Очень кстати это я прилег так удобно близко к воде, подумал он. Видать, научили кой-чему годы безбожного пьянства.

Ручей оказался совсем рядом. Под скалой была неглубокая прозрачная лужа с каменистым дном, из которой тянулся крохотный ключ, нашедший дорогу среди корней массивных, поросших роскошными разноцветными мхами деревьев. Он припал к воде, делая жадные глотки. Благодатная прохладная влага освежала горло и на глазах возвращала к жизни иссохшиеся внутренности. Он почти слышал, как его организм шипит, точно раскаленные камни, на которые плеснули из ковша. Утолив жажду, Джаг окунулся в воду всей головой.

Наконец, напившись вдоволь и отмокнув, он лег в мягкой траве лицом кверху.

Его окружал лес. И этот лес совсем не было похож на леса Авантии, которые знал Джаг. В этом лесу не было ни секунды покоя.

По всему было видно, что все здесь буквально кишит всевозможной живностью. То и дело орали на разные голоса какие-то невидимые, но явно присутствовавшие где-то вокруг, птицы, звери и еще не пойми кто. Кусты и кроны каркали, пищали, ухали и квакали, и чего только не делали. По ветке дерева, которая была точно над Джагом, карабкались две крохотные мартышки. Обе размером не больше кулака, покрытые редким серым пушком, с белыми мордочками, прыткие и верткие.

Вот чудные звери, думал Джаг. Словить бы такую. Но делать это надо не с похмелья, а то недолго и шею свернуть, с дерева навернувшись. Сейчас мне на ноги бы встать — и то большое дело.

Повалявшись еще немного, Джаг собрался с силами и стал подниматься. От резкой перемены положения в глазах на пару мгновений потемнело, к горлу подступила тошнота, но он сдержал позыв. В который раз проклиная свою неумеренность в питье, Джаг покрутился на месте, разминая словно не свои кости, и стал отряхиваться. Тут то он и обнаружил неладное.

На груди в ладонь попалось что-то, напоминавшее веревку.

Сердце неприятно кольнуло.

И правда. Веревка. И идет она к шее.

Джаг стащил с себя веревку — так и есть, петля.

Сердце кольнуло снова. По коже пробежала стая длинных мурашек. Джаг лихорадочно заозирался. Он вдруг почувствовал себя крайне небезопасно.

Это кто ж мне галстук-то повязал, в оцепенении гадал он, глядя на веревку. Первоначальное волнение отступало. Джаг заметил, что веревка довольно короткая, потому что, похоже, оборванная.

Подняв глаза к тому месту, где очнулся, он увидел, что, так и есть, на суку висит вторая часть веревки.

Самое плохое было то, что Джаг решительно ничего не мог вспомнить о том, что вчера было, и как он сюда попал.

Нет, со мной, конечно, по пьяни-то, всякое бывало, елейно размышлял он, но это — что-то новенькое. Что-то зачастил я в петлю попадать. Надо это бросать. Но для начала — понять, кто эти болваны несчастные, которые даже пьяного вусмерть до конца повесить не сумели.

Выбросив веревку, Джаг направился через заросли напропалую, не разбирая дороги. Куда идти, он все равно вспомнить не мог, а потому не было разницы.

Он машинально проверил меч на поясе — меч был с собой.

Из леса он выбрался наудивление скоро. Не умом, так подсознанием дорогу он все ж зампонил. Лес обрывался резко, переходя в вырубку. А вдали, метрах в пятистах, виднелись дома, на берегу полукруглой бухты.

Стало быть, я все еще на Такьярманке. Это очень хорошо! Себя я знаю, в пьяном бреду меня могло утащить куда угодно, хоть за тридевять земель. Так что все пока еще складывается неплохо.

Одно только странно, думал он, приближаясь к поселению, — меч-то понятно, может моим вешателям не приглянулся. Но кошель с деньгами почему не взяли? Мертвым золото без надобности, а живым точно пригодится. Это, конечно, можно назвать мародерством, но таких слов местные не знают. Публика тут обитала простая, а законов было по минимуму — ровно столько, сколько надо чтобы на улицах людей средь бела дня не потрошили.

Странно, очень даже странно, — думал Джаг, входя на улицу.

Не успел он пройти и дюжины шагов по улице, как встретил новое свидетельство того, что вчерашняя гулянка прошла как водится — с большой бедой.

