставила к станку. И я, честно говоря, мечтала добиться успеха в этом. Вот только…, – проговорила девушка и замолчала.
– Тебя выгнали из-за роста? – предположила тихо Аля.
Та пожала плечами.
– И да, и нет. Просто отношение изменилось. Кто выставит играть сольную партию такую каланчу? А в линии тех же лебедей, я как бельмо в глазу, выделяюсь. Да и партнера попробуй подобрать. У нас итак все мальчики – задохлики, так что…
– Жаль, наверно, было? – с грустью в голосе проговорила Аля.
– Поначалу да, а потом… смирилась, наверно, – ответила, улыбнувшись, Инна.
– А меня в четыре привели в музыкалку, – вдруг сказала малышка.
– Так это твой рояль в гостиной стоит?
– Рояль? Ах, рояль! Нет, что ты! Это еще бабушкин инструмент. Она на нем играла, когда давала уроки вокала. Мы с братом просто заботимся о нем. Нет, я играла на скрипке.
– Ого, это очень сложно! Для меня скрипачи, да в общем-то все музыканты, играющие на смычковых – волшебники!
– Почему волшебники?
– Попробуй-ка выпилить ноту! На клавишах тоже заморочек много, особенно бесило, когда преподаватель говорил, что я не с тем настроением играю! А как понять, какое именно должно быть настроение? Всё сказано в нотах: быстро, медленно, тихо, громко! Меня всегда упрекали, что я не понимаю замысла композитора и не чувствую музыку. А я, между прочим, по три часа в день сидела за инструментом! – с жаром заявила Инна.
Она не смотрела на Алю, притихшую рядом, и потому не видела выражения ее лица. А на нем было написано не просто удивление, помноженное на любопытство. Это был шок! У нее даже дар речи пропал на мгновение. Алька смотрела на квартирантку, будто впервые видела.
И тут Инна подняла на нее глаза.
– Ты… чего? – неуверенно спросила она.
– Ты… играешь на пианино? – в тон ей спросила Аля.
– Играла, – сказала квартирантка. – А почему ты так удивляешься? Что здесь такого?
Девчушка опустила голову, пожала плечами. Она вздохнула пару раз глубоко, чтоб прийти в себя. И посмотрела поверх головы Инны в угол гостиной, где стоял драгоценный инструмент.
– Да, в общем-то, ничего, – ответила она, справившись с эмоциями. – Ты… бросила школу?
Инна опять вздохнула. Очень долго она считала, что ко ней излишне цеплялись, потому что мама привела ее в музыкальную школу в шесть лет, и она уже играла «Маленькую звездочку» – бабушка занималась, несмотря на артрит.
– Но однажды, когда мне было десять лет, я попала на конкурс пианистов в Вене. Бабушка, Царство ей Небесное, возила меня, и вот там…
Она помнила всё, как будто это было вчера. Прошло больше десяти лет, но Инна не позволяла себе забывать. Время от времени она возвращалась к воспоминаниям этого дня. Потому как боялась забыть насовсем. Со временем память стерла всё лишнее, но главное десятилетняя девочка запомнила навсегда.
Финал конкурса. На сцене оркестр и рояль. При этом ее охватывала такая гордость, что там, за роялем, ее соотечественник. Ни разу в жизни она не плакала, слушая музыку или присутствуя на концерте, а тогда… До мурашек. До озноба в спине! Слезы бежали по щекам, и не было сил их сдерживать. Этот парень был не просто великолепен. Он был богом в тот миг! Он словно управлял умами и сердцами! Ни одна Инна утопала там в слезах. Когда он закончил играть, казалось, что звуки музыки, словно капли, еще висят в воздухе, и девочка даже боялась дышать. И зал, замерев, не дышал. И только, когда он поднялся, в гробовой, осязаемой тишине, скрипнул стул по доскам, грянули аплодисменты. Она охрипла, потому что хотела, чтобы он услышал ее «браво!».
С того дня она упорнее стала заниматься. Было время, когда думала, оставить балет, отдав предпочтение музыке. А потом ей удалось с большим трудом достать тот самый концерт. Она снова и снова слушала его!
– И наконец, поняла, что мне никогда не достичь его уровня. Если даже буду с утра до ночи играть на пианино, всё равно не достигну. Мне было двенадцать, а я свободно исполняла концерт Равеля для пианино с оркестром, но… я оставалась одной из сотни тысяч девочек, тогда, как тот парень был единственным во всей Вселенной! Поэтому, достигнув своего предела, я оставила музыку, – закончила мастерица, нанизывая на леску бисер.
Алька, замерев, не сводила с нее васильковых глаз. То, что рассказывала мастерица, так хорошо было знакомом и ей. Знакомо на интуитивном уровне. Это как, прочитав название песни, понимаешь, что не знаком с ней. Пока не зазвучат первые аккорды. И слезы наворачиваются от обиды, что ты мог забыть такое сокровище. Аля посмотрела на макушку Инны. Хорошо, что та смотрит на руки и не видит ее лица.
– И… как ты поняла, что это… предел?
Инна вздохнула и отложила еще один готовый лепесток.
Просто однажды она не только перестала «расти» в музыке, она перестала хотеть «расти». Услышала как-то разговор преподавателя и мамы. Тот очень уважал балерину, поэтому не стал лгать, и сказал правду, что Инне не хватает одного, но самого главного. Ей не хватает таланта. И усердием его не заменить, хоть тресни.
В конце концов, Ингеборга окончила музыкальную школу и у нее даже есть аттестат, свидетельствующий об этом. Вот только учиться дальше не стала. Зачем? Она не собирается растрачивать жизнь на то, что не принесет ни денег, ни славы. Зачем заниматься тем, в чем никогда не достигнешь успеха и признания? Зачем на это тратить драгоценное время, когда можно найти занятие по себе?
– Я чем только не занималась: музыка, балет, танцы и везде была посредственной, – говорила Инна. – А здесь, когда я создаю нечто особенное, необыкновенное, я чувствую себя на своем месте. Вот взять хоть тебя. Ты увидела платье и восторгалась им, бог знает сколько времени. Завтра ты встретишься с друзьями, и они тоже поделятся с тобой частичкой радости. Ты улыбаешься, они будут улыбаться. На работе, пока не переоденешься, тоже увидят и улыбнуться, потому что это действительно красиво, и мне будет так же радостно на душе. Приятно, когда твоя работа доставляет другим радость.
Она замолчала и поерзала на стуле от неловкости. Никогда никому не говорила того, что рассказывает этим странным родственничкам. И ведь даже обвинить их не в чем. Каленым железом ее не пытают, клещами правду не тянут. Душа сама, будто намолчавшись, рвется рассказать. Вот только от этой откровенности неловко.
– Тогда почему ты так грустно это говоришь? – вдруг спросила Аля и, сама того не замечая, стала нанизывать на леску бисер точно так же, как это делала Инна. Та краем глаза смотрела на действия Али и молчала, значит, она пока справлялась.
