— Выходит, они знали…

— Да, это второе. Они, именно они. Я полагаю, наш враг, это группа людей. Возможно, небольшая, но очень хорошо информированная. И с обширными связями.

Лейс достал из внутреннего кармана камзола сложенный пополам лист бумаги. Совсем небольшой. Не больше открытки. И протянул через стол с покойником Мигиту. Тот взял, развернул. На листке было написано только два слова:

Мы знаем

Мигит поднял глаза на Лейса.

— При нем не было ничего из того, что люди обычно носят с собой. Ни денег, ни украшений и драгоценностей, ничего в карманах. Только это. Послание. На тот случай, если их человек не справится.

— С какой целью? Напугать? — Мигит вернул Лейсу письмо.

— Предостеречь, — ответил он. — Продемонстрировать свое преимущество в информации и показать нам, что наши тайные цели не такие уж и тайные.

— И все же, им не удалось тебя убить.

— Им не повезло однажды, но это ничего не означает. Они намекают нам на то, что им известно о нас, но нам не известно о них. И пока это остается так, они могут наносить удары тогда, когда им заблагорассудится, в то время как мы не в состоянии им ответить. Это опасный враг. Они располагают как минимум теми же сведениями, что и мы. И тщательно следят за возмущениями информационной среды, потому что не желают, чтобы мы добрались до истины. Они, как пауки на паутине, ждали колебаний ее нитей. Ветер проходит сквозь паутину, не тревожа ее. Но когда в нее попадает муха… Хлоп!

Лейс хлопнул в ладоши. От внезапного громкого звука Мигит вздрогнул.

— Вибрация нитей тревожит их. Они оживают, активизируются. И проверяют, действительно ли возмущение заслуживает их внимания. Муха ли это, или же случайно попавшая в паутину соломинка. Когда мы у Лонзо завели разговор о монете — мы превратились в муху. В важное колебание паутины, на которое паук обязан отреагировать. Мы их заинтересовали. И самое главное, третье…

— Исследовав колебание информационной среды, которое мы вызвали, они дали о себе знать. Немедленно, и самым агрессивным способом. Они атаковали. Решили сразу устранить угрозу, убив меня. При этом, характер атаки говорит о многом. Они не наняли убийцу из бандитов, потому что не могли позволить себе рисковать. Они понимали, что в случае неудачи наемник может попасть в плен, а тогда неизбежно выдаст нанимателя, и такого риска допустить не могли. Потому, отправили человека, который между смертью и пленом не раздумывая выберет смерть. Профессионального и умелого убийцу, но в то же время фанатика, абсолютно лояльного, полностью верного и преданного им. Того, кто почтет за честь приложить все силы, чтобы унести свои тайны с собой в могилу. Наличие у врагов таких людей говорит о могуществе их организации. А их действия — о том, что мы на верном пути. И, возможно, стоим в опасной для них близости к разгадке.

Мигит поежился, и почему-то огляделся вокруг. Он понял вдруг, что совершенно не чувствует себя в безопасности. Темнота подвального склепа словно сделалась гуще, а тишина, установившаяся после того, как Лейс умолк, казалось, была полна движения. Невнятные шорохи, шевеления в тенях — незримые в упор, но хорошо видимые боковым зрением. Они словно нарочно замирали, когда на них концентрируешь взгляд, но стоило отвести его, и они вновь оживали.

Понимая, что ему это все только кажется, что это всего лишь игры разума, порождения страха и не более того, Мигит все же не мог перестать бросать украдкой пристальные взгляды во тьму, клубящуюся за пределами световых кругов от факелов вдоль стен и тех огней, что были у них с Лейсом в руках. По спине пробегали неприятные мурашки. Так бывает, когда кто-то тайно наблюдает за тобой, понимал Мигит. Он прогонял эти мысли, зная умом, что никого кроме них двоих, да оравы крыс, в этих подвалах нет. Но полностью отделаться от ощущения уязвимости не мог, как ни пытался себя заставить. Больше всего сейчас он хотел как можно скорее покинуть этот подвал. Выбраться на воздух, на свет божий, подальше от этой гнетущей темноты и иррационального страха, который в ней гнездится.

