Но то, что рассказал трактирщик далее, было куда как интереснее. Пил Джаг в таких количествах, что очень скоро с трудом ворочал языком, и был уже практически в состоянии груза. Но, когда все уже перестали обращать на него внимание, словно какая-то тайная сила пробудила в нем второе дыхание. Джаг как с цепи сорвался — взял новую бутылку и глотая ром на ходу, выбежал из таверны и принялся бродить по городу, при этом горланил похабные песни и покрывал трехэтажной руганью все, что видел, повторялся при этом редко. И все бы ничего — перебрал, с кем не бывает. Главное, что не озоровал, а так — пусть его, бродит себе по городу. Но в какой-то момент все изменилось.

О Джаге уже все забыли, когда он явился в таверну снова, и даже принес что-то с собой.

Как оказалось позже, это была уже слегка подгнившая туша околевшей кошки. Войдя в таверну, Джаг с ни с того, ни с сего принялся вдруг с жаром охаживать мертвой тушей всех, кто ему на глаза попадался, при этом без остановки, как заведенный, изрыгая проклятия и гневную брань. Люд, недовольный таким хулиганством, и уже изрядно поддатый, немедленно намерился угомонить буйного бродягу, да не тут то было.

От озлобленной толпы Джаг преловко уклонялся, кидался в людей стульями, резво скакал со стола на стол, не забывая добавлять всем по головам несвежей кошачьей тушей. Трактирщик признал, что выгнать его из таверны не получилось бы, если бы Джаг сам не захотел уйти. Когда он выпрыгнул в окно и умчался в темноту улиц, то ругаясь на чем свет стоит, то дьявольски хохоча, все подумали, что ему просто надоело — горячечный ум нашел себе другую забаву, и слава богу.

Но, как стало понятно дальше, скучать Джаг в этот вечер не собирался, а уж тем более оставлять таверну в покое. Он вернулся под полночь, когда люд в «Трех обезьянах» был уже совсем пьян. На этот раз с собой он принес собаку, причем живую.

Он волочил ее по земле за заднюю ногу, точно тяжелый мешок. Собака изо всех сил вертелась и кривлялась, пытаясь укусить мучителя, скребла по земле передними лапами, цеплялась и скулила. Джаг то и дело швырял ее перед собой и в воздухе давал ей пинка. Ошалевшая от такого положения собака истошно завывала на разные голоса, а Джаг, как ни в чем ни бывало, продолжал орать матом непонятно на кого, проклинать бесов и нечистую силу, повторять какие-то строки как заученные.

Ворвавшись в таверну, он сразу объявил о своих намерениях:

— Всех вас ждет страшный суд, проклятые адские бесы! Нечестивые уроды, всю вашу подлую стаю перегрызет пес мой. Раздавят вас твари лесные и доедят ваши потроха черви земные! И наступит Царствие Божие, и принесу я его в мир, вас, нечестивцев поражая собакою моею!

После чего принялся, как до этого кошачьей падалью, охаживать своих врагов собакой, кучами раскидывая по углам замерших от изумления и едва способных осмыслить происходящее людей. Псиной он орудовал как огромной живой дубиной. Зубастая и вроде бы грозная скотина, напрочь осоловевшая от таких дел, уже не пыталась кусаться, а только жалобно и надрывно выла, пока Джаг махал ею, держа на задние ноги и громко взвизгивала, когда сшибала собой людей.

Совсем рехнулся капитан Джаг — подумали тогда многие, прячась по углам, и понимая, что прозвище «Буйный» капитану пришлось как нельзя в цвет. Спустя несколько минут ловкость изменила буйному бродяге. Он неловко оступился, при этом выпустив собаку из рук. Та, уж наверно и не надеявшаяся на спасение, а молившая лишь о быстрой смерти, умчалась из таверны как ошпаренная, и еще долго были слышны по улицам ее жалобные завывания. А толпа зажатых под столами и по углам уже здорово отрезвевших от небывалого лиха пьяниц стала подниматься на безоружного Джага. Люди похватали что под руку попалось, явно не намереваясь оставлять сумасшедшего в живых. И все же, поймать его им снова не удалось — тот вывернулся прямо из рук, выбежал на улицу и как кошка влез на дерево. Кто-то порывался полезть за ним и снять наглого обидчика для всеобщей расправы, но Джаг мечом обрубил за собой сучья, после перепрыгнул на другое дерево, а с него на крышу каменного двухэтажного дома, какие стояли тут по главной улице. Все это он проделал, ни на мгновение не прекращая поливать врагов своих грязнейшей бранью и проклятиями, да и вообще, с момента своего первого появления в таверне не затыкался ни на миг, даже в самые напряженные ситуации — а все ревел, орал и матерился, с мутным взглядом бормотал какой-то вздор, проговаривал раз за разом одинаково непонятные фразы, в общем, горячо бредил.

