Дома. Как странно снова думать о Серубеле как о моём доме. Когда я в то время сбежала из Серубеля, я приняла то, что проживу остаток жизни в Теории. Признала Теорию своим новым домом. Возможно, в тот день, когда я покинула это место на спине Доди, я снова начала смотреть на Теорию, как на чужое королевство. Или, может, приезд моей мамы заставил меня скучать по Серубелю, ведь мама олицетворяет все, что в моих глазах является Серубулем. Даже после сегодняшней помолвки, после того, как жители Теории так громко приняли меня как свою королеву, я не воспринимаю их как мой народ. Полагаю, что только после того, как выйду замуж за Тарика, я снова смогу почувствовать себя здесь непринужденно. Интересно, сколько лет пройдет, прежде чем напряжение между нами исчезнет. Сколько времени должно пройти, прежде чем мои чувства к нему ослабнут, и я смогу вести разговор без эмоций, скрывающихся за моими словами.

— Сепора, мы должны поговорить, ты и я, — мягко говорит Тарик, и это напоминает, что передо мной ещё длинный путь, прежде чем время ослабит мою реакцию на него.

Тем не менее я понимаю, что именно этого он добивался, когда пожелал поехать домой наедине, и это снова напоминает, что мне каким-то образом нужно выяснить, о чём пойдёт речь. Может он только потребует объяснений по поводу поцелуя, но у меня их нет. Просто немыслимо признать, что этот поцелуй свёл меня с ума, он может быть настолько неисправим, что поцелует меня вновь. Также неуместно будет сообщить, что я приняла его вызов и решила ответить услугой за услугу. Он может принять это за еще один вызов, скрытый где-то в моём признании.

Я про себя перечисляю все прямые вопросы, которые он может задать мне, и все косвенные ответы, которые я могу дать без обмана. К сожалению, есть всего несколько способов уклониться от его дара Лигнота. И его нежный тон не скрывает напряжения, скрытого в голосе.

— Это обязательно? — спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос не звучал так отчаянно, как я себя чувствую. — Думаю, это испортит идеальный вечер.

Я с трудом поднимаю руку к небу, словно он мог не заметить его сияния.

— Обязательно. Потому что пустыня — единственное место, которое я знаю, где нет ушей.

Я не могу по-другому и смотрю на него в лунном свете, когда он останавливает колесницу, чтобы снять головной убор и провести рукой по волосам, которые спутались и слиплись от пота. Он расчесывает руками волосы и трёт те места, где, видимо, головной убор давил на кожу. Он долго смотрит на меня.

— Тарик?

Он наклоняется вперед, кладёт локти на край колесницы и смотрит вперед, словно видит что-то в простирающейся пустыне, что не поглотила тьма.

— Скоро я буду не единственным человеком, кто принимает решения для королевства, — начинает он. — Я надеюсь, что ты примешь свою роль как королева Теории, несмотря на то, что произошло между нами.

Принять мою роль как королева? Возможно, я не думаю о Теории, как о своей родине, но меня нельзя обвинить в пренебрежении своими новыми обязанностями.

— Вам придется уточнить, Ваше Величество. Разве я уже не приняла свою роль как королева? Разве я не стою рядом с вами в суде и не выслушиваю людей…

— Вы достаточно хорошо выполняете обязанности королевы, принцесса. Но я должен знать ваши мотивы. Королева ставит свои потребности — свои самые сокровенные чувства и желания — на последнее место и учитывает потребности народа. Твоё сердце бьётся ради твоего народа, Сепора? Ты полюбила теорийцев настолько, что ставишь их нужды выше своих?

Он уже и мысли мои читать научился? Но какая разница. То, на что он намекает — просто абсурдно. Долга и обязательств уже недостаточно, чтобы угодить ему? Теперь я должна править, прислушиваясь к сердцу — к тому самому сердцу, которое он разбил словами и поступками? Чушь.

— Королева правит не сердцем, а разумом. Сердце непостоянно. Разум же силён.

Это почти слово в слово то, что однажды сказала мне мама. Я уверена, когда говорю это, что Тарик не сможет придраться к мудрости моей матери.