Люди, завидев его, шарахались прочь, где-то завопили.

— Буйный Джаг!

— А-а-а! Джаг идет!

Чтоб меня, каждый чертов раз все одно и то же! Что я на этот раз натворил?

Ясно, что: все, что только можно представить — все это я мог сотворить. Вот ведь лихо на всю жизнь…

Он проследовал по улице, а затем по другой, вышел на центральную площадь. Люди сторонились, глядели на него осторожно. И всю дорогу слышал одно и то же.

— Это Буйный Джаг!

— Буйный Джаг идет!

Эта проклятая кличка прилипла ко мне накрепко. Куда ни пойти — везде Буйным Джагом зовут. Но, стало быть, судьба такая. Прозвище, как известно, не выбирают. Оно само приходит, назначается по делам. А уж буянить — так в этом я весь.

Джаг направлялся в таверну «Три обезьяны», которая находилась на центральной площади Такьярманки. История умалчивала возникновение названия. Или Джаг просто не успел поинтересоваться. Хотя догадки у него имелись и так: первой обезьяной точно был хозяин заведения Робах. Внешность у него была вполне подходящая — как у тупой гориллы. Впрочем, внешность была обманчива — трактирщик хорошо запоминал всевозможные полезные сведения и слухи, и, как любой другой уважающий себя владелец питейного заведения, этими сведениями и слухами делился за соответствующую плату.

В «Трех обезьянах» народу сейчас было не много. Пить с утра могли себе позволить немногие. К обеду тут станет гораздо оживленнее за счет работников и мастеровых, зашедших пропустить по кружке пива или грога, и работяг с лесоповалов — эти работают с раннего утра и до полудня, потому как в обеденные часы, почти до самого заката на такой жаре вперед откинешь копыта, чем навалишь бревен.

Немногочисленная публика встретила его теми же взглядами, что и люди на улице.

— Принесла нелегкая, — буркнул кто-то.

Джаг оглядел их, потом взгляд его упал на хозяина заведения. Все они смотрели на него замерев, выжидающе. Джаг такие взгляды видел много раз, и знал, о чем эти люди думают:

«Чего от него теперь ждать?»

— Что вы пялитесь на меня, как будто приведение увидели? Или я тут не желанный гость?

Трактирщик раскрыл рот, сделавшись очень похожим на гориллу.

— Э… нет, конечно нет, капитан Джаг. Милости прошу, проходите, садитесь, «Три обезьяны» к вашим услугам…

— Так-то лучше, — сказал Джаг, и прошел к стойке, прямо к трактирщику.

— И нечего было так на меня пялиться. Да, я знаю, я вчера слегка перебрал с ромом. Так бывает, что с того?

— Так вы ж, того-этого… я слыхал — вы повеситься изволили!

В сердце Джага что-то мерзко трепыхнулось.

— Это что, я сам что-ли?

— Ну так… — трактирщик пожал плечами. — А уж что было до этого…

От слов трактирщика повеяло неприятным холодком, который будил холод в груди.

— Говори, живо, сколько народу я убил и покалечил?!

— Да… э… вроде никого.

— Слава те, господи.

Джаг испытал ни с чем не сравнимое облегчение.

— Из людей — никого, — продолжил трактирщик, — но… признаться честно, капитан, я такого в жизни не видал…

— Слушай вот что. Принеси-ка мне рому. Нет-нет, не пугайся, я так напиваться больше не стану. Только горло промочить. А ты в это время как раз расскажешь мне, как было дело.

Выложив на стойку монету за выпивку, и еще одну — привычную плату за информацию, за несколько следующих минут Джаг выслушал свою историю.

Началось все с того, что Джаг, уже немного поддатый, появился вечером в «Трех обезьянах», один, с кошелем монет, и в превосходном настроении, и сразу же взял целый пузырь грога, который быстро осушил один, после чего сел играть в «бабуина» — карточную игру, распространенную в авантийских колониях. Меньше чем за час он проиграл крупную сумму, такатов триста, как говорил хозяин таверны.

Чтоб меня крысы живьем сожрали, — с досадой подумал Джаг, — знаю же, что не прет мне ни в одну игру, хоть в картах, хоть в костях, да хоть бы и в монету — ежели на короля поставлю, точно выпадет лев, на льва — так жди короля. А ежели на обоих сразу поставлю — как заговоренная на ребро падает.