— Нужно расследовать это.

— Совершенно верно, — согласился Лейс. — У нас даже есть крохотная зацепка.

Он наклонился к голове трупа и жестом позвал Мигита сделать то же самое. Взяв покойника за голову, Лейс отодвинул подсохшие волосы у него над ухом и поднес ближе фонарь, чтобы Мигиту было видно.

Мигит пригляделся. Наколка. Простой и известный всем знак. Треугольная звезда. Трист.

— Трист?! — у Мигита чуть не перехватило дух. — Церковь? Это человек церкви?

— Возможно, но не в ее стиле. Духовенство Сантры обычно использует другие рычаги давления и не действует так жестко. Я полагаю, смысл этого знака гораздо глубже. Троелуние. Древний языческий символ централитян.

— Языческий? Трист это символ Эясианской церкви.

— Обрати внимание на навершия концов триста. Там заметные округлые элементы. Они символизируют небесные тела.

— Слепец, Ехидна и Приспешник…

Мигит кивнул, сбитый с толку. Он действительно не заметил беглым взглядом в мерцающем свете фонаря эти точки на концах звезды.

— Они не всегда так назывались. Во времена Централитянской империи они носили имена трех главных богов. Слепец был морским владыкой, покровителем мореходов. Зеленая Ехидна — богиня плодородия, которым славились острова Ожерелья Одмы. Ее же спутник, Приспешник — был Покорителем, а воины империи назывались его сынами. Новые названия небесных тел были утверждены во время Сантрийского Собора, на тайном заседании узкого круга самых авторитетных сановников. Их мотивы были понятны: в небесах не должно было быть языческих богов, вся память о них должна была быть осквернена, предана забвению и порицанию.

— Если так, почему они не заменили трист? Самый главный знак язычества!

— Помнишь, я говорил тебе о принятии эясианства централитянами? Древняя империя не перешла в новую веру моментально, процесс длился десятилетия. Это были темные и кровавые годы религиозных войн. Иерархам не нужны были новые такие войны. А новая религия легко перенимает удачные элементы старой. Для большей популярности у населения.

— Но… Что это значит?

— Пока ничего. Это только гипотеза, я не зацикливаюсь на ней.

— Но?

— Но, возможно… Мы сейчас становимся свидетелями того, как оживает призрак древнего врага.

Мигит чувствовал, что ему становится сильно не по себе.

Точно прочитав его мысли, Лейс указал движением головы в сторону выхода, — здесь больше нечего делать. Не загасив факелы, они вышли из камеры и прошли обратно по темному коридору к лестнице из подвала. Выбрались наверх. Двое агентов забрали у Лейса и Мигита фонарь и факел и сами спустились вниз, видимо, погасить огни, которые они оставили.

На улице было все так же светло и солнечно, дышалось легко и свободно. Но Мигита это уже не радовало. Чего-то не стало. Не столько в картине, которую он видел своими глазами, а вообще, во всем мире, во всем, что он знал, и о чем имел представление.

— Так что нам теперь делать? — спросил он.

— Лучше всего тебе пока не показываться никуда из дома, — сказал Лейс. — Вряд ли неудача их остановит. И следующей их мишенью можешь оказаться ты. Опасность вполне реальна, я хочу, чтобы ты отнесся к этому со всей серьезностью. Я распоряжусь удвоить охрану твоего дома. Если ты минимизируешь перемещения, так мы сможем лучше тебя защитить.

Удвоить? — Мигит у своего дома вообще никакой охраны не замечал. Но теперь понимал, что она была.

Черт возьми… — думал он подавлено.

Во что я только ввязался…

***

Мигиту было противно лежать.

Ему не менее противно было стоять. Противно было ходить, сидеть. Шевелиться или не шевелиться — тоже было противно.

Противно было даже думать. Все опротивело ему в ставших ненавистными ему четырех стенах, где он оказался заточен. Но, в отличие от всего прочего, он не мог прекратить думать.

Заточение по собственной воле — бывает ли такое?