Оставшись на крыше, в недосягаемости врагов, Джаг сначала поиздевался над ними, одарив новой порцией ругани, а потом с дьявольским хохотом умчался прочь, перепрыгивая с крыши на крышу, лишь бросив напоследок:

— Крокодилами вас затравлю!

Тут уж все не на шутку перепугались. Никто не сомневался, что свою угрозу капитан Джаг исполнит, более того, никто не сомневался, что он за крокодилом и отправился. А потому толпа живо разбежалась по домам, не желая навлекать на себя пущее лихо.

На этот раз, впрочем, Джаг не вернулся. Громкая ругань и хохот слышали то в одной части города, то в другой — видать, долго не было покоя Джаговым ногам. Далеко заполночь фермер-свиновод, чей дом стоял с краю города, вышел поглядеть, что за шум у него в огороде, и обнаружил, что Джаг болтает с поросями, грязно при этом матерясь. Заметив хозяина, Джаг объявил ему, что не вынесет жить в мире, захваченном бесами, и что намерен повеситься, — авось, примет его Господь в царстиве своем. Потому потребовал веревку, получив ее, живо связал из нее петлю, накинул себе на шею и умчался в лес, громко хохоча: прощайте демоны, живите тут сами!

После этого Джага никто не видел, и все решили, что ему пришел конец. Когда вести об исчезновении капитана дошли до его команды, негры организовали прочесывание леса, и бродили по джунглям до поздней ночи, но капитана так и не нашли. А вот теперь, заканчивал свой рассказ трактирщик, капитан Джаг сам явился, живой и здоровый. И все бы ничего, если бы не одна маленькая деталь: случилось это неделю назад.

После двух дней неудачных поисков Джага сочли покойником, потому как в джунглях его, должно быть, сожрали хищные дикие звери. Останков найдено не было, но в таких случаях их редко находят, а потому корабельный священник (это кто-ж там у меня корабельным священником заделался, — между делом подумал Джаг) отпел капитану заупокойную.

Некоторое время Джаг сидел молча, осмысливая рассказ трактирщика. Потом сказал:

— Надо бы обмыть мое воскрешение, как считаешь?

Трактирщик что-то неуверенно промычал, и уже собирался было отправиться за бутылкой, но в этот момент в таверну вбежала с шумом большая толпа.

Джаг повернул голову, чтобы рассмотреть прибывших. В дверях стояло с дюжину запыхавшихся негров, и как он определил по доносившимся с улицы оживленным голосам, снаружи их было еще больше. Возглавляла толпу слегка запыхавшаяся Марна. Она смотрела на Джага расширенными от изумления глазами, невольно приоткрыв рот. Другие негры тоже пораженно на него таращились.

Джаг, глядя ей в лицо, поднял кружку с грогом, словно произнося тост:

— Привет с того света, миссир Марна.

***

Когда первоначальное изумление прошло, и можно было говорить по делам, Джаг первым делом выяснил, действительно ли Марна провела по нему заупокойную службу. Та, заметно оробев (такого от нее Джаг не ожидал), призналась, что да, провела — отпела как полагается.

— Прости меня, капитан… — произнесла она.

Сказала она это крайне серьезным тоном. Таким тоном, что было ясно без лишних слов, она и вправду чувствует за собой какую-то вину, и вину, судя по всему, немалую.

Джаг этому удивился:

— Чего? Марна, ты что, сопли решила развесить? Вот уж от кого, а от тебя я такого не ждал, чтоб меня бесы обслюнявили! Я живой, все путем, чего горевать? Ну, подумаешь, отпела живого — бывает и такое. Когда я в Риве служил, наш полковой капеллан целую компанию отпел, восемь десятков рыл — а они через месяц объявились живые и радостные в Порт-Сартранге. Пять сотен миль по саванне оттоптали. Заплутали, вот и все.