Тем не менее, он смотрит на меня с нейтральным выражением лица. Мне совсем не нравиться то, что он может читать меня, как один из своих многочисленных свитков, в то время как я даже не могу сказать, слышал ли он меня вообще.

— Я согласен, что править нужно при помощи разума, а не сердца, но при помощи сердца нужно выявлять, что тобой двигает.

— Боюсь, вам придется выразиться ещё более конкретно, Ваше Величество. Что еще вам от меня нужно, кроме выполнения моих обязанностей?

Он вздыхает.

— Мне нужно знать, что мой народ будет в безопасности в твоих руках. Что наш народ будет в безопасности под твоим руководством.

— Тебя интересует, не собираюсь ли я причинить вред гражданам Теории?

От этого вопроса у меня перехватывает дыхание, потому что то, что он ответит, более важно для меня, чем я могла предположить. Он действительно думает, что я могу причинить вред его народу — причинить вред кому-либо? Более того, я до сих пор не могу понять, почему мы ведем этот разговор вокруг да около? Чего он хочет добиться, говоря загадками?

Затем мне приходит в голову мысль, что хотя он и хочет спросить напрямую, но сам не уверен, желает ли услышать ответ. То, что Тарик не уверен и даже боится того, что я скажу, вызывает у меня чувство неловкости.

Этот разговор будет касаться моего дара создавать спекторий.

— Не думаю, что ты намерено причинишь им вред. Но я и не уверен в том, что ты захочешь им помочь.

— Помочь им в чем? Сколько раз мне ещё просить тебя, чтобы ты говорил более конкретно?

Хотя, произнося каждое слово я понимаю, что он имеет ввиду. Да и как я могла не понять? Тем не менее я чувствую желание поиздеваться над ним, так как не в настроении облегчать ему жизнь. Возможно, сегодня утром я была бы в настроении. Сегодня утром я с лёгкостью посчитала бы себя преданной и влюблённой в короля-Сокола. Но каким-то образом я вновь образумилась.

Человек просто не может любить того, кто разбил ему сердце.

Он выпрямляется и скрещивает на груди руки. Я замечаю момент, когда Тарик исчезает и передо мной материализуется король-Сокол. А короля-Сокола сложно убедить в своей правоте. Это значит, что я, как Сепора, должна отойти в сторону и рассуждать как королева, как рассуждала бы моя мать.

— Я говорю о прошлом, Сепора. Когда ты в буквальном смысле держала спекторий в руках, но не разу не попыталась спасти Теорию от Тихой Чумы. Я говорю о том, что ты все еще отказываешься создавать, зная, что на нас надвигается война.

Вот значит, как. Именно к этому разговору я была готова. Честно говоря, я думала, что он состоится гораздо раньше, учитывая давление, которое оказывали на него мой отец и его командир. Тем не менее я не могу отрицать, что мне причиняет боль реальное разочарование в его голосе, когда он обвиняет меня в том, что я отказала ему в спектории. До сих пор он не разу не показывал свои эмоции по этому поводу. Нет. Эмоциям не место в этом разговоре.

— Вряд ли это справедливо. Ты знаешь мои причины. И ты сам ежедневно говоришь отцу, что спекторий не так уж и необходим.

Все это время он давал понять моему отцу, что это моё решение, создавать или нет. И все это время скрывал свою горечь по поводу того, что я решила не создавать. Меня одолевает вина, когда я признаю, что мы еще не опробовали свежий спекторий, хотя он оказался лекарством. Потому что Тарик прав. В принципе, я отказалась его создавать. Отказываясь быть послушной пешкой между двумя королями — я была очень упрямой. И мне не нравится, какие чувства это во мне пробуждает. Интересно, чувствовала бы мама себя виноватой, или позволила бы угрызениям совести смягчить себя, как я сейчас?

Но для чего? Тарик высказал уверенность, что Мастер Сай скоро победит болезнь. Тогда зачем нам говорить о спекторие? И снова у меня появляется ощущение, что он ходит вокруг да около настоящего вопроса. Мне кажется странным, что это мне приходиться настаивать на прямоте, а Тарик тот, кто уклоняется от ответа.